Если бы я владел высоким красным слогом, то непременно сочинил бы поэму про эту помойку. Поэма о помойке — это в духе нашего времени!
О, какие только здесь страсти не бушевали: опрятные пенсионеры писали письма в Правительство об антисанитарных условиях проживания и получали галантерейные отписки, съемщики ходили в пикеты, требуя выставить баки вон со двора, люди мира (бомжи) устраивали меж собой космические войны за право первыми ковыряться в блевотно-питательной массе и старом хламе.
А сколько раз общественная параша горела, чадя удушающими продуктами горения. Пожарные расчеты заливали её водой и с проклятиями уезжали до следующего подлого подпаливания. Дворники РЭУ любили её обустраивать, мажа кирпичные стенки в гашеную известь, а сами контейнеры — в вышеупомянутую едкую зеленку. А по ночам молодежь, гогоча, метала пустые бутылки в баки, где хороводились влюбленные коты и кошки.
Словом, без помойки жизнь нашего двора была бы скучна и буднична. Помойка — наше все, сказал бы современный поэт и был бы прав.
Однако главное действо происходило ранним утром, когда жильцы дрыхли в счастливых грезах. Два раза в неделю приезжал мусоросборщик — механический монстр с лебедкой и платформой. Рев мотора, удары металла о металл, высокопрофессиональный мат, — это поднимало лучше всех будильников мира.
Именно так и начинался новый день, который стал для меня и моего друга детства стержневым в нашей дальнейшей судьбе. Правда, этого мы с Ильей не знали, и поэтому вели себя как обычно. И привычно.
Бегемотно зевая, я поначалу отправился в ванную комнату, затем на кухню, где наблюдался хозяйственный ералаш, напомнивший о вчерашних поминках.
Эх, Лидия-Лидия, что же нам, оставшимся на льдине бытия, делать? Вопрос вопросов — да делать нечего: надобно дальше плыть в бурлящем океане нашего мироздания.
После завтрака порыскал по всем карманам и обнаружил, что имею дефолт имени себя. Плохи наши дела, объявил Илюше, глядящему детскую программу по телевизору, надо топать за миллионом; надеюсь, ты не против?
Через минуту выяснилось: аутист против — и очень даже против.
Только начал закрывать входную дверь на ключ, как он заблажил не своим голосом. Как ревет дикий вепрь в сухостойно-запущенном лесу, думаю, никто не знает, однако догадывается. Вот примерно так и горланил мой болезненный друг, который неизвестно, что удумал своими разжиженно-гречневыми мозгами.
Что делать? Моя отборная матерщина не произвела на аутиста никакого впечатления, равно как и интеллигентные здравые речи о том, что у каждого из нас есть свои обязательства: у меня — зашибать денежки на наше общее пропитание, у него — строить из пазлов парусник и болеть головой себе на здоровье.
Тщетно. Проще было уговорить вредного дромадера не харкать в морду отцу-командиру, чем просить Шепотинника быть тише воды, ниже травы. Нет, ходил по комнатам и плел словесную запредельную околесицу:
— Простор — это он, это он! Клином в небо поднялись высоко! Вольному воля — на пути широком. И летят они не только днем, но и ночью. Видел кто-то не во сне — воочию.
— Вольному воля?! — гаркнул я. — Понятны ваши устремления, товарищ. И принял решение: — Тогда собирайся: полетим клином на валютную биржу. Они, таких, как ты, ещё не видели — пусть увидят, чтобы жизнь медом не казалась.
Тогда не понимал, что само провидение толкало нас на ВБ, и поэтому был весьма раздосадован дерзким поведение аутиста. Однако, вспомнив ко всему прочему дурацкие шутки Василия Сухого, посмел принять такое вот принципиальное решение. Действительно, почему бы и не взять Шепотинника с собой? Когда спокоен и молчит, производит впечатление достойного члена общества. Конечно, не гангренный маркиз де`Сад во фраке, но для нашей отстойной глубинки сойдет.
Через час два будущих миллионера, проживающих у общественной хлорированной параши, вышли из парадного подъезда панельного дома имени Н.С.Хрущева.
Над их головами катило светило полуденной звезды, и будущее казалось безоблачным — оно таким казалось мне.
