Учитывая к тому же состояние после преступления, когда гонит страх. Нет, не верю я в алиби Кульбачки, не верю..."
"А способна ли Ганна Кульбачка поднять руку на человека? Не каждый может стать убийцей даже в состоянии аффекта".
Мел со стены ясно обозначил характерные линии на подушечках пальцев. Коваль вынул платок и подумал: "Если найдем парабеллум, то это все решит. Ведь на нем остались отпечатки пальцев убийцы".
Мысли его снова вернулись к Кульбачке. Представил ее лицо, которое он постоянно изучал во время допросов: неспокойное, подвижное, мягкое и ласковое при хорошем настроении, а то вдруг каменное, упрямое, то с еле заметной хитрецой в улыбке; вспомнил ее взгляд - потухший, словно собиралась обессиленно закрыть глаза, то неожиданно пронзительный, поблескивающий из-под дрожащих ресниц.
Вербивчане рассказывали, как Ганка лаской обхаживала своих клиентов и как могла грубо оборвать женщину, не желавшую отдавать за мужа "пьяный долг" или просившую не давать ему водки.
"Так способна или нет?"
На этот вопрос он еще не мог ответить однозначно. Снова перебрал в памяти все, что знал о Кульбачке, и в конце концов решил, что нужно глубже изучить эту сложную, скрытную натуру. Коваль давно убедился, что от себя человек никуда не убежит, и, несмотря ни на какие уловки, при самом большом желании показаться другим, он остается самим собой. Задача дознавателя и следователя в том, чтобы поставить обвиняемого в такие рамки, в которых поневоле проявится его настоящая суть.
Вспомнился рассказ Эдгара По, в котором Дюпен уверяет, что для разгадки чужой души необходимо полностью отождествиться с интеллектом противника. Мол, только так можно понять и изобличить преступника. Он даже подсказывал способ отождествления. Устами мальчика, который в спорах всегда побеждает своих сверстников, Дюпен советует придавать своему лицу такое же, как у противника, выражение - тогда мысли и чувства у обоих станут-де одинаковыми и все тайны будут раскрыты...
Дмитрий Иванович снисходительно улыбнулся этому наивному совету.
Версию "убийца - ревнивая Ганна Кульбачка" подполковник, после новых фактов капитана Бреуса, не только имел право допустить, но и должен был со всей скрупулезностью проверить. Эта версия становилась такой же значимой, как и первая, где в роли убийцы выступал Чепиков.
Молодой, энергичный капитан Бреус вызывал у Коваля доверие: наблюдательный, умный и настойчивый, он был из тех людей, которые не отступают от своей цели, не идут на компромисс и имеют достаточно сил, решительности и огня, чтобы нести свою нелегкую службу. Ныне оперативному сотруднику уже мало быть просто самоотверженным, идти под пули или на нож преступника. Ему надлежит быть еще и умнее, и проницательнее противника. Капитан Бреус имел и эту черту характера. Был всесторонне развитый и однажды удивил Коваля тем, что в разговоре о психологии начал называть работы таких ученых, как Выготский, Ярошевский, Леви...
Теперь Бреус разрабатывает версию о причастности Ганны Кульбачки к убийству. Впрочем, любая совокупность фактов, установленных во время розыска, еще не есть доказательство. То, что капитан - местный житель, конечно, облегчает ему изучение здешних условий преступления и людей, причастных к нему. Но, с другой стороны, невольно накладывает отпечаток субъективности: влияют симпатии и антипатии, давно сложившиеся мнения о том или ином человеке. Таким образом, и капитан, как бы он ни старался оставаться независимым и объективным, не застрахован от ошибок. Говорят же: конь на четырех ногах и тот спотыкается.
Хотя, кажется, на этот раз спотыкается не капитан Бреус, а сам подполковник Коваль.
В последнее время Дмитрий Иванович особенно болезненно отмечал, как взрослеет молодежь, которая идет на смену старым работникам. Она оказалась более начитанной и сноровистой, нежели думалось.
