Зверю до большой до североамериканской пихты, что беда случилась нечаянно: он вгрызается зубами в сапожок дурищи и не отпустит её уже никогда. Только смерть кого-нибудь из них двоих…
М-да. Не будем думать о плохом. Если мои мозги ещё не выплеснули из ведра, которое на плечах, в цинковое, значит, надо жить, размышлять и действовать.
Кажется, мое предположение о санатории оказалось верным. Именно здесь я и нахожусь. В этом окончательно убеждаюсь, когда меня заводят в комнаты номера: люберецкие ковры, мытищинская люстра, казенная мебель производства БССР (б), телевизор «Радуга», холодильник ЗИЛ, плотные ивановские шторы. Не квасные патриоты ли здесь временно проживают? А вот и они — сидят за столом, точно на собственных поминках.
Их двое, молодые, с рыхлыми плечами и со стандартными следовательскими бесцветными лицами. Один из них больше лысоватенький, а второй с рыжеватыми усиками. Увидав меня, переглядываются не без удивления: мол, кто это в гости пожаловал такой красивый?
— Что с тобой, Мукомольников? — интересуется лысоватенький не без участия в голосе.
— Спал, — отвечаю я, — а на меня канделябр… — и емким народным словцом объяснил падение предмета на весь мой неосторожный организм.
— Бо-о-ольшой канделябр, — покачивает головой усатенький. — Как настроение?
— После подсвечника бодрое, — говорю. — Пожрать бы? — Проявляется мой хамский пролетарский характер. — И выпить?
— Молодец, — хвалят. — Почему уверен, что будем пить?
— Если не бьют, значит пьют.
Мои новые знакомые добродушно посмеиваются: малый-то не пропадет, сукин сын. И по телефону делают традиционный заказ: балычок, шашлычок и две бутылки водки. Со стороны кажется, что друзья решили отметить нечаянную встречу под соснами.
— Можешь, меня называть Юрием Петровичем, — представляется лысоватенький. — А его Германом Петровичем, — указывает на усатенького.
— А звание какое? — любопытствую.
— Хорошие люди, — улыбаются. — Хорошее такое звание: хорошие люди.
— И я хороший?
— Ты лучше всех, — смеются.
— Тогда почему на меня шандал упал?
Мои собеседники вновь оптимистически смеются: дружище, не повезло, ты просто оказался не в том месте и не в то время. Под канделябром ты оказался, козлик молодой. Так выпьем же за то, чтобы подсвечники падали только на головы врагов наших!
А почему бы и не раздавить мерзавчика? За упокой души моих недругов, известных и неизвестных. Понимаю, что со мной играют контрастную игру: сначала натолкали пихтовых шишек полную пазуху, повредив ребра, а теперь проявляют уважение-с, сволочи.
Да и хер с ними, со всеми! Буду действовать, как в том анекдоте: чукчу арестовали за кражу золота. Следователь допрашивает, а другой чукча переводит. «Где спрятал золото?» — спрашивает следователь. «Он говорит, что не брал», — переводит переводчик. «Передай ему, что прикажу расстрелять, если не вернет». «Ментя говорит, не скажешь, где золото, стрелять, однако, тебя будет». «Кувшин с золотом под ярангой зарыл», — признается воришка. «Говорит, пусть стреляет, — перевел чукча-полиглот. — Все равно ничего не скажу».
И мне, как чукче, нужно суметь выгодно использовать ситуацию. Главное, чтобы появился шанс. А он есть, это я чувствую всей своей поврежденной шкурой.
Известно, водка — лучшее народное средство от хандры. Классик в интеллигентном пенсне утверждал, что мы любим прошлое, ненавидим настоящее и боимся будущего. Но… выпил стакан — умилился прошлым, хватил второй уже восторгаешься настоящим, хлопнул третий — и счастливо улыбаешься будущему.
И я улыбался, стараясь не слишком задействовать для этого разбитые губы. Мое будущее рисовалось в самых розовых, как женские панталоны, красках. Существующая проблема ценой в один миллион долларов казалась не такой уж неразрешимой. Как любит говорить мой друг детства Вася Сухой: разберемся.
