Они взяли у меня кучу мазков и удалились приветливо улыбаясь. Я думал, что это все, но ошибся. С каким-то непонятным вожделением во взгляде доктор натянул на правую руку резиновую перчатку и велел мне нагнуться. Я встал раком, а он, прижавшись правым бедром к моей левой ягодице, засунул мне в задницу палец. У меня из глаз брызнули слезы.
– О! – в экстазе воскликнул он. – Какая эластичная простата! – пошевелил пальцем и повторил: – Какая эластичная простата!
Наверное, это была похвала. Он говорил что-то еще, но в ушах у меня звенело, а глаза ничего не видели из-за соленой жидкости. Целую минуту я не мог прийти в себя. Наконец действительность начала проявляться, я смахнул с глаз слезы и получил возможность видеть и слышать.
– Я почти уверен, что по моей части у вас все в порядке, – серьезно сказал доктор. Ему нравилась его профессия, он был от нее просто без ума.
Мне предложили пять минут отдохнуть, так и сказали: «Отдохните». Я сидел в кресле, смотрел на медицинские плакаты и прислушивался к своему организму. Мне казалось, что из задницы у меня течет кровь.
– К вам голубые ходят? – зачем-то спросил я.
Доктор изучающе посмотрел на меня. Может, он ждал подвоха, но мой взгляд был чист и наивен.
– Нет, – сказал он. – Это не мои клиенты. У них другая проблема – слабый сфинктер.
– Что это?
– Крайняя мышца, она ничего не держит. А массажа у них и так в избытке.
– Ясно.
– В общем, все у вас в порядке, – сказал врач, намыливая руки. – Я советую вам обратиться к психиатру или психотерапевту. Результаты анализов я вам сообщу вечером.
Он потрепал полотенце и положил передо мной счет на четыре тысячи. Не слабо. За четыре штукаря я, пожалуй, сам у кого хочешь в жопе поковыряюсь. Я заплатил и попытался выйти. В дверях он меня окликнул:
– Знаете что?
– ?
– Вам нужно бросить пить.
Проходя мимо регистратуры, я остановился у зеркала и придирчиво осмотрел свой портрет. Интересно, как он догадался? А может это каждому видно?
Задница нестерпимо болела. Я сел в машину, включил телефон, завел двигатель, но поехал не сразу, а минут пять размышлял о нелегкой судьбе геев.
От земли до небес хозяйничал сумасшедший ветер, голые липы истерично размахивали руками и гнулись. Даже бетонные столбы гнулись, некоторые из них падали в белое тесто. А может, это мне только казалось, может, это были всего лишь тени, получавшиеся в свете фар, которые пришлось включить из-за внезапно опустившихся сумерек. Марля поземки была настолько плотной, что я не видел обочины. Какие-то оторвы, мчались по ней, обгоняя мои мысли, и ничего не боялись.
Угольный порошок пошевелил мембрану в моей «Нокии» и сказал голосом Ларисы:
– Сергей Леонидович, я вам все звоню и звоню, а вы все недоступны и недоступны.
– Я отключал трубу.
– Вас тут дожидается некто Полупан.
– Полу-пан, полу-пропал?
– Это один из тех милиционеров, которые приходили в прошлый раз, – не поняла Лариса.
– Буду через десять минут.
Полупан сегодня выглядел еще мужественнее, чем обычно. Он прошел в кабинет вслед за мной и сел на тот же самый стул, на котором сидел в день пожара. Он отказался от кофе и сразу наметил тему:
– Я хочу, чтобы вы кое на что взглянули, – он протянул мне фотографию с паспорта. На снимке была женщина. Очень знакомая, очень молодая.
– Хоть убейте, не помню.
– А не мог ли я встретить ее в вашем кабинете?
Меня осенило.
– Точно, это Лена, подруга Виталика. Она была на складе после нас. Между прочим – неплохая художница. Только она здесь гораздо моложе. Гораздо.
– Вы точно уверены?
Я присмотрелся повнимательнее и вынес вердикт:
– Без сомнения. Это точно она.
– Я тоже ее узнал. Когда увидел фото, долго не мог вспомнить. Чувствую, что-то знакомое, а что – ни-ни. Только сегодня что-то включилось, – Полупан удовлетворенно почесал в затылке. – Она не приходила?