Приезжаешь в глухое село, знакомишься с молодым инспектором или участковым, а тот не только Лермонтова и Бориса Олейника наизусть цитирует, но и таких криминалистов читал, о которых Коваль даже не слышал. И тогда старому оперативному волку становится и радостно за свою смену, и немного больно, что собственная молодость прошла в тяжелые годы борьбы, когда ни на что другое ни сил, ни времени уже недоставало.
Коваль почувствовал, что заблудился в трех соснах. Неуверенность всегда сопутствует началу розыска и дознания, но сейчас ему показалось, что он утратил свою, когда-то обостренную, интуицию.
"Семпер тиро"*, - сердито подумал он, имея в виду себя. Значит, должен каждый раз наново доказывать свое умение отыскивать истину, будто ты не поседевший подполковник, а юноша с лейтенантскими погонами!
_______________
* Всегда ученик (лат.).
В самом деле. Любое происшествие не похоже на другое, во всяком преступлении свои нюансы, и, несмотря на опыт, Дмитрий Иванович, начиная розыск, всегда страдал от своего видимого бессилия; за каждой новой трагедией со своими страстями, болями, надеждами стояли живые люди, которые ждали от него открытия истины.
Вот и сейчас - время идет, все требуют торжества справедливости, в камере продолжает сидеть подозреваемый Чепиков, а в деле об убийстве еще столько белых пятен, и оперативная группа блуждает между версиями и догадками и впрямь как в трех соснах...
Походив по комнате, Коваль опустился на стул и стал снова просматривать свои записи.
Оставалось много вопросов, которые ни в какие графики не вмещались, и все же работа с карандашом подталкивала мысль, ему уже начало казаться, что он выходит к разгадке...
Потом мысли его незаметно перешли к Марии. Эта болезненная женщина, у которой на нежном лице навсегда застыло выражение скорби, интересовала его не меньше Кульбачки.
"Мария, Мария... - Коваль постукивал тихо пальцами по столу. Слабая, экзальтированная, склонная к истерии и самопожертвованию. У таких обычно ослаблен инстинкт самосохранения. Когда-то такие затачивали себя в монастырь... Личностей, подобных Марии, притягивает все таинственное, сверхчеловеческое, проникнутое дыханием смерти. С замиранием сердца они смотрят на быстрые колеса трамвая или поезда, представляют себя лежащими на острых блестящих рельсах, их словно магнитом тянет под колеса движущегося вагона или на обрыв отвесной скалы; в одиночестве они с болезненным наслаждением пробуют пальцами лезвие ножа и замирают от ужасающе сладкого ощущения тяжести заряженного пистолета..."
Последняя мысль как бы поставила точку в размышлениях подполковника. Он взял ручку и дописал против имени "Мария": "Личность, склонная к самоубийству".
Потом дважды подчеркнул эту фразу и вдруг подумал: "Не ключик ли это ко всему?.. Нашла пистолет и в тяжелую минуту решила уйти из жизни. Но для этого у нее должны быть серьезные причины, - тут же возразил себе Коваль. - А Лагуту кто тогда застрелил? Концы с концами не сходятся... Вот тебе и третья сосна в моем лесу!" - подумал он.
Посидев еще какое-то время над бумагами, Коваль сложил их в папку, завязал тесемочки и поднялся.
Продолжая думать о не разгаданных еще сторонах происшествия, он стал механически отряхивать испачканные мелом брюки. Потом сунул под мышку папку, запер комнату и вышел на крыльцо гостиницы.
Несколько секунд постоял, словно решая, куда ему идти, спустился на мостовую и направился в райотдел.
IV
В то время, когда подполковник в гостиничном номере чертил свои графики и раздумывал над ролью продавщицы в вербивчанской трагедии, Юрий Иванович, закрывшись в душном кабинетике на втором этаже райотдела, тоже ломал голову над версией: убийца - Ганна Кульбачка.
Капитан пошел дальше Коваля. Новые данные о том, что вечером восьмого июля Кульбачка тайком ходила к Лагуте, давали простор самым смелым предположениям. Версия, над которой сначала чуть ли не иронизировал Литвин, вставала на твердую почву фактов, и капитан торжествовал.