— Ребята, чего вам надо? — решил перейти в наступление. — Хотите сто баксюль, у меня тут заначка… — и попытался даже извлечь из потайного кармашка плотный бумажный квадратик.
— Слава, обижаешь, — проговорил лысоватенький с укоризной. — Мы с тобой по душам говорим, а ты?..
— Как звезда со звездой, — вмешался усатенький, — говорим, а ты?..
— А что я? Готов отдать все, — вывернул карманы, — что у меня есть.
— Мы согласные, — смеются Петровичи. — Иди в нашу команду. Сейчас одиночки не нужны, Слава, — объясняют. — Нужны команды.
— А по какому виду спорта? — делаю вид, что не понимаю о чем речь.
— По самбо, — шутят.
Я не соглашаюсь и говорю, что, если идти в какую команду, то только по дзюдо, чтобы иметь черный пояс и бить морды не только руками и ногами, но и разить врага словом. Ие-е-ех!
А у тебя, друг, губа не дура, хохочут мои собеседники, выбирай: или с нами или против нас? А кто вы такие, задаю естественный вопрос, несмотря на мелкое опьянение.
— Мы — это мы, — отвечают неопределенно. — Вместе будем делать бизнес.
— Бизнес? Какой бизнес?
Через минуту был трезв, как стул, на котором сидел и стол, за которым сидел. Нет счастья в мире: так было хорошо, и на тебе — все заканчивается банально, точно в дешевеньком, как вино, детективном кино.
Конечно, я прекрасно понимал, что за просто так не колотят разум возмущенный прикладами, равно как и не угощают на дармовщину шашлыками из сладкого, вах, барашка и несладкой, ох, водочкой.
Понимать-то понимал, однако, когда услышал предложение своих новых друзей… Впрочем, удивило не само предложение, а абсолютное знание дела. Подозрительная парочка знала почти все о нашей славной троице.
— Какой Ш-ш-шепотинник? — пытался валять дурака. — Не знаю такого?
— Знаешь, Слава, — говорили мне и терпеливо объясняли, что я отлично знаю своего друга детства и аутиста по совместительству. — Миллион вы сделали красиво, — признались. — Он ваш, а дальше работаем вместе.
— А зачем, — удивлялся я, — вместе? Нам и без вас хорошо, ребята.
— А нам без вас плохо, ребята, — скалились. — Обижать вас не будем: тридцать три процента от сумм.
— Тридцать три?!
— А что? — не поняли моих чувств. — Хорошая цифра.
— Тридцать три уже предлагали, — ляпнул.
— Кто?
— Господин Брувер, — догадался ответить на чистом глазу. Исполнительный директор биржи, — и посчитал сообщить, что он уже почил в бозе.
Мое сообщение о кончине Исаака Исааковича не произвело должного впечатление на Петровичей, они только мельком переглянулись и принялись вновь за свою пустую агитацию. Я отнекивался, не понимая лишь одного: откуда им известно об аутисте? О феномене Илюши знали только избранные, выразимся так, судьбой. На кого грешить, скажите, пожалуйста?
— А кто вы такие? — повторил вопрос. — Надо знать с кем вести дело?
И получил обтекаемый ответ: охранно-коммерческая структура «Алмаз», помогающая российским правохранительным органам выживать в трудных условиях недоразвитого антинародного капитализма.
Услышав такое, я догадался, что настоящая история приобретает новый неожиданный окрас: те, кто должен стоять на страже закона, действует методами далекими от идеальных. О чем я не мог умолчать:
— Это ваши люди полегли в моей квартирке, а потом во дворике?
— Это теперь не имеет никакого значения, — ответил Юрий Петрович. — Мы всегда добиваемся своих целей.
— Если это вы, — сказал я на это, — то действовали непрофессионально. Положили стольких зачем? Чтобы аутиста спереть? А он все равно… тю-тю, развел руками. — И даже я не знаю, где он.
— Найдешь, Слава. Захочешь, найдешь.
Я рассмеялся: какого рожна шарить друга детства, чтобы им пользовались некая кирзовая служба «Алмаз»? Почему они, два оригинала, выполняющих чужую волю, решили, что я за бутылку водки продам друзей, и буду трудиться на мифическую коммерческую бригаду? За тридцать, ха-ха, три процента, как за тридцать сребреников?! Илья есть мое ноу-хау, и делиться ни с кем я не намерен.