– К сожалению – нет. Я после похорон Виталика специально интересовался в нашей бухгалтерии. Нет, не показывалась. Между прочим, и на похоронах ее не было. Если бы я знал, то обязательно бы взял адрес.
– Понятно, – пробормотал капитан.
– Вы не переживайте, – попытался успокоить его я. – Может она еще появится.
– Вряд ли, – сказал Полупан. – Она сгорела, в тот же вечер, в своей квартире после того, как пришла от вас. И вся квартира тоже сгорела.
Иногда бывает, что смысл услышанного доходит не сразу. Ты слышишь слова, понимаешь, каждое в отдельности, а смысла не получается. Звуки крутятся, но не складываются. Звучит, звучит впустую, а потом – бух, колоколом. Из фразы Полупана я понял, что где-то что-то сгорело, что Лена не придет, а совместить очередной пожар с Лениным отсутствием не смог.
– Не понял, – признался я.
– А что тут больно-то понимать? – осведомился мент. – Ее уже похоронили. Я выезжал на пожар, осматривал место происшествия, составлял протокол. Сгорела баба. От лица осталась одна клякса. Мать ее опознала по каким-то там приметам. Обычная история. Меня вообще начальство на все пожары посылает. Специализация такая. Так вот, потом в деле увидел фото из паспортного стола. Показалась знакомой. Отложил в сторону. Сегодня вспомнил. Решил проверить, пошел к вам.
– Ясно, – сказал я.
– А мне нет, – насупился капитан. – Странное совпадение.
– А какова причина пожара?
– Вот как раз с причиной все предельно ясно. Утечка газа. Кастрюлька с пельменями на плите, залитая конфорка. Все очень обычно. Ничего подозрительного. Я несколько раз перечитал отчеты.
– А дырка в голове?
– Никаких дырок. Отравление продуктами горения.
– Ясно, – опять сказал я.
– Нет, не ясно. Так не бывает, – возмутился Полупан.
– Согласен. Я никак не могу прийти в себя. До конца еще не осознал.
– Вы давайте, побыстрее приходите. Нужно думать.
Я вспомнил Лену, очень отчетливо и подробно. Морщины на лбу, заплаканные глаза и скрещенные на коленях руки. Пожар – благодатная тема для художника, если смотреть со стороны. Завораживающее зрелище и вместе с тем – страшное. Я только представил себе языки пламени, только подумал об адской температуре, а у меня уже подскочило давление. По идее мне следовало бы показать капитану ее рисунки, но я еще не был готов с ними расстаться.
– У вас на работе в последнее время ничего подозрительного не происходит? – спросил Полупан. – Может конкуренты какие, или выручка упала, или воровство?
– Нет, – поспешно сказал я.
– Вы подумайте. Присмотритесь.
– Хорошо.
– Сами-то где провели тот вечер? – неожиданно спросил мент.
– Дома.
– Один?
Я вспомнил генерала и Риту.
– Нет.
– Люди местные? С адресами?
– Да.
– Дадите, если понадобятся.
– Ладно. А где она жила?
– Социалистическая, тринадцать, – подумав, сказал капитан. – Двухкомнатная «хрущевка» на третьем этаже.
Он ушел.
Впервые со смертью мне пришлось столкнуться лет в семь. Соседский мальчишка выскочил на дорогу перед «копейкой» и погиб. Мы всем двором ходили к нему домой прощаться. Он лежал в маленьком гробике, как живой и не вызывал никакого страха. Мы стояли, понурив головы, и скорбели, как могли, потом убегали во двор и, как ни в чем не бывало, бесились. Лично я ходил прощаться два раза, потому что мама мальчика давала всем по конфетке. Не думаю, что я был каким-то особенно черствым ребенком, чувство сострадания появляется с возрастом, да и мальчишка тот не был мне таким уж близким другом, просто в детстве мы чересчур самоуверенны, нам кажется, что такое может произойти с кем угодно, но уж всяко не с нами. С тех пор мне пришлось повидать немало трупов, и с каждым разом я все отчетливей понимал, что костлявая размахивает своей косой где-то рядом, причем беспорядочно и хаотично и встречу с ней может обеспечить какая-нибудь нелепая случайность.