Подобно Ковалю, капитан Бреус также любил размышлять с карандашом в руках. Задумавшись, он рисовал на бумаге маленькие парабеллумы - с коротким стволом и толстой ручкой. Рисовать начальник уголовного розыска не очень умел, и пистолеты у него получались какие-то кривобокие. Но вскоре они стали выходить вполне сносными.
Неожиданно для самого себя он пририсовал к последнему пистолету женскую фигурку. В воображении начальника уголовного розыска уже вырисовывалась полная картина преступления.
...Душный июльский вечер над Росью. Ганна Кульбачка дождалась первых звезд и, завернув в тряпицу парабеллум, вышла из хаты. Пистолет, потерянный Чепиковым, она нашла возле ларька и спрятала на всякий случай в подвале.
Но угрожающая обстановка, создавшаяся в последнее время из-за Веры Галушко, которая писала во все концы письма и собирала подписи, будто хотела свести ее со света или - самое малое - выжить из Вербивки, заставила подумать о том, чтобы избавиться от находки. После таких писем и жалоб всякое могло случиться. Милиция давно точит на нее зубы. Вдруг явится с обыском, и пистолет тогда будет совсем ни к чему.
Решения выбросить парабеллум в речку она не исполнила. В последнюю минуту ей почему-то расхотелось лишаться этого матово поблескивавшего грозного оружия. Так бывает: человек бережет ненужную вещь, не надеясь ею пользоваться, но и расстаться не может.
Решила спрятать пистолет у Лагуты, где уже хранила свои ценности, была уверена, что ни обыски, ни конфискации плотнику не угрожают.
На улице было темно. На противоположном краю деревни лаяли собаки. Дневная пыль давно улеглась, и опустевшая дорога ровной сероватой лентой тянулась по невысокому, сбегавшему к реке пригорку.
Кульбачке нужно было попасть к Лагуте, не встретив никого из односельчан, и она пошла не по этой красивой дороге, а огородами и задворками, к грабовому лесу, который спускался к Роси за усадьбой ее возлюбленного.
Пробежала знакомой тропкой и вышла на опушку, за которой начиналась усадьба. Лагута не отгородился забором от леса - словно подчеркивал, что никого не боится, живет честно и нет у него ни тайн от людей, ни страха перед богом. Перед тем как войти в сад, постояла, прислушиваясь к ночи. Вокруг было тихо. Еле слышно плескалась речка, в затоке квакали жабы, да еще где-то далеко нестройно затягивали песню.
Вдруг поблизости скрипуче вскрикнул дергач. Ганка вздрогнула. Потом из дома Лагуты долетели голос Петра и еще чей-то женский, взволнованный. Не поверила: "В такое время?!"
Шмыгнула через сад и крадучись начала приближаться к хате.
Слух не изменил Кульбачке. В хате в самом деле разговаривали Петро и... Мария. Ганна успокоилась. Но разговор был далеко не благочестивый, не о душе и боге, не та беседа, ради которой соседка с недавних пор стала приходить к Петру...
Кульбачка и без того приметила - что-то неладное творится с Марией. Понятно, что с детства была не такая, как другие девки; людей избегала и все о чем-то мечтала, ходила как лунатик. А потом вышла за примака - за старого Ивана. Детей, правда, нет. Богу стала молиться, кроткая, к Петру за божьим утешением бегает. Еще одна, приобщенная к Христу. А теперь вишь какое "приобщение" получается!
Ганна стояла под открытым окном и слышала все, что происходило в доме. Дрожала от ненависти.
Когда они вышли во двор и Петро, провожая Марию, не стесняясь говорил ласковые слова, которые должны были принадлежать только ей, Кульбачке, она почувствовала, как горечь подступила к горлу.
Мелькнула мысль о деньгах и ценностях, столь неправедно и трудно скопленных для их с Петром вымечтанной красивой жизни. Но сейчас и это было не так важно, были разрушены иллюзии, растоптаны лучшие женские чувства.
