Услышав мое требование, господин Брувер лишился дара речи — его хватил удар, такое создавалось впечатление. Он смотрел на меня, как на фантом, несущий ему погибель.
— Но мы ещё подумаем, — сказал я, признаваясь, что имеется желание продолжить игру на бирже. — Но шестьдесят тысяч, пожалуйста, пришлите, потребовал, — на мелкие расходы.
— Непременно-с, — выдохнул исполнительный директор, испытывая, очевидно, огромное чувство облегчения. — Мы ещё поработаем, друзья. Отдельный кабинет к вашим услугам, портативный компьютер…
Восторженность г-на Брувера не имела границ, точно он снова возродился к жизни. Что за чертовщина? Об этом я и спросил у Василия, когда мы покинули директорский кабинет.
— А что ты хочешь, — получил ответ. — За пять тысяч рваных рвут на части, а уж за миллион…
— Кто рвет?
— Если будешь трепать языком, узнаешь.
— Прекрати пугать, — возмутился. — Врага надо знать в лицо.
— Первый враг — это ты сам. Скромнее нужно быть, скромнее. А ты орешь на каждом углу.
Я возмутился, мол, ничего подобного, и так скрываю свои чувства, как могу. Плохо скрываешь, отвечал господин Сухой и высказал мысль, что нами могут заинтересоваться несколько структур: организованные преступные группировки, биржевые, государственные и частные.
— Ха! — рассмеялся я. — На один миллион и такая толпа народа?
— Не о миллионе речь, — одернул меня. — О нем речь, — кивнул на аутиста, плетущегося за нами. — Илюша — золотой приз.
Я согласился с мнением товарища, но посчитал нужным намекнуть и о своей скромной роли в этой невероятной истории.
— Понимаю его только я, — заявил. — Чужие здесь не пройдут.
— Значит, приз двухголовый, — подвел итог Василий. — Будем его вдвойне охранять.
— Кого, — не понял я, — охранять?
И узнаю, что у моего криминального товарища далеко идущие планы относительно нас с Илюшей. Мы будем вас защищать, заявляет безапелляционно. Я возмущаюсь: кто такие мы? Мы — это мы, уходит от ответа. Я протестую: не надо нас защищать, мы сами за себя постоим.
— Ты живешь иллюзиями, брат, — предупредил Василий. — Это тебе не барана брить. Предупреждаю: если не принять мер, прольется кровушка. Ваша.
Каюсь, не придал значения этим словам. Был самонадеян, вот в чем дело. И знать не знал, что маховик криминальных деяний вокруг нас уже запущен.
На серебристом БМВ мы с Илюшей вернулись к нашей родной помойки. Оказывается, можно иметь миллион в кармане, а психология нищего не меняется. Эта мысль меня раздразнила: черт возьми, один раз живем! Почему не могу позволить пригласить в ресторан «Метрополь» даму сердца. Кто у нас дама сердца? Сладкоежка Жанночка? Рафинадная Ирочка? Или все-таки мои думы о Мае? Думаю, она наслышана о моих подвигах на бирже? Приглашу на поздний ужин, решаю я, и верну, кстати, должок в семь тысяч американских рубликов.
Распрощавшись с назойливым Василием до счастливого завтра, я накручиваю телефонный номер. Время детское — десятый час. Длинные гудки. Потом голос, мне знакомый, но со странными нотками сострадания.
— Привет, — говорю я. — Тебе удобно говорить?
— Нет, — отвечает.
— Что-то случилось?
— Случилось, — говорит Мая. — Дедушку убили.
— Убили?!
— Убили.
— Где?
— На бирже.
Услышав это, я решил, что шутит. Такая вот глупая сумасбродная мысль: шутит. Но разве можно так шутить? После приходит понимание, что смерть исполнительного директора напрямую связана с нашим успехом. Исаак Исаакович был сам не свой в последнюю нашу встречу — был мелок, суетлив и перепуган. Облегчение получил лишь тогда, когда узнал, что игра на миллион продолжится. Что это все значит? Не был ли прав мой друг Василий, утверждая, что прольется кровушка. Вот она и пролилась. За что ликвидировали господина Брувера? И почему именно на ВБ? И кто? Не оказался ли он слишком лояльным к пришлым дурачкам, нагло обчистившим МСБС? Или его смерть не имеет к нашим проблемам никакого отношения?