Эти речи были неприятны моим собутыльникам. Они, значит, всей душой ко мне, а я, скот неблагодарный…
О чем и заявили, предупредив, что мне будет дана ночь на то, чтобы принять правильное решение.
На этом наша праздничная встреча закончилась. Утешало лишь, что набитое пьяное брюхо не требовало к себе внимания. Меня снова отвели в подвальное помещение и я, упав на пружины рассохшегося диванчика, предался размышлениям настолько, насколько позволяли поврежденные мозговые извилины.
Итак, можно подвести предварительные итоги.
Обстоятельства складываются так, что я все больше и больше отделяюсь от денежного брикета в миллион $, как речной утопающий от спасательного круга.
Впечатление такое, что я нахожусь в эпицентре крупномасштабных разборов. Между кем и кем? Вопрос интересный. Не буду говорить о процветающих ОПГ: они всегда могут найти общий язык по данному конкретному вопросу. Тому пример, наша встреча в «Золотом колосе»: посидели, поговорили и мирно разошлись. Никаких геморроев. Никаких трупов.
Они стали появляться после того, как за дело взялась коммерческая структура при внутренних органах. Не бывшие ли «алмазные» ментяги вышли на большую дорогу разбойничать?
Я прав, иначе трудно объяснить, на каком основании оперативная группа при государстве передает подозреваемого в хунто-омоновские лапы? Потом появляются эти странные бесцветные Петровичи с предложением о сотрудничестве? Странно-странно?
Кто же это решил поиграть в «миллион»? Кто, помимо меня, дурака, мечтает о высоком звании «Миллионер России»?
Василий Сухой оказался прав: сделать миллион просто, как нарубить дровец, а вот взять его невозможно! Тут же появляется стая шакалов, требующая своей доли. Современные гиены размножается со скоростью кроликов, и необыкновенно наглеют от безнаказанности, суки!
А не выгодна ли такая ситуация государственной Системе? Зачем ей свободный и самостоятельный предприниматель? Пусть лучше он будет находиться под негласным контролем бригад, выполняющим санитарные функции. В нашей российской фауне всякие звери нужны, а шакалы и гиены тем паче. Так было, так и будет во веки веков, аминь!
Впрочем, в относительно здоровом обществе все было бы куда легче и веселее. Счастливчик получил бы свой еп`аный миллиончик и без проблем убыл бы в любой лимонный реальный край. У нас же убыть с 1000 000 $ можно либо в светлый рай, либо в жаркую преисподнюю. Иного не дано.
В РФ все развивается по законам эпохи первичного накопления капитала, и с этим ничего не поделаешь. Не проще ли смириться и получать свои законные 33,3333333 процента, чем стать в принципиальную позу и послать всех понятно куда. Туда, куда нас посылает государство каждый день из года в год, пока мы от смертельного устатка не протягиваем ноги.
Я протягиваю ноги на старом диванчике и засыпаю с мыслью о том, что новый день мне готовит. Надеюсь, он не будет последним в моей рвотной жизни?
Сон мне приснился тематический: будто оказываюсь на валютной бирже. В коридорах и в операционных залах снуют люди — они безлики и напоминают геометрические функции. Мимо меня проходит девушка Мая, у неё выбеленное мертвое лицо. И белые одежды. Я пытаюсь остановить её за руку и ловлю пустоту. Это меня пугает, и я бегу в кабинет к исполнительному директору. Господин Брувер сидит за своим столом и помешивает ложечкой кофе в чашечки.
— Не желаете-с кофейку, — предлагает с лунной улыбкой, — прелестное кофе с тяжелыми металлами. Выпил и дал дуба, — захихикал, — хорошо, не надо более мучаться.
— Вас отравили, Исаак Исаакович, — догадываюсь.
— Жизнь отравила, Слава, жизнь, — облизывает ложечку, — прошу запомнить: никому не верь. Никому. Даже себе. Я поверил таки, и вот результат, — приближает ложечку к своему симпатичному семитскому сморщенному личику. — Результат плачевный таки, смотри, — и резким движением запускает ложечку в блюдцевидную левую глазницу, где зоркает выпуклое око.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
М-да. Не будем думать о плохом. Если мои мозги ещё не выплеснули из ведра, которое на плечах, в цинковое, значит, надо жить, размышлять и действовать.