Известие, которое принес Полупан, очень сильно меня зацепило, я так расстроился, словно эта Лена была мне родственницей или подругой. Я вспомнил о ее рисунках и теперь по-другому смотрел на ее творения. Человека уже нет, а кусочек его души лежит передо мной и вопиет. Что ж с тобой случилось, деваха? Что вообще вокруг меня происходит?
Я почему-то чувствовал себя виноватым.
Второй пожар за две недели – это уже слишком, с моими закидонами я теперь и прикурить-то, наверное, не смогу, не то, что руки у костра погреть. Что за напасть такая? Вообще-то если рассуждать трезво, то ничего не стоит доказать самому себе, что все страхи эти напрасны. Человек на восемьдесят процентов состоит из воды и если сравнивать сухие дрова, в которых воды – ноль, и дождевое облако в которых жидкость составляет девяносто девять процентов, то человек – скорее облако, чем дрова и в принципе сгореть никак не может. Весь вопрос в том, как в этом себя убедить.
Дверь в мой кабинет открылась, и в проем вплыло большое, рыжее дождевое облако. Оно не пролилось дождем на синий линолеум, не громыхнуло молнией, но зашуметь – зашумело.
– У нас проблемы, шеф, – сказало оно Аркашкиным голосом.
– У нас всегда проблемы, – резонно заметил я. – Между прочим, Аркашка, ты знаешь, что твоими молекулами можно тушить пожар?
– Какими молекулами?
– Твое тело состоит из движущихся молекул.
– В настоящий момент мое тело состоит из проблем, – с пафосом сказал Спицын.
– Что, еще один пожар?
– Почти. Переезд. Нас, похоже, выгоняют с завода геофизоборудования.
– Ты помнишь девчонку, подружку Виталика, которая была на складе после нас перед самым пожаром?
– Нет, – отмахнулся Аркашка.
– Вот ее рисунки, – я показал на стол.
– Ну и?
– Удивительно, но она тоже сгорела. На следующий день после Виталика. Странно да?
– Да, очень, – Спицын не разделял моей озабоченности. – Секретарша внешнего управляющего завода геофизоборудования – моя подружка, – Она сегодня готовила письма. Там есть уведомление, что на следующий год наш договор аренды продлен не будет.
– Ее звали Лена, она сидела на этом самом стуле, на котором сидишь ты.
– Шеф, – прошипел Аркашка. – Она ваша родственница?
– Нет.
– Подруга?
– Нет.
– Тогда, хрен с ней. Ты пойми, нас выгоняют с места, на рекламу которого мы вбухали триста тысяч русских денег! Через три недели нам нужно будет освобождать помещение и вывозить два вагона товара в неизвестном направлении. Мы на двести тысяч сделали ремонт, который не сможем с собой забрать. И эти бабки нам никто не вернет. Итого только прямых убытков на полмиллиона.
Слово «деньги» и конкретные цифры, наконец, вернули меня к действительности. Я отвлекся от Лены и попытался вникнуть в смысл Аркашкиных фраз.
– Кроме прямых убытков существуют еще и косвенные, такие как потеря клиентуры при смене адреса и номеров телефонов. Да нам просто некуда ехать!
Аркашка был близок к истерике.
– А что, мы не платим аренду? – спросил я.
– Мы все платим. Фишка в том, что мы пропустили смену управляющих. Мы не подмазали новенького. Завод полностью разворован и управляющему, кроме как с арендаторов косить капусту негде. К нам он, естественно, прийти и попросить не может, из-за боязни загреметь за решетку. Мы сами инициативу не проявили. Поэтому арендаторов нужно сменить.
– А почему именно мы?
– Не именно. Он выселяет всех. Пять фирм с трех этажей.
– Я думаю, что впятером мы его опять перекупим.
– Вряд ли. Похоже, что на новый год у него договора уже подписаны. Ему, наверное, уже сунули. И он будет биться с нами до последнего.
– Умный человек от лишних денег никогда не откажется.
– Умом там и не пахло. Все дело в том, что этот Урожаев клинический идиот.
– Разве клинических идиотов назначают внешними управляющими?
– Не смеши меня, – всплеснул руками Аркашка. – В России клинические идиоты прекрасно чувствуют себя и на самой верхушке пирамиды.
