– Мне надо узнать о вашем сне, Бобби.
– No comprender?s todav?a lo que comprender?s en el future.
– Что это значит?
– Это по-испански. Ты пока не понимаешь того, что поймешь в конце. – Внезапно он морщит лоб, словно забыв что-то. Затем это выражение сменяется полным недоумением. Он не просто потерял нить рассуждения, он вообще забыл, зачем сюда пришел. Он смотрит на часы.
– Почему вы здесь, Бобби?
– Я не могу избавиться от этих мыслей.
– Каких мыслей?
– В своих снах я причиняю людям боль. Это не преступление. Это только сон.
Мы уже были здесь полчаса назад. Он забыл все, что случилось за это время.
Существует метод ведения допроса, иногда используемый ЦРУ, который называется «Техника „Алисы в Стране чудес“». Он основывается на полном изменении картины мира и разрушении всего знакомого и логичного. Следователь начинает с вопросов, которые кажутся вполне обычными, но на самом деле лишены всякого смысла. Если подозреваемый пытается, отвечать, второй следователь прерывает его, вставляя не относящиеся к делу и столь же бессмысленные замечания.
Они неожиданно меняют тон и стиль речи посреди предложения. Они сердито отпускают приятные комментарии или ласково угрожают. Они смеются в самый неподходящий момент и говорят загадками.
Если подозреваемый пытается отвечать, его игнорируют, а если отказывается, его поощряют – непонятно за что. В то же время следователи изменяют окружающую обстановку: переводят стрелки часов назад и вперед, включают и выключают свет, подают еду с интервалами то в десять часов, то в десять минут.
Представьте себе, что это продолжается изо дня в день. Отрезанный от мира и привычного окружения, подозреваемый пытается уцепиться мыслью за то, что помнит. Он может отсчитывать время или воспроизводить в памяти лицо или местность. Но все эти ниточки, связывающие его со здравым смыслом, постепенно разрываются, пока он в конце концов не утрачивает всякое чувство реальности.
Разговоры с Бобби напоминают этот метод. Произвольные связи, искаженные рифмовки и странные загадки кажутся мне достаточно разумными. Но в то же время меня все глубже втягивают в головоломку и границы между реальностью и фантазией начинают размываться.
Он больше не говорит о своем сне. Когда я спрашиваю его о девушке в красном платье, он пропускает мой вопрос мимо ушей. Молчание не помогает. Он сосредоточен и непроницаем.
Бобби ускользает от меня. Когда я впервые встретил его, то увидел перед собой умного, четко выражающего свои мысли, чуткого молодого человека, озабоченного жизнью. Теперь я вижу почти шизофреника с дикими снами и, предположительно, с историей душевного заболевания.
Я думал, что контролирую его, но вот он нападает на женщину средь бела дня и признается, что ранит людей в своих снах. А как насчет девушки со шрамами?
Дыши глубже. Анализируй факты. Складывая мозаику, нельзя применять силу. Каждый пятнадцатый на определенном этапе жизни наносит себе ранения: это два ученика в каждом классе, четыре человека в переполненном автобусе, двадцать в пригородном поезде и две тысячи на домашнем матче «Арсенала».
За шестнадцать лет я, безусловно, научился не верить в заговоры и не слушать голоса, которые слышат мои пациенты. Какой прок от врача, умирающего от болезни?
15
Школа великолепна: солидное здание в георгианском стиле, увитое глицинией. Дорожка, покрытая гравием, поворачивает перед воротами и ведет к каменному крыльцу. Парковка кажется стоянкой магазина, торгующего «рейнджроверами» и «мерседесами». Я паркую наш «метро» за углом на улице.
Школа Чарли проводит ежегодный благотворительный обед и аукцион. Актовый зал украшен черными и белыми шариками, на кортах установлены палатки.
На приглашениях было написано «стиль одежды свободный», но большинство матерей пришли в вечерних туалетах, потому что им больше некуда их надеть. Они столпились вокруг какой-то незначительной звезды телесериалов, демонстрировавшей загар из солярия и прекрасные зубы. Вот что получаешь, отправляя своего ребенка в дорогую частную школу: возможность общаться с дипломатами, ведущими шоу и наркобаронами.
