— Копейки не нужны, — сделал барский жест рукой.
— И мне не нужны, — приветливо проговорила Н. Ф. — Бери-бери, копейка — рубль бережет, а цент — доллар.
— Золотые слова для миллионера, — прохрипел, — будущего. Рад был познакомиться, — раскланивался.
Мне улыбнулись напоследок, как публика спотыкающемуся коверному, и предупредили, чтобы я играл, да не заигрывался, поскольку судьба любит выверты творить с теми, кто теряет голову.
Да, голову я потерял — и не от суммы, каковую зажимал пучком тырновской петрушки в потном кулаке, а от перспектив завладеть кизячным брикетом, спрессованным до 1 000 000 $.
— Ты в порядке? — спросила Мая, обратившая внимание на мою некую общую ажитацию организма.
Я продемонстрировал зажатый кулак, где топорщились птичьими хвостами grin`ы, и заявил, что собственными глазами видел цель своей жизни. И объяснил, что имею ввиду. Мое признание не вызвало никаких восторгов у Маи — она эти миллионы каждый день видит, но больше тех, кого с сердечными приступами и повышенным давлением выносят на носилках. От тотального проигрыша.
— А я видел бригаду скорой, — признался, — да решил, что почудилось.
— Чудес на бирже не бывает, — строго выговаривала девушка, когда мы уже возвращались по коридору. — Заруби себе на носу. Я тебе показала успех, а неуспех плетется за тобой.
Я непроизвольно оглянулся, тем самым, рассмешив спутницу. Доверчив, как ребенок, заметила и протянула руку:
— На сегодня хватит игры. — И неожиданно посоветовала: — Не напивайся, как сапожник, а лучше прикупи grindar`а.
— Чего?! — был далек от моды, как турист в Гоби от водоема.
Выяснилось, что это такая современная обувь, практически не изнашиваемая. Продается бутиками, что в центре нашей белокаменной.
И пока я, переступая от конфуза в разбитых кроссовках, приходил в себя от такого «семейного» совета, девушка пожала мою безучастную пролетарскую лапу и удалилась прочь.
Я похлопал глазами ей вслед, чувствуя, что наши отношения, безусловно, строятся — и строятся каким-то странным образом. Что это все значит? Не втюрилась ли она сдуру в экзотического малого, не имеющего даже приличной обувки. Так порой случается в сказках, когда принцесса выходит замуж за простолюдина. Но мы-то проживаем не в сказке, и далеко не в сказке. Я бы сказал, где мы проживаем, но лучше промолчу.
Задумавшись, вываливаюсь из здания ВБ, как черт из церковной печи. И кого же я вижу на автомобильной стоянке? Правильно — лучшего друга Василия Сухого, матерящего у своей новой игрушки БМВ.
— Застопорила, сука, — объясняет. — И ни в какую.
— Ехай на трамвае, — шучу.
— Ехай, — плюет в сердцах, — сам на нем.
— Я не могу бросить друга в беде, — ёрничаю.
— Сияешь, как медный таз в солдатской бане, — замечает товарищ, заглядывая в мотор авто с выражением детской обиды. — Замочу в сортире, если брак кинули.
— Вызови «ангелов», — предлагаю я.
— Летят, козлы, — отмахивается рукой, где был зажат сотовой телефончик. — У тебя, вижу, дела куда лучше моих?
— Почти три сотни взял, — показываю мятые ассигнации. — Спасибо друг за все.
— Вот и делай после этого людям добро, — задумывается Василий.
— Ты о чем? — нервничаю.
— Что-то прибывает, что-то убывает, — пинает колесо, как футболист рефери. — Это я про добро.
— Все будет хорошо и даже лучше, — вспоминаю Маю, указывая на пикапчик ярко-оранжевого цвета с надписью на борту и номерами телефонов для бедствующих автомобилистов.
Дальнейшие события напоминали анекдот о тупоголовых новых русских, одним из коих и являлся мой любезный друг. Два моложавых, куражных и энергичных «ангела» в оранжевых куртках прыгнули из своего автомобильчика и задали всего один вопрос:
— Что такое?
— Не заводится, — забухтел Василий. — Падаю за руль, кручу зажигу, а она, зараза, шпрехает не по-нашему и… стопорит.