Я предлагаю Мае встретиться. Она недоумевает — зачем? Я коротко излагаю: есть подозрения, что её дед пал жертвой неких сил, заинтересованных в том, чтобы взорвать ситуацию, связанную с миллионом долларов.
— Мне бабушка Лира говорила о твоих успехах, — признается Мая, — но я не поверила.
— Почему?
— Такого не может быть.
— Встретимся, — обещаю, — открою тайну.
Хорошо, что женщины любопытны. Несмотря на трагедию, Мая соглашается на встречу: в парке возле её дома.
Я начинаю быстрые сборы. Главный вопрос — что делать с Илюшей? Не брать же его на свидание? Девушка меня не поймет. И оставлять аутиста одного в свете последних событий нельзя. Еще выкрадут, как телевизор. Это так я шучу. Потому, что все происходящее воспринимаю, будто анекдотический случай. Курьез ведь не может закончиться плохо? И, тем не менее, отвожу Илюшу в гости к соседу Павлову.
Тот зевал, шелестел газетой и чесал бока, как павиан. Я тиснул ему, человеку, конечно, сотенку, ввергнув тем самым в остолбенение, и попросил присмотреть за Ильей:
— Часа на три, Павлиныч, — сказал я. — Он любит смотреть рекламу.
— И что?
— Не переключай, пожалуйста, — попросил. — Пусть порадуется жизни.
— А не фальшивая, — вздернул купюру к пыльной лампочке, — бумажка-то?
— Обижаешь, сосед, — уверенно проговорил я. — Из натурального алабамского хлопка.
На этом проблема с аутистом благополучно разрешилась, и я помчался в московскую ночь, теплую и клейкую от приближающегося влажного юго-восточного циклона.
Пока летел на частном авто по столичным дорогам, лучшим в мире, когда их не видишь, то пытался рассуждать на злободневную тему: кто и зачем уничтожил директора ВБ? Неужто не оплатил некую котировку? Интересно, как поступлю я, если возникнет конфликтная ситуация с выдачей некой суммы? Не будем же мы с Илюшей играть на бирже до бесконечности? Надо дернуть миллионов десять и…
Как бы не так! Так тебе и дали брикетов несколько, простак задрипанный. Коль такие страстишки нагнетаются вокруг всего одного миллиончика?
Да, где наша не пропадала! И с этой жизнерадостной установкой выпадаю из машины — выпадаю у памятника эпохи советско-сталинской гигантомании: высотного дома на Красной Пресни.
Здание весомо, огромно и производит впечатление на чувствительных гостей столицы. На фасаде подсвечиваются гранитные фигуры мускулистых рабочих и пышнотелых крестьянок, похожих на монстров, спускающихся с черных небес. Свет в окнах желт и неприятен. Не с крыши ли этого обиталища грешных душ улетал булгаковский дьявол?
Под высоткой темнел маленький парк, где мы с Маей и договорились о встрече. Я сел на лавочку и принялся глазеть в ночное небо, словно желая увидеть падение звезды, чтобы загадать заветное желание.
А какое у меня желание? Заработать ещё один миллион? Нет, это не для славянской души. Играть на деньги — это забава для современных нуворишей и дураков.
Деньг`а никогда не определяла главную суть нашего человека. Вот сейчас в моем кармане десять тысяч долларов, и что? Счастлив ли я до слезного всепрощения и благодушия? Отнюдь. Напряжен и досаден даже на самого себя. А все потому, что нет душевного порыва. Нет страсти. Нет куража, бессмысленного, как русский бунт.
Сижу с десятью баксовыми кусками, как сыч на суку, и не знаю, что делать? Раздать нищим и убогим? Приобрести авто, чтобы влепиться в первый столб. Пойти на Тверскую и прикупить отряд шлюх под личное командование. Не знаю. Такое впечатление, что не готов я к решительным изменениям в своей жизни. Легко хапнуть мистический миллион, говорю я себе, да трудно сбросить чугунный панцирь люмпена. Вот в чем дело, друг мой сердечный.
Я шумно вздыхаю и вижу, как из дубовых парадных дверей появляется девушка. Она легка и подвижна, как ночная птица. У Маи странное незащищенное лицо. Она приближается, и я понимаю — смыта краска. Она садится рядом, и со стороны мы похожи на влюбленную парочку. Жаль, что это не так. Во всяком случае, сейчас.