Это первый вечер за несколько недель, который мы проводим вне дома, но, вместо того чтобы расслабиться, я чувствую себя на взводе. Я все думаю о визите Джулианы к Джоку. Откуда-то она знает, что я ей соврал. Когда она что-нибудь скажет? С того времени, как я узнал диагноз, я поддался мрачному настроению и отдалился от людей. Может, я чувствую себя виноватым?
Нет, скорее всего это раскаяние. Таков мой способ обезопасить окружающих.
Я постепенно теряю свое тело. Одна часть меня думает, что все нормально. У меня все будет в порядке до тех пор, пока я сохраняю рассудок. Но другая часть уже отчаянно жалеет о том, чего я еще не потерял.
Итак, вот где я оказался: не столько на перекрестке, сколько в тупике. У меня есть жена, которой я горжусь, и дочь, которая вызывает у меня слезы умиления. Мне сорок два года, и я только что научился сочетать интуицию со знаниями и должным образом делать свою работу. Впереди лежит половина жизни – лучшая половина. К сожалению, в отличие от ума, который мне послушен, тело не способно, или скоро станет неспособным, служить мне. Оно понемногу предает меня. Это единственное, в чем я могу быть уверен.
Аукцион слишком затягивается. Так бывает всегда. Ведет церемонию профессиональный аукционист с актерским голосом, перекрывающим шум и болтовню. Каждый класс создал по два произведения, в основном красочные коллажи из индивидуальных работ. Ребята из класса Чарли изобразили цирк и пляж с цветными купальными шапочками, зонтиками и лотками с мороженым.
– Это хорошо смотрелось бы в кухне, – говорит Джулиана, беря меня под руку.
– Сколько будет стоить починка водопровода?
Она пропускает мой вопрос мимо ушей.
– Чарли нарисовала кита.
Приглядевшись, я замечаю серый горб на горизонте. В рисовании она не особенно сильна, но я знаю, что она любит китов.
Аукционы приоткрывают лучшее и худшее в людях. А торговаться с большей страстью, чем родители единственного ребенка, может только ослепленный любовью обеспеченный дедушка.
Я встаю только раз, чтобы предложить 65 фунтов за пляж. Когда под вежливые аплодисменты молоток опускается, цена превышает семьсот. Аукцион выиграли по телефону. Черт возьми, просто Сотбис какой-то!
Мы возвращаемся домой за полночь. Няня забыла включить свет над крыльцом. В темноте я спотыкаюсь о связку медных труб и падаю на ступени, ударяя колено.
– Ди Джей попросил разрешения оставить их здесь, – извиняется Джулиана. – Не волнуйся за штаны. Я их замочу.
– А как насчет моей коленки?
– Думаю, ты будешь жить.
Мы вместе идем проверить, как там Чарли. Мягкие игрушки окружают ее кровать, повернувшись к дверям, словно охрана форта. Она спит на боку, большой палец у губ.
Пока я чищу зубы, Джулиана стоит рядом и, глядя в зеркало, снимает с лица косметику. Она смотрит на мое отражение:
– У тебя есть любовница?
Этот вопрос задан таким повседневным тоном, что застает меня врасплох. Я хочу притвориться, что не расслышал, но уже поздно. Я перестал чистить зубы. Пауза выдает меня.
– С чего ты взяла?
Она стирает тушь с ресниц.
– В последнее время я чувствую, что ты где-то далеко.
– Я переживал.
– Но ведь ты хочешь остаться с нами?
– Конечно хочу.
В зеркале я вижу, что она не сводит с меня глаз. Я отворачиваюсь и споласкиваю зубную щетку.
– Мы больше не разговариваем, – продолжает она после паузы.
Я знаю, что последует дальше. И не хочу двигаться в этом направлении. Вот сейчас она начнет говорить мне, что я не умею общаться. Она думает, что, раз я психолог, я должен уметь высказывать и анализировать свои чувства. Почему? Я целый день сижу в сознании других людей. Когда я прихожу домой, то самое серьезное, о чем мне хочется думать, – это уроки Чарли.
Джулиана другая. Она умеет говорить. Она делится всем и все обсуждает. Не то чтобы я боялся открыть свои чувства. Я боюсь, что если начну, то не смогу остановиться.
Я пытаюсь придать разговору другой оборот.