«Ангелы» молча и понимающе переглянулись, потом один из них тиснулся на водительское место, перетянул себя ремнем безопасности, и… мотор заработал, не буду оригинальным, как часы.
Мать честная, ахнул я, ишь, как издеваются над нами, лапотными, импортные автомобилестроители: не накинул ремешок — электронный голосок сообщает об этом безобразии и… отключает систему передвижения.
Верно, Василия позабыли предупредить об этом, и вот стоит он, как русский богатырь в голом поле, открыв рот, ничегошеньки не понимая. А уж когда разъяснили закавыку, так кучеряво выматерился, что вся цивилизованная Германия покрылась стыдливым румянцем, как непорочная Гретхен при виде обнаженного меча рыцаря.
— Ну, сучье племя, — ругался мой друг, когда мы уже катили по городским улицам. — Все, как не у людей. Разве так жить можно? Проще надо быть.
— Куда же проще, — рассмеялся я. — Живем, точно в пещерном веке. Вот зачем заставил «ангелов» отключить систему безопасности?
— А мне так удобно, — буркнул Сухой. — Без ремней и всех прочих хрендей.
— Почему?
— Возьмутся стрелять, а я весь в ремнях?
— Железная логика, — согласился. — Немец этого обстоятельства не предусмотрел.
— Ты о чем?
— Что БМВ будет танком ходить.
— Что нам во здравие, германцу капут, — находчиво ответил Василий и вернул меня к теме дня: — Значит, говоришь, оторвал три сотни?
— Да, — насторожился. — А что?
— Делится надо, — растопырил пальцы. — Чисто конкретно, братан.
— Шутишь?
— Шучу, да если бабки хорошие пойдут — пополам.
— Тогда все проиграю, — возмущенно подпрыгнул на сидении.
— А я тебе голову на жопу поменяю, — обнародовал приговор. — Дружба дружбой, а мы живем в обществе. — И спросил: — В каком мы обществе живем?
— В бандитском?
— В справедливом.
— В к-к-каком? — от удивления принялся заикаться.
— В обществе, где все делится по справедливости, — и, не обращая внимания на мои противоречивые чувства, развил мысль о том, что условия нашей сделки очень выгодны для меня. — Я могу и две трети прибыли взять, сообщил. — Но ведь не беру, а помогаю тебе найти себя же.
Я выматерился и потребовал, чтобы мой собеседник прекратил валять ваньку и делать вид, что для него копейки дороже дружбы. А тебя, сукин сын, надо держать в ежовых рукавицах, на это резонно заметил Василий. Почему держать в ежовых рукавицах? Так ты, разгильдяй, устроен, и поинтересовался: посетил ли я Илюшу Шепотинника с гуманитарной помощью?
— Не посетил, — признался, — еще.
— Почему?
— Был занят.
— Чем же?
— Не твое дело, fuck.
— Факай-не факай, а бабами ты был занят.
— И что — нельзя?
— А Илюша умирает голодной смертью, — и уточнил. — Быть может. — И выказал подозрение, что я уже промотал бабки Шепотинника на своих пиявочных баб.
— Илюха — это святое, — решил не спорить с неприятными и категорическими утверждениями, касающихся моих женщин. И предложил: — А давай делить прибыль на троих? Это будет справедливо, по-моему.
— А почему бы и нет, — покосился на меня друг детства. — Дружбанам всегда надо помогать.
— Золотые слова, — подвел итог нашей беседы и пообещал посетить семейство нашего болезненного товарища. — Тормозни-ка у Александра Сергеича, — попросил, когда наш БМВ медленно перемещался в механизированном потоке у памятника А.С. Пушкину, скорбно склонившему курчавую голову свою от осмысления, что Россия так и осталась чумазить на закраине просвещенной цивилизации.
— Зачем? — поморщился. — Свидание, что ли?
— За гриндарами я, — вылезал из машины.
— За чем?!
Я оставил вопрос без ответа — ударил дверью и, махнув рукой на прощание, смешался с летней выходной толпой.
Надо начинать новую жизнь, господа, — и начнем мы её с модной обувки, как того требует свежие ветры перемен.