Что же касается моего спутника, он тоже находился в хорошем расположении духа: улыбался перекошенным ртом и синел глазами, будто незабудка в русском поле.
На очередной малолитражке мы без проблем и приключений добрались до здания валютной биржи. Илья вел себя хорошо, и водитель ни о чем не догадался: мало ли странных типов перемещается по городу.
Проблемы возникли у двери биржи. Я ткнул под нос секьюрити свою бирку с Ф.И.О. и хотел пройти вместе со своим другом детства.
— Отвечаю за него головой, — заявил я.
— А мы отвечаем за порядок, — сказали опричники, — головой, — и вспомнили, что намедни один мерзавец покалечил их добросовестных коллег.
Скромно умолчав о своей роли в этой боевой истории, я вспомнил о Василии Сухом. Молоденький охранник позволил фамильярно посмеяться, мол, знает он только Васьк`а Мокрого из Марьиной рощи, да более опытный его напарник насторожился, и через минуту вопрос был решен положительно: гражданин Шепотинник И. И. обрел право временно находиться на валютной бирже.
— Тут, брат, можно хапнуть миллион, — говорил я, вышагивая со смиренным аутистом по коридору, — если очень постараться. Ты только не мешай. Сиди, смотри и думай свое. Договорились?
— Сиди, смотри и думай, — повторил. — Думай, смотри, сиди, проговорил в обратной очередности.
— И не мешай, — напомнил и признался: — Я и так чувствую себя, как камикадзе.
— Но возвратится узел причин, в котором я запутан, — забубнил на это Илюша, — он снова создаст меня. Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения.
Я согласился: все возвращается на круги своя, точно так же, как я воротился на свое место — и мы заступили в операционный зал.
Сказать, что на нас ни обратили внимание, нельзя. Обратили. Особенно главный менеджер Попович, который поспешил поинтересоваться моим спутником.
— Во-первых, это мой двоюродный брат, — врал я, — во-вторых, утверждал, — он выдающийся консультант по мировым валютам, а в-третьих, промолчал, — где мои пятнадцать тысяч баков, приятных, как дымок благовоний? — И включил ПК.
— Мукомольников, — кислился г-н Попович, — право, вы ведете себя, как на одесском привозе.
— Простите, — садился за стол, — нам надо работать. Не так ли, Илья Иванович?
— Ыыы, — опустившись на стул, мой друг детства устремил взгляд на экран дисплея, где уже высветились цветными квадратами диаграммы движения «основных» валют.
— Что мы имеем? — спросил я, тоже всматриваясь в графики. — Черт знает, что имеем, — сознался. — Синий квадрат — это фунт стерлинга, почему-то принялся растолковывать. — Красный — ЕВРО, зеленый — швейцарский франк, желтый — японская иена. Понятно?
— Све-то-фор, — по слогам проговорил Илья. — Красный — нельзя, желтый — ждать, зеленый — идти.
— Молодец, — кивнул я. — Верно суть уловил.
— Зеленый — идти, зеленый — идти, зеленый — идти, — закачался, точно в трансе.
— Эй, — занервничал я. — Ты это чего? Мы так не договаривались? Сиди, смотри и думай…
— Зеленый — идти, зеленый — идти, зеленый — идти, — продолжал.
— Куда идти? — заскрипел резцами.
— Зеленый — идти…
— Да, иди ты сам…
К счастью, мне на помощь пришел Анатолий Кожевников, обративший, разумеется, внимание на столь колоритного «консультанта».
— Кто это?
— Не видишь.
— Вижу, — хмыкнул. — Блаженный человечек.
— Вот и блажит, — развел руками. — Что делать?
— Может быть, советует прикупить швейцарский франк? — предположил опытный трейдер. — Ситуация неровная, да можно рискнуть.
— Ты о чем, Анатоль? — взбрыкнулся. — Он же совсем… того…
— Того-не того, а франк у вас на зеленом поле. И ситуация по нему перспективная, это я тебе говорю.
И я сдался: по левую руку меня терзал трейдер трейдеров, по правую сумасшедший друг, и оба они, словно сговорившись, трендили обо одном и том же. Как тут не пасть?
