Таких противоречивых чувств я не испытывал давно, никогда я их не испытывал, черт возьми! Меня бросало то в арктический холод вечности, то в каракумский жар маеты. Боже, дай мне силы пережить эти невнятные мгновения, и я буду самым прилежным твоим рабом!
— Что с вами, Слава, — услышал голос, — вам плохо?
— Хорошо, — выдавил из себя фрикадельку признания.
— Наверное, вчера был праздник, — хныкнула девушка. — И не только с шампанским?
— Не помню, — буркнул, решив решительно отрезать прошлое раз и навсегда.
К черту пошлые свальные вечера с хлюпающими безднами и нечеловеческим воплем мессалин среди ночи. К дьяволу животные совокупления, не приносящие ничего, кроме раздражения и чувства потери. К бесу ненасытное стремление к пустоте прозябания!
Да здравствует полнокровный мир настоящий и великой любви! Хватит чадить — да будет пламя, в котором сгорят наши счастливые души…
И тут я себя останавливаю: Слава, говорю, ты что, окончательно охамел на голову? Что за бисквитная пышность слога? Что за краснобайство и бойкот великого и могучего? Так напыщенно думают только олухи в психлечебницах после интенсивного лечения бензолом. Остановить, и оглянись по сторонам, тушинский придурок.
Посмотри на ту, от которой ты стал тупее барана Живой Легенды. Тебя можно стричь и брить до красных до лейкоцитных шариков, — и ты будешь счастлив.
Пойми, рядом с тобой красивая сучка, мечтающая лишь об одном, чтобы её хорошо отодрали в курилке. Ее скрытая страсть: палить эгоистические длинные сигаретки «Voig» и чувствовать палящий fuck во влажном междуножье, как выразился всегда модный стихоплет, любитель мексиканской текилы, поношенной жены (богомерзкой стервы) и тлетворных девственниц из деревеньки Переделкино.
И тут я себя останавливаю: Слава, говорю, ты что, окончательно охамел на голову? Зачем тянешь руку к острым коленям чудесной и неповторимой? Убери немедленно лапы, тушинский негодник! Тебя опять занесло, как плешивого верблюдовидного депутата Думы на импортном снегоходе. Ты хочешь загнобиться в синий лед подмосковного озера, и ушибить больно шейные позвонки?
Однако знай: тебя, маленького поца, не будут лечить полезным швейцарских воздухом, как его, Поца с большой буквы. Успокой душу, дыши ровно и внимательно слушай ту, о коей грезил всю свою ералашную жизнь.
Впрочем, думаю, нужно нарисовать портретик своей мечты, чтобы другие поняли мои экзальтированные чувства.
Во-первых, Мая была молода, как молода может быть барышня в свои двадцать лет, во-вторых, была изящна, как может быть изящна молодая барышня, в-третьих, была гармонична, как может быть гармонична молодая изящная барышня…
Тьфу! Нет, это не портрет любимой, а пустое гамаюнство, родной ты мой. Будь проще и конкретнее, пачкун художественным словом.
Не напоминает ли твоя современница прекрасную диву с картины великого Боттичелли «Весна»?
Девушка эпохи Возрождения с длинными развивающими волосами как бы рвется в наше могильное будущее, а лицо её целеустремленно и красиво вечной красотой.
М-да, от избытка чувств-с уже заносит в иные эпохи. Нельзя ли взглянуть на Маю трезвыми глазами, проклятый нервопаралитик начала ХХI века?
Носик у неё римский, не так ли? Или рязанской картофелиной? Цвет глаз? То ли синий, то ли зеленый, то ли желтый? Непонятно. Губы тонки и капризны, как у столичной высокомерной девицы? Скулы, — не салют ли из стойбища Золотой Орды?
Однако надо отдать должное матушке-природе — она объединила весь этот раскардаш в целое, гармоничное и приятное для глаз. Во всяком случае, для моих.
— Слава, вы слушаете? — спокойный голос девушки возвращает меня в суету ВБ.
— Весь, — вру, — внимания.
— Вот ваше рабочее место, — указала на один из столиков, где находились предметы, необходимые для срочного приобретения миллиона «grin» в личное пользования: дисплей, телефон, ксероксный аппаратик, стопочка бумаги и дешевенькая авторучка.