Нырнув в арку, где висел рекламный щит магазина ХХI века, я прошел по переулочку, заставленному машинами. Переулочек был известен тем, что здесь по вечерам укрывались от нашей доблестной милиции шлюшечки Тверской. Своим героическим и страстным желанием доставить радость страждущим они напоминают мне красных передовиц первых лет пятилеток, с энтузиазмом перевозящих на тачках тонны грунта во славу сталинской индустриализации.
Нынче другие времена — и на потоке индустриализация сексуальных утех. Выбирай — не хочу. И кого хочешь, и куда хочешь и как хочешь. Как говорится, капитализм — на марше. Теперь купить можно все: тело, колбасу, книгу, водку, душу, дом с кипарисом, веру, оружие, наркотики, обувь…
И не ревматические ботинки за 16 руб. 75 коп., от вида которого не хотелось жить никогда. Помню, были такие у меня в счастливом отрочестве. Месяц я пытался их разбить, футболя все, что попадалось под ноги, — разбил только через год. То есть к любым башмакам я отношусь с равнодушием, близким к чувству ненависти. Ношу их до безобразного состояния, пока не ощущаю голой пяткой горячий асфальт или холодные айсберги осенних луж.
Но когда замечание делает любимая, тут выбирать не приходиться. И поэтому в модный бутик, где роком громыхает динамик, захожу с легким сердцем. И что же вижу? На стеклянных стеллажах обнаруживается обувка, которую можно встретить только на демонстрационных прилавках Парижа, Мадрида, Токио и Нью-Йорка. Не подозревал, что обычные носильные вещицы могут быть превращены в произведение искусства.
С дурным предчувствием приблизился к оранжевым мощным ботинкам, похожим на башмаки клоуна. Бирочка с ценой утверждала, что гаерский предмет тянет на 100 у.е.
Ё`, сказал я себе, вспоминая славные советские 16 рублей 75 копеек. Ну и цены у вас, девчонки, обратился к продавщицам с модельными фигурками и таким же личиками. Зато вещь, ответили они, тупя вздор на мои кроссовочки. Я понял, что теряю последнюю свою мужскую привлекательность, и, указав на клоунские ботинки, спросил:
— Это гриндара?
— Это гриндара.
— Беру, — и взял башмак в руки. — А почему такой тяжелый? — удивился.
— А в носочке свинцовая бита, — улыбнулись мне.
— Свинцовая бита?
— Да.
— Зачем?
— Модно, стильно, надежно, — последовал рекламный ответ. — Берем?
Надо ли говорить, что из бутика я вывалился в новых шузах цвета каракумских песков во времена засухи. Этот цвет мне был хорошо знаком по армейским, напомню, будням, когда мы с псом Алым носились по барханам в поисках вражеских лазутчиков.
Конечно, цвет ночи более подходит к нашим серым сырым европейским будням, да я решил идти до логического конца. Как правило, миллионеры люди оригинальные и чудные. Надеюсь, в этих боевых башмаках (свинец удобен в любых драках) я сумею преодолеть все препятствия к заветному окошку, где победителю выдается миллионный брикет цвета весенней лужайки, где гуляет солнечный ветер счастья.
Я усмехнулся: красный слог — враг твой, Слава. Будь реален, как бегущий в никуда, сапфировый ж/д рельс и тогда, быть может, фарт улыбнется тебе, тушинский мечтатель.
Перемещаясь по любимому городу в гаерских башмаках, чувствовал, что вместе с ними я приобрел некое преимущество перед публикой, меня окружающей. Трудно сказать, какое это было преимущество, подозреваю, самое примитивное. В случае необходимости, я мог пнуть ботинками любого гражданина, и ему было бы больно, а мне нет. Правда, желающих получить награду что-то не находилось — от меня шарахались, как от прокаженного. Видимо, мой модный видок вызывал правильные чувства о моей стойкой самобытности и яркости нрава.
У театра имени К.С. Станиславского, закрытого на летний сезон, но открытого для жаждущих набить брюхо театральными тефтелями и тяпнуть грамм двести дурковой водочки, я приметил такую жизненную картинку: трое моложавых, но спившихся рокеров в рваных грязных куртках из кожи мамонта маялись от общей неустроенности и крепкого личного похмелья. Один из них норовил зайти в элитный ресторанчик при театре, чтобы, видимо, поправить здоровье, его же друзья сиплыми голосами предупреждали его:
— Ты куда, придурок? Там, нас уже били?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50