Кажется, мое предположение о санатории оказалось верным. Именно здесь я и нахожусь. В этом окончательно убеждаюсь, когда меня заводят в комнаты номера: люберецкие ковры, мытищинская люстра, казенная мебель производства БССР (б), телевизор «Радуга», холодильник ЗИЛ, плотные ивановские шторы. Не квасные патриоты ли здесь временно проживают? А вот и они — сидят за столом, точно на собственных поминках.
Их двое, молодые, с рыхлыми плечами и со стандартными следовательскими бесцветными лицами. Один из них больше лысоватенький, а второй с рыжеватыми усиками. Увидав меня, переглядываются не без удивления: мол, кто это в гости пожаловал такой красивый?
— Что с тобой, Мукомольников? — интересуется лысоватенький не без участия в голосе.
— Спал, — отвечаю я, — а на меня канделябр… — и емким народным словцом объяснил падение предмета на весь мой неосторожный организм.
— Бо-о-ольшой канделябр, — покачивает головой усатенький. — Как настроение?
— После подсвечника бодрое, — говорю. — Пожрать бы? — Проявляется мой хамский пролетарский характер. — И выпить?
— Молодец, — хвалят. — Почему уверен, что будем пить?
— Если не бьют, значит пьют.
Мои новые знакомые добродушно посмеиваются: малый-то не пропадет, сукин сын. И по телефону делают традиционный заказ: балычок, шашлычок и две бутылки водки. Со стороны кажется, что друзья решили отметить нечаянную встречу под соснами.
— Можешь, меня называть Юрием Петровичем, — представляется лысоватенький. — А его Германом Петровичем, — указывает на усатенького.
— А звание какое? — любопытствую.
— Хорошие люди, — улыбаются. — Хорошее такое звание: хорошие люди.
— И я хороший?
— Ты лучше всех, — смеются.
— Тогда почему на меня шандал упал?
Мои собеседники вновь оптимистически смеются: дружище, не повезло, ты просто оказался не в том месте и не в то время. Под канделябром ты оказался, козлик молодой. Так выпьем же за то, чтобы подсвечники падали только на головы врагов наших!
А почему бы и не раздавить мерзавчика? За упокой души моих недругов, известных и неизвестных. Понимаю, что со мной играют контрастную игру: сначала натолкали пихтовых шишек полную пазуху, повредив ребра, а теперь проявляют уважение-с, сволочи.
Да и хер с ними, со всеми! Буду действовать, как в том анекдоте: чукчу арестовали за кражу золота. Следователь допрашивает, а другой чукча переводит. «Где спрятал золото?» — спрашивает следователь. «Он говорит, что не брал», — переводит переводчик. «Передай ему, что прикажу расстрелять, если не вернет». «Ментя говорит, не скажешь, где золото, стрелять, однако, тебя будет». «Кувшин с золотом под ярангой зарыл», — признается воришка. «Говорит, пусть стреляет, — перевел чукча-полиглот. — Все равно ничего не скажу».
И мне, как чукче, нужно суметь выгодно использовать ситуацию. Главное, чтобы появился шанс. А он есть, это я чувствую всей своей поврежденной шкурой.
Известно, водка — лучшее народное средство от хандры. Классик в интеллигентном пенсне утверждал, что мы любим прошлое, ненавидим настоящее и боимся будущего. Но… выпил стакан — умилился прошлым, хватил второй уже восторгаешься настоящим, хлопнул третий — и счастливо улыбаешься будущему.
И я улыбался, стараясь не слишком задействовать для этого разбитые губы. Мое будущее рисовалось в самых розовых, как женские панталоны, красках. Существующая проблема ценой в один миллион долларов казалась не такой уж неразрешимой. Как любит говорить мой друг детства Вася Сухой: разберемся.
— Ребята, чего вам надо? — решил перейти в наступление. — Хотите сто баксюль, у меня тут заначка… — и попытался даже извлечь из потайного кармашка плотный бумажный квадратик.