– А кому он отдает помещение известно? Сынишке небось или племяшу с зятем?
– В том-то и дело, что нет. Он отдает его вьетнамцам.
– Кому, кому?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– О! – в экстазе воскликнул он. – Какая эластичная простата! – пошевелил пальцем и повторил: – Какая эластичная простата!
Наверное, это была похвала. Он говорил что-то еще, но в ушах у меня звенело, а глаза ничего не видели из-за соленой жидкости. Целую минуту я не мог прийти в себя. Наконец действительность начала проявляться, я смахнул с глаз слезы и получил возможность видеть и слышать.
– Я почти уверен, что по моей части у вас все в порядке, – серьезно сказал доктор. Ему нравилась его профессия, он был от нее просто без ума.
Мне предложили пять минут отдохнуть, так и сказали: «Отдохните». Я сидел в кресле, смотрел на медицинские плакаты и прислушивался к своему организму. Мне казалось, что из задницы у меня течет кровь.
– К вам голубые ходят? – зачем-то спросил я.
Доктор изучающе посмотрел на меня. Может, он ждал подвоха, но мой взгляд был чист и наивен.
– Нет, – сказал он. – Это не мои клиенты. У них другая проблема – слабый сфинктер.
– Что это?
– Крайняя мышца, она ничего не держит. А массажа у них и так в избытке.
– Ясно.
– В общем, все у вас в порядке, – сказал врач, намыливая руки. – Я советую вам обратиться к психиатру или психотерапевту. Результаты анализов я вам сообщу вечером.
Он потрепал полотенце и положил передо мной счет на четыре тысячи. Не слабо. За четыре штукаря я, пожалуй, сам у кого хочешь в жопе поковыряюсь. Я заплатил и попытался выйти. В дверях он меня окликнул:
– Знаете что?
– ?
– Вам нужно бросить пить.
Проходя мимо регистратуры, я остановился у зеркала и придирчиво осмотрел свой портрет. Интересно, как он догадался? А может это каждому видно?
Задница нестерпимо болела. Я сел в машину, включил телефон, завел двигатель, но поехал не сразу, а минут пять размышлял о нелегкой судьбе геев.
От земли до небес хозяйничал сумасшедший ветер, голые липы истерично размахивали руками и гнулись. Даже бетонные столбы гнулись, некоторые из них падали в белое тесто. А может, это мне только казалось, может, это были всего лишь тени, получавшиеся в свете фар, которые пришлось включить из-за внезапно опустившихся сумерек. Марля поземки была настолько плотной, что я не видел обочины. Какие-то оторвы, мчались по ней, обгоняя мои мысли, и ничего не боялись.
Угольный порошок пошевелил мембрану в моей «Нокии» и сказал голосом Ларисы:
– Сергей Леонидович, я вам все звоню и звоню, а вы все недоступны и недоступны.
– Я отключал трубу.
– Вас тут дожидается некто Полупан.
– Полу-пан, полу-пропал?
– Это один из тех милиционеров, которые приходили в прошлый раз, – не поняла Лариса.
– Буду через десять минут.
Полупан сегодня выглядел еще мужественнее, чем обычно. Он прошел в кабинет вслед за мной и сел на тот же самый стул, на котором сидел в день пожара. Он отказался от кофе и сразу наметил тему:
– Я хочу, чтобы вы кое на что взглянули, – он протянул мне фотографию с паспорта. На снимке была женщина. Очень знакомая, очень молодая.
– Хоть убейте, не помню.
– А не мог ли я встретить ее в вашем кабинете?
Меня осенило.
– Точно, это Лена, подруга Виталика. Она была на складе после нас. Между прочим – неплохая художница. Только она здесь гораздо моложе. Гораздо.
– Вы точно уверены?
Я присмотрелся повнимательнее и вынес вердикт:
– Без сомнения. Это точно она.
– Я тоже ее узнал. Когда увидел фото, долго не мог вспомнить. Чувствую, что-то знакомое, а что – ни-ни. Только сегодня что-то включилось, – Полупан удовлетворенно почесал в затылке. – Она не приходила?
– К сожалению – нет. Я после похорон Виталика специально интересовался в нашей бухгалтерии. Нет, не показывалась. Между прочим, и на похоронах ее не было. Если бы я знал, то обязательно бы взял адрес.
