А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

По сроку хранения.
— Ничего не знаю. — Майор Пронин был суров. — Нужно собрать краску, лейтенант, взад…
— Как это?..
— Соскоблить… все…
— Что-о-о?
— И с дома тоже, — рявкнул я. — Скоблите, лейтенант, скоблите…
— Это же невозможно… — плаксиво заныл воришка в галифе.
— А подрывать обороноспособность отчизны возможно? Или желаете по этапу в дисбат?.. — Впрочем, майор не был солдафоном. И имел крепкое, как портупея, но доброе сердце. — Можете пригласить на помощь женщин…
— Ну, я не знаю… — растерялся.
— Что за разговоры в строю?!
Разумеется, я несколько сгущаю краски… м-да, как лейтенант Доценко зелень цинковую на заборе. Но за общий смысл ручаюсь. Платить надо за все. Даже за бочку с говном.
На страдающий вопль мужа и зятя «девочки» сбежались мигом, как на петушиное кукареканье. Что и требовалось. И пока они втроем решали проблему, как и чем скоблить, мы с Фаддеем Петровичем решали свою проблему, пролистывая амбарную книгу. Пропахшую невозможными запахами духов, помады и пудры. Этакий альбом вечной любви. Записи были нанесены аккуратным девичьим почерком, с завитушечками. Было несколько параметров — время, место, имя-фамилия-прозвище, способ и… оценка по пятибалльной системе. Сексуальных качеств партнера. Я бы расхохотался над всей этой надушенной, фантастической, феерической бухгалтерией, пролистываемой моими руками, да слишком был занят…
Что и говорить, жизнь наша иногда преподносит такие причудливые взбрыки, такие выверты нечеловеческого ума, такие физиологические пассажи, что остается только разводить руками. Да почесывать затылок.
И я нашел! Сидя в лопухах и под бочкой ворованной краски. Нашел. После записи: «Латын. (Доспехов-Рыцарь), разнообразно — 37 раз, 5+!», бежала другая запись: «Кузьма (КГБ-инспектор), сзади — 1 раз, в уазике — 1 раз, под баобабом — 1 раз, 3-».
Я во всю эту галиматью не поверил. Бы. Но как можно не верить собственным неодарвинским буркалам? И тому, что находилось в моих руках. Какая удача, что в плесневелых мозгах молоденькой и, должно быть, хорошенькой Лилечки зародилась столь неодолимая страсть к учету. И это верно, как говорил великий Ленин: социализм — это учет! И вот результат бессонных ночей и высокой производительности лохматушки… Я захлопнул главбуховский фолиант и передал его главному смотрителю. Фаддей Петрович сморщился, будто тяпнул серной кислоты.
— Надеюсь, нашли, что искали?
— Да, — ответил я. — Спасибо.
— Да уж пожалуйста, — засмущался. — Наверное, вы меня презираете? Потряс альбомом любви и греха. — Тряпка! Половая!.. А вот и не тряпка! — И в праведном гневе, вскинув гроссбух над головой, шлепнул его в бочку. Краска с жадностью изумрудного аллигатора в Ниле заглотила творение рук (и не только) человека. Хорошо, что я успел пролистать странички тигрицы, пропахшие африканским зноем и заполошными воплями любви под ветвистыми баобабами. Вот таким вот образом, — промычал старый карбонарий. — И её, проститутку, утоплю здесь же!.. Basta!
— А зачем? — пожал я плечами. — Хай мучается.
— Вы так думаете, Саша?
— Прошлого не вернуть, — кивнул я на бочку. — Никогда. А это страшнее смерти.
— Верно-верно, — вдохновился Фаддей Петрович. — Ха-ха! Как это верно. Александр, вы мой избавитель. Теперь пусть у неё душа болит. А я свободен! Свободен… — И вприпрыжку побежал в теплицу, счастливчик. Праздновать окончательную победу. Духа над плотью, которая у половины человечества таится в лебяжьих ляжках. — Свободен!