— Слава, обижаешь, — проговорил лысоватенький с укоризной. — Мы с тобой по душам говорим, а ты?..
— Как звезда со звездой, — вмешался усатенький, — говорим, а ты?..
— А что я? Готов отдать все, — вывернул карманы, — что у меня есть.
— Мы согласные, — смеются Петровичи. — Иди в нашу команду. Сейчас одиночки не нужны, Слава, — объясняют. — Нужны команды.
— А по какому виду спорта? — делаю вид, что не понимаю о чем речь.
— По самбо, — шутят.
Я не соглашаюсь и говорю, что, если идти в какую команду, то только по дзюдо, чтобы иметь черный пояс и бить морды не только руками и ногами, но и разить врага словом. Ие-е-ех!
А у тебя, друг, губа не дура, хохочут мои собеседники, выбирай: или с нами или против нас? А кто вы такие, задаю естественный вопрос, несмотря на мелкое опьянение.
— Мы — это мы, — отвечают неопределенно. — Вместе будем делать бизнес.
— Бизнес? Какой бизнес?
Через минуту был трезв, как стул, на котором сидел и стол, за которым сидел. Нет счастья в мире: так было хорошо, и на тебе — все заканчивается банально, точно в дешевеньком, как вино, детективном кино.
Конечно, я прекрасно понимал, что за просто так не колотят разум возмущенный прикладами, равно как и не угощают на дармовщину шашлыками из сладкого, вах, барашка и несладкой, ох, водочкой.
Понимать-то понимал, однако, когда услышал предложение своих новых друзей… Впрочем, удивило не само предложение, а абсолютное знание дела. Подозрительная парочка знала почти все о нашей славной троице.
— Какой Ш-ш-шепотинник? — пытался валять дурака. — Не знаю такого?
— Знаешь, Слава, — говорили мне и терпеливо объясняли, что я отлично знаю своего друга детства и аутиста по совместительству. — Миллион вы сделали красиво, — признались. — Он ваш, а дальше работаем вместе.
— А зачем, — удивлялся я, — вместе? Нам и без вас хорошо, ребята.
— А нам без вас плохо, ребята, — скалились. — Обижать вас не будем: тридцать три процента от сумм.
— Тридцать три?!
— А что? — не поняли моих чувств. — Хорошая цифра.
— Тридцать три уже предлагали, — ляпнул.
— Кто?
— Господин Брувер, — догадался ответить на чистом глазу. Исполнительный директор биржи, — и посчитал сообщить, что он уже почил в бозе.
Мое сообщение о кончине Исаака Исааковича не произвело должного впечатление на Петровичей, они только мельком переглянулись и принялись вновь за свою пустую агитацию. Я отнекивался, не понимая лишь одного: откуда им известно об аутисте? О феномене Илюши знали только избранные, выразимся так, судьбой. На кого грешить, скажите, пожалуйста?
— А кто вы такие? — повторил вопрос. — Надо знать с кем вести дело?
И получил обтекаемый ответ: охранно-коммерческая структура «Алмаз», помогающая российским правохранительным органам выживать в трудных условиях недоразвитого антинародного капитализма.
Услышав такое, я догадался, что настоящая история приобретает новый неожиданный окрас: те, кто должен стоять на страже закона, действует методами далекими от идеальных. О чем я не мог умолчать:
— Это ваши люди полегли в моей квартирке, а потом во дворике?
— Это теперь не имеет никакого значения, — ответил Юрий Петрович. — Мы всегда добиваемся своих целей.
— Если это вы, — сказал я на это, — то действовали непрофессионально. Положили стольких зачем? Чтобы аутиста спереть? А он все равно… тю-тю, развел руками. — И даже я не знаю, где он.
— Найдешь, Слава. Захочешь, найдешь.
Я рассмеялся: какого рожна шарить друга детства, чтобы им пользовались некая кирзовая служба «Алмаз»? Почему они, два оригинала, выполняющих чужую волю, решили, что я за бутылку водки продам друзей, и буду трудиться на мифическую коммерческую бригаду? За тридцать, ха-ха, три процента, как за тридцать сребреников?! Илья есть мое ноу-хау, и делиться ни с кем я не намерен.