– Понятно, – пробормотал капитан.
– Вы не переживайте, – попытался успокоить его я. – Может она еще появится.
– Вряд ли, – сказал Полупан. – Она сгорела, в тот же вечер, в своей квартире после того, как пришла от вас. И вся квартира тоже сгорела.
Иногда бывает, что смысл услышанного доходит не сразу. Ты слышишь слова, понимаешь, каждое в отдельности, а смысла не получается. Звуки крутятся, но не складываются. Звучит, звучит впустую, а потом – бух, колоколом. Из фразы Полупана я понял, что где-то что-то сгорело, что Лена не придет, а совместить очередной пожар с Лениным отсутствием не смог.
– Не понял, – признался я.
– А что тут больно-то понимать? – осведомился мент. – Ее уже похоронили. Я выезжал на пожар, осматривал место происшествия, составлял протокол. Сгорела баба. От лица осталась одна клякса. Мать ее опознала по каким-то там приметам. Обычная история. Меня вообще начальство на все пожары посылает. Специализация такая. Так вот, потом в деле увидел фото из паспортного стола. Показалась знакомой. Отложил в сторону. Сегодня вспомнил. Решил проверить, пошел к вам.
– Ясно, – сказал я.
– А мне нет, – насупился капитан. – Странное совпадение.
– А какова причина пожара?
– Вот как раз с причиной все предельно ясно. Утечка газа. Кастрюлька с пельменями на плите, залитая конфорка. Все очень обычно. Ничего подозрительного. Я несколько раз перечитал отчеты.
– А дырка в голове?
– Никаких дырок. Отравление продуктами горения.
– Ясно, – опять сказал я.
– Нет, не ясно. Так не бывает, – возмутился Полупан.
– Согласен. Я никак не могу прийти в себя. До конца еще не осознал.
– Вы давайте, побыстрее приходите. Нужно думать.
Я вспомнил Лену, очень отчетливо и подробно. Морщины на лбу, заплаканные глаза и скрещенные на коленях руки. Пожар – благодатная тема для художника, если смотреть со стороны. Завораживающее зрелище и вместе с тем – страшное. Я только представил себе языки пламени, только подумал об адской температуре, а у меня уже подскочило давление. По идее мне следовало бы показать капитану ее рисунки, но я еще не был готов с ними расстаться.
– У вас на работе в последнее время ничего подозрительного не происходит? – спросил Полупан. – Может конкуренты какие, или выручка упала, или воровство?
– Нет, – поспешно сказал я.
– Вы подумайте. Присмотритесь.
– Хорошо.
– Сами-то где провели тот вечер? – неожиданно спросил мент.
– Дома.
– Один?
Я вспомнил генерала и Риту.
– Нет.
– Люди местные? С адресами?
– Да.
– Дадите, если понадобятся.
– Ладно. А где она жила?
– Социалистическая, тринадцать, – подумав, сказал капитан. – Двухкомнатная «хрущевка» на третьем этаже.
Он ушел.
Впервые со смертью мне пришлось столкнуться лет в семь. Соседский мальчишка выскочил на дорогу перед «копейкой» и погиб. Мы всем двором ходили к нему домой прощаться. Он лежал в маленьком гробике, как живой и не вызывал никакого страха. Мы стояли, понурив головы, и скорбели, как могли, потом убегали во двор и, как ни в чем не бывало, бесились. Лично я ходил прощаться два раза, потому что мама мальчика давала всем по конфетке. Не думаю, что я был каким-то особенно черствым ребенком, чувство сострадания появляется с возрастом, да и мальчишка тот не был мне таким уж близким другом, просто в детстве мы чересчур самоуверенны, нам кажется, что такое может произойти с кем угодно, но уж всяко не с нами. С тех пор мне пришлось повидать немало трупов, и с каждым разом я все отчетливей понимал, что костлявая размахивает своей косой где-то рядом, причем беспорядочно и хаотично и встречу с ней может обеспечить какая-нибудь нелепая случайность.
Известие, которое принес Полупан, очень сильно меня зацепило, я так расстроился, словно эта Лена была мне родственницей или подругой. Я вспомнил о ее рисунках и теперь по-другому смотрел на ее творения. Человека уже нет, а кусочек его души лежит передо мной и вопиет. Что ж с тобой случилось, деваха? Что вообще вокруг меня происходит?