Ганна подошла к любовникам. Уже не пряталась. Увидев ее, Петро и Мария замерли. Трудно сейчас дознаться, в кого первого она выстрелила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
"А способна ли Ганна Кульбачка поднять руку на человека? Не каждый может стать убийцей даже в состоянии аффекта".
Мел со стены ясно обозначил характерные линии на подушечках пальцев. Коваль вынул платок и подумал: "Если найдем парабеллум, то это все решит. Ведь на нем остались отпечатки пальцев убийцы".
Мысли его снова вернулись к Кульбачке. Представил ее лицо, которое он постоянно изучал во время допросов: неспокойное, подвижное, мягкое и ласковое при хорошем настроении, а то вдруг каменное, упрямое, то с еле заметной хитрецой в улыбке; вспомнил ее взгляд - потухший, словно собиралась обессиленно закрыть глаза, то неожиданно пронзительный, поблескивающий из-под дрожащих ресниц.
Вербивчане рассказывали, как Ганка лаской обхаживала своих клиентов и как могла грубо оборвать женщину, не желавшую отдавать за мужа "пьяный долг" или просившую не давать ему водки.
"Так способна или нет?"
На этот вопрос он еще не мог ответить однозначно. Снова перебрал в памяти все, что знал о Кульбачке, и в конце концов решил, что нужно глубже изучить эту сложную, скрытную натуру. Коваль давно убедился, что от себя человек никуда не убежит, и, несмотря ни на какие уловки, при самом большом желании показаться другим, он остается самим собой. Задача дознавателя и следователя в том, чтобы поставить обвиняемого в такие рамки, в которых поневоле проявится его настоящая суть.
Вспомнился рассказ Эдгара По, в котором Дюпен уверяет, что для разгадки чужой души необходимо полностью отождествиться с интеллектом противника. Мол, только так можно понять и изобличить преступника. Он даже подсказывал способ отождествления. Устами мальчика, который в спорах всегда побеждает своих сверстников, Дюпен советует придавать своему лицу такое же, как у противника, выражение - тогда мысли и чувства у обоих станут-де одинаковыми и все тайны будут раскрыты...
Дмитрий Иванович снисходительно улыбнулся этому наивному совету.
Версию "убийца - ревнивая Ганна Кульбачка" подполковник, после новых фактов капитана Бреуса, не только имел право допустить, но и должен был со всей скрупулезностью проверить. Эта версия становилась такой же значимой, как и первая, где в роли убийцы выступал Чепиков.
Молодой, энергичный капитан Бреус вызывал у Коваля доверие: наблюдательный, умный и настойчивый, он был из тех людей, которые не отступают от своей цели, не идут на компромисс и имеют достаточно сил, решительности и огня, чтобы нести свою нелегкую службу. Ныне оперативному сотруднику уже мало быть просто самоотверженным, идти под пули или на нож преступника. Ему надлежит быть еще и умнее, и проницательнее противника. Капитан Бреус имел и эту черту характера. Был всесторонне развитый и однажды удивил Коваля тем, что в разговоре о психологии начал называть работы таких ученых, как Выготский, Ярошевский, Леви...
Теперь Бреус разрабатывает версию о причастности Ганны Кульбачки к убийству. Впрочем, любая совокупность фактов, установленных во время розыска, еще не есть доказательство. То, что капитан - местный житель, конечно, облегчает ему изучение здешних условий преступления и людей, причастных к нему. Но, с другой стороны, невольно накладывает отпечаток субъективности: влияют симпатии и антипатии, давно сложившиеся мнения о том или ином человеке. Таким образом, и капитан, как бы он ни старался оставаться независимым и объективным, не застрахован от ошибок. Говорят же: конь на четырех ногах и тот спотыкается.
Хотя, кажется, на этот раз спотыкается не капитан Бреус, а сам подполковник Коваль.
В последнее время Дмитрий Иванович особенно болезненно отмечал, как взрослеет молодежь, которая идет на смену старым работникам. Она оказалась более начитанной и сноровистой, нежели думалось.