Я же направился к калитке. На выход из дачного гарнизона. И был встречен радушными улыбками «девочек». У забора, где уже страдал лейтенант Доценко, пытающийся скребком… Да, такие исполнительные недоумки дошкрябываются до генеральских звезд. Так что мечта манерной Ирэн близка к осуществлению. Хотя её поведение было странным. Как и мамы. Они вовсю кокетничали, игриво закатывали глазки к поднебесью и хихикали, как кикиморы на болотной опушке. В чем дело? Я даже оглянулся, решив, что за мной следует какой-нибудь чин из Министерства обороны. Со всеми своими регалиями. Нет, тот, скорее, должно быть, присутствовал на штабных учениях. В койке у своей пресс-секретарши. И поэтому все эти ужимки относились к моей высокопоставленной особе. Ах да, я же майор Пронин! С поручением от главкома.
— Простите-простите, — сделала климактерический книксен Лилия Аркадьевна. — Мы, кажется, знакомы… Знаете, девичья память, хи-хи… А Ирэн вас помнит, помнит… Да? — и саданула дочь в бок, чтобы та не молчала, как ватрушка перед употреблением.
— Да-да, помню-помню, мама!.. — вскрикнула несчастная, потирая ушибленные ребра.
— И в чем дело? — надул щеки и насупил брови. Неужели и мое имя хотят внести на скрижали истории любви и греха?
— Так это… вот… Вы приказали… как бы, хи-хи… Собирать, так сказать, краску… обратно! Может быть, Артурчик… лейтенант Доценко… вас не так понял, товарищ майор…
И я пожалел этих двух постоянно мимикрирующих дур. Мне вообще присуща жалость к убогим. Что с них взять? Лучше дать. Или милостыню. Или доброго пинка. Или совет:
— Любите папу! И все будет в краске.
— Так мы его любим, любим, любим — закудахтали. — Так можно продолжить работу по озеленению?..
— Продолжайте, — махнул я рукой. — Но папу любите…
— Ой, любим, любим, любим, — и с радостными воплями кинулись к Артурчику, который по цвету уже походил на поникшую дубраву в тихий летний угасающий денек.
Приятно делать хорошее людям, черт подери! Почаще бы все так поступали, как я; уверен, мир был бы другим. Лучше? Не знаю, не знаю.
Я оставил чертополошный рай и его странных обитателей. Надеюсь, теперь навсегда. Иначе всем без исключения натяну ведро с краской по самую выю. Чтобы любили друг друга и берегли, как смешанный лес в среднерусской полосе.
Моя автостарушка пропылила по ухабам, выкатила на темное полотно шоссе. Из пролеска пока несмело выглядывали сумерки, как дети в освещенную, праздничную гостиную, которую покинули взрослые, встречающие дорогих гостей.
Вот и все, Алекс, сказал я себе, вот и все! Круг замкнулся — проблему гибели моего отца можно списывать в архив. Право, десять лет назад моей рукой водила рука Господня. Когда я нажимал на спусковой крючок оптической винтовки. Тогда, помнится, пуля нашла лоб зампредседателя Кузьмина. Обыкновенная такая фамилия, похожая на «Иванов». За глаза его называли Кузьма. Я почти уверен, что это он посетил дипломатическую миссию в Анголе. С невнятными целями. Может, это совпадение, что пути-дорожки его и отца сошлись в африканском сафари? Хотя подобные случайности весьма подозрительны. Особенно для Конторы, где даже встречи в коридоре или у фаянсового бегемота вызывают вопросы. У тех, кто несет ответственность за чистоту чекистских рядов.
Впрочем, прояснить ту встречу нетрудно. Попросить Орехова-Кокосова поднять «командировочные удостоверения». И нет вопросов. Хотя и так понятно, что, прежде чем занять удобное кресло в зампредседательском кабинете, нужно проявить себя с лучшей стороны. И чем увереннее ты шагаешь по головам своих же коллег, тем шансов больше… Бей своих, а чужие сами испустят дух.
Однако, думаю, дело не в конкретных исполнителях, хотя и в них тоже, дело в Системе, которая любила цвет немаркий, серый, стандартный. Все остальные цвета радуги закрашивались, как доски дачного забора. Такой забор приятен для глаза, это правда. Особенно если смотреть из вылетающих через Спасские ворота лимузинов, прозванных членовозами.