Я почему-то чувствовал себя виноватым.
Второй пожар за две недели – это уже слишком, с моими закидонами я теперь и прикурить-то, наверное, не смогу, не то, что руки у костра погреть. Что за напасть такая? Вообще-то если рассуждать трезво, то ничего не стоит доказать самому себе, что все страхи эти напрасны. Человек на восемьдесят процентов состоит из воды и если сравнивать сухие дрова, в которых воды – ноль, и дождевое облако в которых жидкость составляет девяносто девять процентов, то человек – скорее облако, чем дрова и в принципе сгореть никак не может. Весь вопрос в том, как в этом себя убедить.
Дверь в мой кабинет открылась, и в проем вплыло большое, рыжее дождевое облако. Оно не пролилось дождем на синий линолеум, не громыхнуло молнией, но зашуметь – зашумело.
– У нас проблемы, шеф, – сказало оно Аркашкиным голосом.
– У нас всегда проблемы, – резонно заметил я. – Между прочим, Аркашка, ты знаешь, что твоими молекулами можно тушить пожар?
– Какими молекулами?
– Твое тело состоит из движущихся молекул.
– В настоящий момент мое тело состоит из проблем, – с пафосом сказал Спицын.
– Что, еще один пожар?
– Почти. Переезд. Нас, похоже, выгоняют с завода геофизоборудования.
– Ты помнишь девчонку, подружку Виталика, которая была на складе после нас перед самым пожаром?
– Нет, – отмахнулся Аркашка.
– Вот ее рисунки, – я показал на стол.
– Ну и?
– Удивительно, но она тоже сгорела. На следующий день после Виталика. Странно да?
– Да, очень, – Спицын не разделял моей озабоченности. – Секретарша внешнего управляющего завода геофизоборудования – моя подружка, – Она сегодня готовила письма. Там есть уведомление, что на следующий год наш договор аренды продлен не будет.
– Ее звали Лена, она сидела на этом самом стуле, на котором сидишь ты.
– Шеф, – прошипел Аркашка. – Она ваша родственница?
– Нет.
– Подруга?
– Нет.
– Тогда, хрен с ней. Ты пойми, нас выгоняют с места, на рекламу которого мы вбухали триста тысяч русских денег! Через три недели нам нужно будет освобождать помещение и вывозить два вагона товара в неизвестном направлении. Мы на двести тысяч сделали ремонт, который не сможем с собой забрать. И эти бабки нам никто не вернет. Итого только прямых убытков на полмиллиона.
Слово «деньги» и конкретные цифры, наконец, вернули меня к действительности. Я отвлекся от Лены и попытался вникнуть в смысл Аркашкиных фраз.
– Кроме прямых убытков существуют еще и косвенные, такие как потеря клиентуры при смене адреса и номеров телефонов. Да нам просто некуда ехать!
Аркашка был близок к истерике.
– А что, мы не платим аренду? – спросил я.
– Мы все платим. Фишка в том, что мы пропустили смену управляющих. Мы не подмазали новенького. Завод полностью разворован и управляющему, кроме как с арендаторов косить капусту негде. К нам он, естественно, прийти и попросить не может, из-за боязни загреметь за решетку. Мы сами инициативу не проявили. Поэтому арендаторов нужно сменить.
– А почему именно мы?
– Не именно. Он выселяет всех. Пять фирм с трех этажей.
– Я думаю, что впятером мы его опять перекупим.
– Вряд ли. Похоже, что на новый год у него договора уже подписаны. Ему, наверное, уже сунули. И он будет биться с нами до последнего.
– Умный человек от лишних денег никогда не откажется.
– Умом там и не пахло. Все дело в том, что этот Урожаев клинический идиот.
– Разве клинических идиотов назначают внешними управляющими?
– Не смеши меня, – всплеснул руками Аркашка. – В России клинические идиоты прекрасно чувствуют себя и на самой верхушке пирамиды.
– А кому он отдает помещение известно? Сынишке небось или племяшу с зятем?
– В том-то и дело, что нет. Он отдает его вьетнамцам.
– Кому, кому?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45