Приезжаешь в глухое село, знакомишься с молодым инспектором или участковым, а тот не только Лермонтова и Бориса Олейника наизусть цитирует, но и таких криминалистов читал, о которых Коваль даже не слышал. И тогда старому оперативному волку становится и радостно за свою смену, и немного больно, что собственная молодость прошла в тяжелые годы борьбы, когда ни на что другое ни сил, ни времени уже недоставало.
Коваль почувствовал, что заблудился в трех соснах. Неуверенность всегда сопутствует началу розыска и дознания, но сейчас ему показалось, что он утратил свою, когда-то обостренную, интуицию.
"Семпер тиро"*, - сердито подумал он, имея в виду себя. Значит, должен каждый раз наново доказывать свое умение отыскивать истину, будто ты не поседевший подполковник, а юноша с лейтенантскими погонами!
_______________
* Всегда ученик (лат.).
В самом деле. Любое происшествие не похоже на другое, во всяком преступлении свои нюансы, и, несмотря на опыт, Дмитрий Иванович, начиная розыск, всегда страдал от своего видимого бессилия; за каждой новой трагедией со своими страстями, болями, надеждами стояли живые люди, которые ждали от него открытия истины.
Вот и сейчас - время идет, все требуют торжества справедливости, в камере продолжает сидеть подозреваемый Чепиков, а в деле об убийстве еще столько белых пятен, и оперативная группа блуждает между версиями и догадками и впрямь как в трех соснах...
Походив по комнате, Коваль опустился на стул и стал снова просматривать свои записи.
Оставалось много вопросов, которые ни в какие графики не вмещались, и все же работа с карандашом подталкивала мысль, ему уже начало казаться, что он выходит к разгадке...
Потом мысли его незаметно перешли к Марии. Эта болезненная женщина, у которой на нежном лице навсегда застыло выражение скорби, интересовала его не меньше Кульбачки.
"Мария, Мария... - Коваль постукивал тихо пальцами по столу. Слабая, экзальтированная, склонная к истерии и самопожертвованию. У таких обычно ослаблен инстинкт самосохранения. Когда-то такие затачивали себя в монастырь... Личностей, подобных Марии, притягивает все таинственное, сверхчеловеческое, проникнутое дыханием смерти. С замиранием сердца они смотрят на быстрые колеса трамвая или поезда, представляют себя лежащими на острых блестящих рельсах, их словно магнитом тянет под колеса движущегося вагона или на обрыв отвесной скалы; в одиночестве они с болезненным наслаждением пробуют пальцами лезвие ножа и замирают от ужасающе сладкого ощущения тяжести заряженного пистолета..."
Последняя мысль как бы поставила точку в размышлениях подполковника. Он взял ручку и дописал против имени "Мария": "Личность, склонная к самоубийству".
Потом дважды подчеркнул эту фразу и вдруг подумал: "Не ключик ли это ко всему?.. Нашла пистолет и в тяжелую минуту решила уйти из жизни. Но для этого у нее должны быть серьезные причины, - тут же возразил себе Коваль. - А Лагуту кто тогда застрелил? Концы с концами не сходятся... Вот тебе и третья сосна в моем лесу!" - подумал он.
Посидев еще какое-то время над бумагами, Коваль сложил их в папку, завязал тесемочки и поднялся.
Продолжая думать о не разгаданных еще сторонах происшествия, он стал механически отряхивать испачканные мелом брюки. Потом сунул под мышку папку, запер комнату и вышел на крыльцо гостиницы.
Несколько секунд постоял, словно решая, куда ему идти, спустился на мостовую и направился в райотдел.
IV
В то время, когда подполковник в гостиничном номере чертил свои графики и раздумывал над ролью продавщицы в вербивчанской трагедии, Юрий Иванович, закрывшись в душном кабинетике на втором этаже райотдела, тоже ломал голову над версией: убийца - Ганна Кульбачка.
Капитан пошел дальше Коваля. Новые данные о том, что вечером восьмого июля Кульбачка тайком ходила к Лагуте, давали простор самым смелым предположениям. Версия, над которой сначала чуть ли не иронизировал Литвин, вставала на твердую почву фактов, и капитан торжествовал.