– Когда люди женаты так долго, как мы с тобой, им не надо много говорить, – робко начинаю я. – Мы можем читать мысли друг друга.
– Правда? И о чем я сейчас думаю?
Я притворяюсь, что не слышу ее:
– Нам легко друг с другом. Это называется привычкой.
– Которая рождает презрение.
– Нет!
Она обнимает меня, проводя руками по груди и обхватывая за талию.
– Какой смысл жить с кем-то, если не можешь поговорить с ним о важных вещах? – Она кладет голову мне на спину. – Это делают супруги. Это нормально. Я знаю, что ты страдаешь. Я знаю, что ты напуган. Я знаю, что ты беспокоишься о том, что случится, если твое состояние ухудшится… о Чарли и обо мне… но ты не можешь стоять между нами и миром, Джо. Ты не можешь защищать нас от подобных вещей.
Я чувствую сухость во рту, как в начале похмелья. Это не спор, это просто разница в восприятии. Я знаю, что если я не отвечу, то Джулиана заполнит молчание.
– Чего ты так боишься? Ты ведь не умрешь.
– Я знаю.
– Конечно, это несправедливо. Ты этого не заслуживаешь. Но взгляни на то, что ты имеешь: прекрасный дом, карьера, жена, которая любит тебя, и дочь, готовая целовать землю, по которой ты ступаешь. Если все это не может перевесить любую проблему, то у нас что-то не так.
– Я не хочу, чтобы что-то менялось. – Мне противно оттого, как жалко и неубедительно это звучит.
– Ничто и не должно измениться.
– Я вижу, как ты наблюдаешь за мной. Ищешь симптомы. Здесь дрожь, там судорога.
– Тебе больно от этого? – внезапно спрашивает она.
– Нет.
– Я этого не знала. – Она соединяет свою и мою кисть и обвивает вокруг своей ладони мои пальцы. – Это тебя смущает?
– Иногда.
– Тебе нужна специальная диета?
– Нет.
– А упражнения?
– По мнению Джока, они могут помочь, но болезнь они не остановят.
– Я не знала, – шепчет она. – Надо было мне сказать. – Она придвигается еще ближе, прижимаясь губами к моему уху. Капельки воды на ее щеке похожи на слезы. Я глажу ее по голове.
Ее руки скользят по моей груди. Молния расстегнута, ласковое прикосновение ее пальцев, вкус ее языка, ее дыхание у меня в легких…
Потом, когда мы лежим в постели, я смотрю, как в груди у нее бьется сердце. В первый раз за шесть лет мы занимались любовью, не сверившись предварительно с календарем.
Звонит телефон.
– Профессор О'Лафлин?
– Да.
– Это из больницы Черинг-кросс. Извините, что разбудил вас. – У врача молодой голос, в нем слышится усталость. – У вас есть пациент по имени Бобби Моран?
– Да.
– Полиция обнаружила его лежащим на дорожке возле Хаммерсмит-бридж. Он спрашивал вас.
16
Джулиана переворачивается и укладывается на мою подушку, подтыкая одеяло под себя.
– Что случилось? – сонно спрашивает она.
– Проблема у пациента. – Я натягиваю свитер на футболку и начинаю разыскивать джинсы.
– Ты ведь не собираешься уходить?
– Ненадолго.
В этот ранний час мне требуется всего пятнадцать минут, чтобы добраться до Фулхема. Глядя сквозь двери больницы, я вижу, как негр-уборщик кружит по полу швабру и ведро в странном вальсе. За столом регистратуры сидит охранник. Он указывает мне путь к входу в травматологическое отделение.
За вращающимися дверями в приемной маются уставшие и раздраженные люди. Дежурная сестра занята. В коридоре появляется молодой врач и начинает спорить с бородатым человеком, прижимающим ко лбу окровавленную тряпку и кутающимся в одеяло.
– И прождете всю ночь, если не присядете, – говорит врач, отворачивается и смотрит на меня.
– Я профессор О'Лафлин.
Секунду он размышляет над моим именем. Потом вспоминает, кто я. С правой стороны шеи у него родимое пятно, и поэтому он ходит с поднятым воротником белого халата.
В течение нескольких минут я иду за этим белым халатом по пустому коридору мимо тележек с бельем и прислоненных к стенам носилок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53