Черт с ней, этой темной игрой, решил я, проиграю, так проиграю. Пусть меня вместе с желтыми ботинками режут на куски, да лучше скоро закончить эти танталовы муки, чтобы упиться до состояния горения угарной помойки. Довольно мнить себя великим игроком, Мукомольников! Твой удел жалок — сбор бутылок в пыльных кустах жасмина.
И, скалясь усмешкой висельника, поднял трубку и молвил:
— Сто семнадцатый! «Братск»! Покупка швейцарского франка. На всю сумму, которая на счете.
И услышал знакомый равнодушный голос невидимого дилера:
— Сто семнадцатый. Покупка швейцарского франка. Десять лотов. Подтверждаете?
— Да, — ответил, не задумываясь над тем, что услышал.
И только, кинув трубку, вопросил со сдержанной яростью: Слава, еть` твою мать, что происходит?! Какие десять лотов? Откуда десять? Десять лотов — это десять тысяч долларов. У тебя же на счете было три? И как удар молнии — озарение: Мая! Ну, конечно, она! Воплотила таки в жизнь свою боготворительную цель, тиснув семь тысяч баксов на мой счет. И не предупредила! И я, кажется, вляпался по самые свои лилово-фиолетовые гланды?
Я почувствовал, что мне трудно дышать и глотать, будто мрачная сила забила в горло мое кол. Раньше горемыку сажали на осиновый колышек, чтобы тому думалось лучше. Нынче времена более цивилизованные, да ощущения те же самые — неприятные.
Прохухукать десять тысяч за десять минут — это надо хорошо постараться, выхухоль ты эдакий!
Проявив недюжинную силу воли, я заставил себя посмотреть на график, корчащийся в зеленом квадратном пространстве. Будем держатья до последнего, господа! Умирать, так красиво!
Тем более, если рассуждать трезво: пока ничего катастрофического не происходило. И даже наоборот: мы прикупили десять лотов по самой низкой цене, а сейчас (с каждой секундой) франк поднимается, как на дрожжах, точнее не скажешь. Хотя сам график опускается вниз, поскольку швейцарский франк, как и японская иена, у нас «обратная» валюта. Да, теперь я стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь.
— Мы, кажись, чего-то выигрываем, — сообщил аутисту, продолжавшему пялиться на экран с любопытством неразумного дитяти. — Видишь, уже двадцать пунктов наших. Вот только бы закрыться вовремя, — по-пролетарски шмыгнул носом. — Может, того… знаешь, когда котировочку прикрыть?
Естественно, друг детства не ответил и продолжал глазеть на разноцветные квадраты. Я присмотрелся к нему и неожиданно увидел, как его физиономия из размытой и глуповатой неожиданно преображается в лик умного и целеустремленного эксперта валютной биржи, г-на Вл. Ник. Ор.
Не поверил бы этому, да как тут не верить собственным, блядь, глазам.
Мне вдруг показалось, что я сильно свихнулся: разве могут происходить такие приметные перемены с тем, кто не может правильно перемножить дважды два.
Что же это делается? Неужели мой спутник по этой шалой жизни облучился неприметными лучами ВБ до такой степени, что окреп на голову до состояния классического ученого из сибирского атомного центра Снежинск?
Пока я таким образом рефлексировал, с графиком швейцарского франка творилось невероятное: валюта била все рекорды по взлету.
Шестьдесят пунктов… семьдесят… восемьдесят… девяносто… сто пунктов… сто десять… сто двадцать…
Боже, такого не может быть?! Я чувствовал, что от невероятности происходящего и напряжения, пол подо мной качается, точно верхняя палуба уже упомянутого мной «Titanic».
Вот-вот, как бы не напороться на смертоносный айсберг, и только об этом подумал, как услышал тревожный голос аутиста:
— Зеленый кузнечик прыг-прыг, зеленый кузнечик прыг-прыг, зеленный кузнечик прыг-прыг.
И, осененный догадкой, цапнул телефонную трубку и заорал во всю глотку:
— Зеленый кузнечик!.. Тьфу! Сто семнадцатый! «Братск»! Закрываемся по швейцарскому франку!
— Котировка закрыта, — услышал голос такого родного дилера и только тогда перевел дух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50