Времена, люди, нравы, флаги, лозунги меняются, а членовозы с телесными мешками остаются. И забор тоже. Длинный, бесконечный. От Калининграда до Камчатки. Правда, нынче позволено ляпать на нем любую краску мнений, требований, убеждений. И, кажется, вроде хорошо. И празднично. И глаз отдыхает. Только после дождя на досках проступают все те же серые тона. И намазанные дегтем, которому не страшны никакие стихии, аршинные буковки. Как правило, это странные аббревиатуры, вызывающие у обывателя приступ тошноты или скуки. Проезжая на автобусах, туристы дальнего зарубежья радостно списывают эти слова, принимая их за новую, демократическую, экзотическую матерщину. Ан нет, господа! Это всего-навсего названия партий. Была одна партия, как удав, а теперь этих захребетников расплодилось, точно кроликов в кролиководческом хозяйстве имени дедушки Мазая. И все норовят наследить, и не только на заборе нашей жизни. Но и в душах.
Уж, право, не знаешь, что лучше. Забор с металлической паутинкой поверху или изгаженные дегтем доски? По мне, и то, и другое не слава Богу. И вызывает рвотные спазмы.
Не можем мы жить, как все. Мутит народец от упорядоченного штакетничка, аккуратных песчаных дорожек, резных палисадничков, подстриженных кустиков, чистых окошек в доме. Не принимает душа такой ухищренной гармонии, и все тут. Если выражаться высокопарно, менталитет, еть-переметь, Азия, Европа — вся в чертополохе жопа.
И тут уж ничего не поделаешь. И хватит об этом.
Наверное, я должен был испытать чувство радости? Ее не было, равно как и других чувств. Кроме грусти. Можно залепить пулю врагу, из любопытства взорвать Великий китайский забор, облететь земной шарик в качестве разведчика-шпиона. Нельзя одного — уничтожить главного противника: Время. Это оно диктует нам свои условия и правила. Это мы должны подстраиваться под него. А те, кто пытается быть вне времени, обречены на поражение. Если смерть можно назвать поражением. Единственный метод ведения борьбы с этим жестоким и беспощадным неприятелем — это дети. Когда рождается твой ребеночек, появляется надежда. На бессмертие. Часть твоей души живет в нем, маленьком бузотере. И есть шанс, что он продолжит твой род, и дети его, и дети их… И так до скончания Века.
Надеюсь, я не самый плохой сын? И сделал все, что считал необходимым. В предлагаемых обстоятельствах. Думаю, отец не слишком бы ворчал по моему поводу. Одно бы его, знаю, беспокоило — внук. Вернее, отсутствие его. И он был бы прав, мой отец. Хотя дети — цветы жизни только на чужих грядках. А на своих — пыжики психованные. От материнского молока и ласки.
* * *
Через несколько дней я встретился с генералом Орешко. На кладбище. Случайно. (Шутка.) Хотя какие могут быть шутки на погосте. Но что делать, такой у меня вредный характер. Не люблю помпезную уборку. Скромнее надо быть, господа, скромнее. Даже после жизни.
А дело в том, что хоронили важного чина. Генерала по хозяйственной части. Уж не знаю, чем он там отличился в схватках с унитазами, но уборка была помпезна, точно в куцем деревянном бушлате покоился суперсекретный агент, выполнивший специальное задание Родины. Посмертно.
Венки, буханье сводного оркестра, пальба из орудий, заштампованные речи над могилой, спокойные сурла присутствующих, отбывающих повинность… Я вспомнил Глебушку Хлебова. Точнее, его похороны. Это было в другой жизни. В другой стране. И были другие люди. Живые. Прошло всего десять лет. И все изменилось. Мы быстро привыкли к смерти. Раньше крест — как исключение. Ныне — правило. Не знаю, быть может, я ошибаюсь, но кровавый передел территории и власти ни к чему хорошему не ведет.
Но не будем о грустном. Генерал Орешко тоже отбывал повинность. В форме военачальника невидимых войск. И с тоскливым выражением, точно у него сперли автомобиль, сгорела дача и ушла жена. К американскому атташе. А дети с собаками уехали учиться в Гарвард.
Видимо, я был приглашен, чтобы разделить его печаль. Впрочем, в такой сутолоке у могилы почившего в Бозе удобно вести разговоры на отвлеченные темы. А лучше для этой цели отступить к соседним надгробиям, чтобы не мешать курсантам целиться в небо из АКМ-74. Для произведения прощального салюта. (В подобных случаях мне кажется, что живые таким образом пытаются подшмалить душу усопшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92