Подобно Ковалю, капитан Бреус также любил размышлять с карандашом в руках. Задумавшись, он рисовал на бумаге маленькие парабеллумы - с коротким стволом и толстой ручкой. Рисовать начальник уголовного розыска не очень умел, и пистолеты у него получались какие-то кривобокие. Но вскоре они стали выходить вполне сносными.
Неожиданно для самого себя он пририсовал к последнему пистолету женскую фигурку. В воображении начальника уголовного розыска уже вырисовывалась полная картина преступления.
...Душный июльский вечер над Росью. Ганна Кульбачка дождалась первых звезд и, завернув в тряпицу парабеллум, вышла из хаты. Пистолет, потерянный Чепиковым, она нашла возле ларька и спрятала на всякий случай в подвале.
Но угрожающая обстановка, создавшаяся в последнее время из-за Веры Галушко, которая писала во все концы письма и собирала подписи, будто хотела свести ее со света или - самое малое - выжить из Вербивки, заставила подумать о том, чтобы избавиться от находки. После таких писем и жалоб всякое могло случиться. Милиция давно точит на нее зубы. Вдруг явится с обыском, и пистолет тогда будет совсем ни к чему.
Решения выбросить парабеллум в речку она не исполнила. В последнюю минуту ей почему-то расхотелось лишаться этого матово поблескивавшего грозного оружия. Так бывает: человек бережет ненужную вещь, не надеясь ею пользоваться, но и расстаться не может.
Решила спрятать пистолет у Лагуты, где уже хранила свои ценности, была уверена, что ни обыски, ни конфискации плотнику не угрожают.
На улице было темно. На противоположном краю деревни лаяли собаки. Дневная пыль давно улеглась, и опустевшая дорога ровной сероватой лентой тянулась по невысокому, сбегавшему к реке пригорку.
Кульбачке нужно было попасть к Лагуте, не встретив никого из односельчан, и она пошла не по этой красивой дороге, а огородами и задворками, к грабовому лесу, который спускался к Роси за усадьбой ее возлюбленного.
Пробежала знакомой тропкой и вышла на опушку, за которой начиналась усадьба. Лагута не отгородился забором от леса - словно подчеркивал, что никого не боится, живет честно и нет у него ни тайн от людей, ни страха перед богом. Перед тем как войти в сад, постояла, прислушиваясь к ночи. Вокруг было тихо. Еле слышно плескалась речка, в затоке квакали жабы, да еще где-то далеко нестройно затягивали песню.
Вдруг поблизости скрипуче вскрикнул дергач. Ганка вздрогнула. Потом из дома Лагуты долетели голос Петра и еще чей-то женский, взволнованный. Не поверила: "В такое время?!"
Шмыгнула через сад и крадучись начала приближаться к хате.
Слух не изменил Кульбачке. В хате в самом деле разговаривали Петро и... Мария. Ганна успокоилась. Но разговор был далеко не благочестивый, не о душе и боге, не та беседа, ради которой соседка с недавних пор стала приходить к Петру...
Кульбачка и без того приметила - что-то неладное творится с Марией. Понятно, что с детства была не такая, как другие девки; людей избегала и все о чем-то мечтала, ходила как лунатик. А потом вышла за примака - за старого Ивана. Детей, правда, нет. Богу стала молиться, кроткая, к Петру за божьим утешением бегает. Еще одна, приобщенная к Христу. А теперь вишь какое "приобщение" получается!
Ганна стояла под открытым окном и слышала все, что происходило в доме. Дрожала от ненависти.
Когда они вышли во двор и Петро, провожая Марию, не стесняясь говорил ласковые слова, которые должны были принадлежать только ей, Кульбачке, она почувствовала, как горечь подступила к горлу.
Мелькнула мысль о деньгах и ценностях, столь неправедно и трудно скопленных для их с Петром вымечтанной красивой жизни. Но сейчас и это было не так важно, были разрушены иллюзии, растоптаны лучшие женские чувства.
Ганна подошла к любовникам. Уже не пряталась. Увидев ее, Петро и Мария замерли. Трудно сейчас дознаться, в кого первого она выстрелила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36