— Возвращаю долг, — передаю пачку ассигнаций. — Ты очень последовательна в своих действиях.
Мая горько усмехается: проклятые деньги, это они загубили деда. Вся эта работа на бирже есть бесконечная борьба за выживание и непрерывная нервотрепка. Склоки, скандалы и ненависть — вот что такое биржа. Биржа это клоака низменных человеческих страстей.
Я не прерывал девушку, понимая, что ей нужно высказаться, хотя информационной пользы от этой банальной истерики не было никакой. После того, как она чуть успокоилась, я задал вопрос:
— Кто «черный» директор биржи?
— Не знаю.
— Как не знаешь? — удивился.
— Знаю только, что этот человек имеет отношение к чеченской диаспоре в Москве.
Я хныкнул от досады: этого ещё нам не хватало? Неужели ВБ находится под контролем лиц кавказской национальности. Если это так, то дела плохи. Нуреки-чуреки денежки сильно любят, а шутить — нет: за моей же «миллион» нарежут из моей же шкуры сто тысяч шнурков для продажи в соседней нарзановой Назрани.
— Дед последние три дня очень волновался, — сообщила девушка. Говорил, что на бирже многие готовы за пятак мать родную продать.
— Обо мне ничего не говорил?
— Говорил, — вздохнула.
— Что?
— Что дуракам везет.
Я посмеялся: кто бы знал, что старенький еврей так близок к истине. Был. Теперь его нет. И надо понять причину его ликвидации. Касается ли она нас или это стечение обстоятельств?
— А ты на самом деле сделал миллион? — спросила моя собеседница. — Я не верю.
— Проверь, — буркнул.
— А как так получилось?
— Перед тобой, — попытался отшутиться, — гениальный трейдер.
— Кем бы ты ни был, — не верила, — а за несколько дней заработать миллион долларов невозможно.
— Возможно, — проговорил не без самодовольства.
— А ты не хакер?
— Не оскорбляй меня, — запротестовал. — Не хакер я.
— Тогда кто? — пытливо посмотрела.
Передо мной возникла дилемма: говорить прекрасной собеседнице о «золотом мальчике» Илюше Шепотиннике или не говорить? Доверяю я девушке, похожей на солнечный ветер, или подозреваю её в том, что несет она в себе мусор предательства?
Выражаюсь столь изысканно только по той причине, что не знаю, как поступить. Сомнение — проклятье наших капитализированных дней. Как быстро нас отучили от веры и надежды на лучшее.
Впрочем, большинство из нас сами слабы духом и помыслами. Не буду пополнять ряды неудачников, решаю я, и называю причину моих побед на бирже.
Разумеется, Мая не верит. И как можно поверить в такую беспросветную бредятину? Никак нельзя поверить.
— Слава, прекрати издеваться, — обижается. — Наверное, существует технические способы воздействия на движение валют?
— Я имею отношение к технике, как пианист к сверлам, — уверяю. — Дело в человеческом факторе, — назидательно поднимаю палец. — Человек у нас ничто, но иногда случаются исключения.
— Я же видела Илюшу, — рассуждает девушка вслух, — он производит впечатление круглого идиота.
— Круглее не бывает, — соглашаюсь я. — Однако и круг порой превращается в квадрат, — позволил некий философский постулат. — Мы сами плохо знаем, что в наших черепушках квасится, — и развиваю мысль о том, что аутист ненормален для нашего сутяжного мирка, да, может, нормален для мира, нам неизвестного, существующего параллельно.
После этого заявления мы невольно осматриваемся: где ты, этот параллельный мир, скрытый ночной мглой? Ничего не увидели, кроме реальных бомжей, бредущих в неведомую даль.
Их было двое: маленькая спившаяся тетка, похожая узким личиком и длинным носом, на собаку таксу и спившийся долговязый хмыль, похожий малым лбом и долгим шнобелем, на борзую. От них даже на расстоянии несло привокзальной помойкой. И спорили они, кстати, о вокзалах г. Москвы.
— Не пойду я, Людок, на Белорусский. Там меня били.
— А на Казанском меня били, Пашечка.
— А на Курском нас обоих били…
— Ох, били!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50