Эти речи были неприятны моим собутыльникам. Они, значит, всей душой ко мне, а я, скот неблагодарный…
О чем и заявили, предупредив, что мне будет дана ночь на то, чтобы принять правильное решение.
На этом наша праздничная встреча закончилась. Утешало лишь, что набитое пьяное брюхо не требовало к себе внимания. Меня снова отвели в подвальное помещение и я, упав на пружины рассохшегося диванчика, предался размышлениям настолько, насколько позволяли поврежденные мозговые извилины.
Итак, можно подвести предварительные итоги.
Обстоятельства складываются так, что я все больше и больше отделяюсь от денежного брикета в миллион $, как речной утопающий от спасательного круга.
Впечатление такое, что я нахожусь в эпицентре крупномасштабных разборов. Между кем и кем? Вопрос интересный. Не буду говорить о процветающих ОПГ: они всегда могут найти общий язык по данному конкретному вопросу. Тому пример, наша встреча в «Золотом колосе»: посидели, поговорили и мирно разошлись. Никаких геморроев. Никаких трупов.
Они стали появляться после того, как за дело взялась коммерческая структура при внутренних органах. Не бывшие ли «алмазные» ментяги вышли на большую дорогу разбойничать?
Я прав, иначе трудно объяснить, на каком основании оперативная группа при государстве передает подозреваемого в хунто-омоновские лапы? Потом появляются эти странные бесцветные Петровичи с предложением о сотрудничестве? Странно-странно?
Кто же это решил поиграть в «миллион»? Кто, помимо меня, дурака, мечтает о высоком звании «Миллионер России»?
Василий Сухой оказался прав: сделать миллион просто, как нарубить дровец, а вот взять его невозможно! Тут же появляется стая шакалов, требующая своей доли. Современные гиены размножается со скоростью кроликов, и необыкновенно наглеют от безнаказанности, суки!
А не выгодна ли такая ситуация государственной Системе? Зачем ей свободный и самостоятельный предприниматель? Пусть лучше он будет находиться под негласным контролем бригад, выполняющим санитарные функции. В нашей российской фауне всякие звери нужны, а шакалы и гиены тем паче. Так было, так и будет во веки веков, аминь!
Впрочем, в относительно здоровом обществе все было бы куда легче и веселее. Счастливчик получил бы свой еп`аный миллиончик и без проблем убыл бы в любой лимонный реальный край. У нас же убыть с 1000 000 $ можно либо в светлый рай, либо в жаркую преисподнюю. Иного не дано.
В РФ все развивается по законам эпохи первичного накопления капитала, и с этим ничего не поделаешь. Не проще ли смириться и получать свои законные 33,3333333 процента, чем стать в принципиальную позу и послать всех понятно куда. Туда, куда нас посылает государство каждый день из года в год, пока мы от смертельного устатка не протягиваем ноги.
Я протягиваю ноги на старом диванчике и засыпаю с мыслью о том, что новый день мне готовит. Надеюсь, он не будет последним в моей рвотной жизни?
Сон мне приснился тематический: будто оказываюсь на валютной бирже. В коридорах и в операционных залах снуют люди — они безлики и напоминают геометрические функции. Мимо меня проходит девушка Мая, у неё выбеленное мертвое лицо. И белые одежды. Я пытаюсь остановить её за руку и ловлю пустоту. Это меня пугает, и я бегу в кабинет к исполнительному директору. Господин Брувер сидит за своим столом и помешивает ложечкой кофе в чашечки.
— Не желаете-с кофейку, — предлагает с лунной улыбкой, — прелестное кофе с тяжелыми металлами. Выпил и дал дуба, — захихикал, — хорошо, не надо более мучаться.
— Вас отравили, Исаак Исаакович, — догадываюсь.
— Жизнь отравила, Слава, жизнь, — облизывает ложечку, — прошу запомнить: никому не верь. Никому. Даже себе. Я поверил таки, и вот результат, — приближает ложечку к своему симпатичному семитскому сморщенному личику. — Результат плачевный таки, смотри, — и резким движением запускает ложечку в блюдцевидную левую глазницу, где зоркает выпуклое око.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50