— А где кнопка? — пошутил я.
— Какая, — удивилась, — кнопка?
Я напомнил, мол, та самая, на которую можно нажать пальчиком и сбить с чистого небосклона ВБ хотя бы несколько сотенок с мордастеньким, но выдающимся государственным деятелем USA.
Девушка доброжелательно улыбнулась мне, как миленькая медсестра больному, разбитому параличом, и указала на телефон:
— Вот ваша кнопочка, Слава.
— Не понял? — вскинулся я.
— Анатолий, вы свободны? — обратилась моя спутница к скромному клерку, скучающему за соседним столом. — Будьте добры, Кожевников, азы нашего дела нашему новому игроку, — указала на меня, как на восковой экспонат из музея мадам Тюссо. И передала специалисту листочек бумаги. — Здесь номер брокера и пароль, — услышал странные слова.
А, услышав, хотел от возмущения клацнуть челюстью, мол, что за дела, господа, пинаете меня друг дружке, будто кожаный мяч, да Мая уже удалялась прочь.
Боже, как она удалялась! Гордо и независимо она удалялась. А фигурная её попа, обтянутая в узкую юбку, вызывала такие положительные чувства, что я почувствовал необычный прилив сил во всех своих членах.
О, дайте-дайте мне точку опоры, — и я переверну мир вверх тормашками! Все! Первый миллион ($) трачу исключительно на солнечный ветер по имени Мая. Покупаю яхту с парусиновыми парусами и скрипучими бортами, чтобы вместе с весенней возлюбленной рвануть в южные широты Тихого океана, где в синей синьке робеют коралловые острова…
— Слюни подбери-ка, — добрый совет возвращает меня в банальный и пыльный мирок, в коем, если и дуют ветры, то фальшивые — из кондиционеров.
— Уф, — говорю я, — жарко у вас.
— Нормально у нас, — понимающе ухмыляется Анатолий Кожевников. — Не ты первый, не ты последний, — продолжает со значением.
— Ты о чем? — раздражаюсь.
— Я об игре, — уходит от темы, меня волнующей. — Сколько на твоем счете?
— Десять, — рявкаю я.
— Это хорошо, — садится за мой стол с невозмутимым бесцветным лицом кастрата, включает ПК — и пока компьютерная машина загружается, я борюсь с желанием взъерошить белесый чубчик своему оппоненту.
Ну, не нравятся мне такие бледные юноши — их внутренняя суть бескровна, как может быть бескровна только спирохета, ползающая по кишечным каналам жизнерадостного покамест человека.
Бледные люди не способны на душевный порыв, способный закружить их в безумном танце расточительства.
Они не будут рвать волосы на голове во гневе, узнав, что жена ушла к другому; наоборот, они будут тихо радоваться такой неожиданной удаче и делить серебренные столовые ложки, вилки и прочее трухлявое барахло.
Когда они совокупляются, то совершают это с арктической стыдливостью и в кромешной тьме, чтобы не дай бог страстная снегурочка не увидела воочию его одиннадцатисантиметровую сосулю.
Они не играют в азартные игры, а если это таки делают, то испытывают нечеловеческие муки, скрывая их за маской полярного безразличия.
— Вот, пожалуйста, — проговорил такой вот «полярник», указывая на экран дисплея, где высветился знакомый мне график, похожий вершинами и впадинами то ли на кардиограмму загибающего в дугу сердечника, то ли на великолепные алтайские отроги.
— Благодарю, — буркнул я, стараясь придать лицу неглупое выражение.
— Пока не за что, — ответил невозмутимый «педагог» и принялся объяснять, что моя главная и единственная задача следить за движением этого графика, чтобы в минуту счастливого прозрения совершить выгодную сделку.
— Счастливого прозрения — это как? — поинтересовался со сдержанностью зоопаркового орангутанга, перед которым так любит толпиться шумная толпа странных двуногих тварей.
— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, — ответил Анатолий, — у самого синего моря. — И поднял трубку телефона без наборного диска. — Первая проверка. Номер, — глянул на бумажный листочек, — сто семнадцатый. Пароль: «Братск». Да. Спасибо, — опустив трубку, снизошел к объяснению: оказывается, каждый трейдер, хозяин счета, имеет прямую связь со «своим» брокером, находящимся в Банке; именно через этого брокерного человечка и заключаются все валютные сделки. — Твой номер: 117. Пароль меняется каждую неделю. Называешь номер, пароль и, пожалуйста… начинаешь работать по котировкам.
— А на хрена, — удивился я, — этот брокер?
— Законы писаны выше, — поднял глаза к потолку мой новый друг. — Есть такие дилинговые центры брокеров, а у нас дилинговый центр трейдеров, вытащил из кармашка безрукавки пачку сигарет: — Куришь?
— Балуюсь.
— Перекурим, — предложил. — Янки пока дрыхнут, — и рынок тоже, объяснил. — Ближе к вечеру закаруселит, — и уточнил, — быть может.
Я понял, что мы опять в заложниках у самодовольных сытых яппи, трахающихся исключительно через пластмассовые презервативы, и поэтому нужно расслабиться и получать удовольствие. От нашей жизни, вулканизирующей от процессов, случающихся на другой стороне земного шарика.
Чистенькая курительная комната была пуста и у нас появилась возможность поговорить в неофициальной, так сказать, обстановке. В основном изъяснялся господин Кожевников, а я был при нем, издавая больше нечленораздельные междометия. Надо отдать должное моему собеседнику — он изъяснялся куда доходчивее, чем в операционном зале. Скука исчезла с его малахольного лика, он оживился, словно табачный яд оживил его организм до беззаботного состояния. Опытный трейдер сам себе задавал вопросы и сам на них отвечал.
Кто твой главный враг, пытал меня, и пока я мысленно старался сыскать недруга в стенах валютной биржи, получал ответ:
— Твой враг — брокер!
— Брокер?
— Он самый, сучок! Спрашиваешь, почему? Отвечаю: он стрижет тебя, как барана.
— Как барана, — повторил эхом, вспоминая свое анекдотическое трудовое прошлое.
— Именно, — пыхал сигаретой. — К примеру, ты решил заключить сделку. А там, — снова указал глазами на потолок, — сидит этот попка и говорит: «Котировочки у нас чуток другие, чем у вас на графике. Мы сейчас работает по Бельгийскому банку». То есть он срезает в свою пользу, скажем, два пункта. Много это или мало? Все зависит от ставки. Если играешь на «куски», то много. Вообщем, всех кормит маржа. Угадаешь её — цветешь, как роза. Не угадал — вешайся.
— Перспективы, — крякнул я.
— А ты не рискуй, — радостно проговорил Анатолий, будто я уже спустил в сточные воды МСБС все свои трудовые сбережения. — Будь бдителен, выдержан и сер. Никому никаких советов по котировкам. Помни, каждый умирает в одиночку. Все благородные порывы побоку. Если я в ступоре, молча радуйся, что это не ты. Не выказывай никому никаких сочувствий. Жалость — унижает. Твоя цель: клепать деньги!
Я шумно вздохнул от такого прагматичного инструктажа: черт побери, что за оскал капитализма? А где наши истинно-славянские порывы души? Что за беспощадный материализм? Где игра свободного ума, господа? Неужели будем жлобно жаться в опаске потерять монетку? Разве счастье, повторю, в деньгах? Все эти вопросы я благоразумно решил не задавать коллеге, поскольку был уверен — буду неправильно понят.
Никак не буду понят — пока мы с ним находимся в разных понятийных, выражусь так, категориях. Тот, кто рискует своими медными копейками, мыслит совсем иначе, чем тот, кто базарит чужое серебро. Мое ироничное и безмятежное отношение к происходящему объясняется просто: я — залетная птаха, случайно проносящаяся над малознакомым пространством. Моя мечта сладить миллион долларов — мечта люмпен-пролетарского хама, когда-то хорошо попорченного государством, где каждый гражданин имел равные права во всенародные революционные праздники на палку салями финского производства, на полкило колбасы из сыктывкарского картона, на жестянку дальневосточной кильки в собственном соку, на бутылку водки из прикаспийской нефти и на коробку конфет столичной фабрики «Рот-фронт».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50