Смешно, как люди перестают заниматься любимым делом из-за... пустяков. Из-за простых условностей, из-за различных представлений о том, чем вы обязаны быть.
— Но довольно часто эти представления коренятся в нас самих, не так ли? — спросила Сьюзен. — Я имею в виду, почему мы начинаем предполагать, как все должно происходить? Насколько это зависит от прорывающейся на поверхность сущности отдельного человека?
Я выпил вина.
— Не уверена, что поняла, — сказала Пам.
— Старое противоречие, — продолжала Сьюзен. — Природа — воспитание. Вы становитесь такой, какая есть, из-за генетики или из-за окружающей среды? Люди делают историю или история делает людей?
Пам Шепард коротко улыбнулась.
— Ах да, природа — воспитание, рост и развитие ребенка. Не знаю, но уверена, что лично меня затолкали в угол, который меня совсем не устраивает. — Она допила вино и протянула стакан к бутылке. Еще не совсем раскрепощенная женщина. Совсем раскрепощенная налила бы себе сама. Быть может, бутылка в полгаллона просто чересчур тяжелая. Я наполнил ее стакан. Она с минуту смотрела на вино. — Как и Харви, — добавила она.
— Его тоже затолкали в угол? — спросила Сьюзен.
— Да. — Она сделала глоток вина. Я последовал ее примеру. — Его загнал в угол Успех.
— Деньги? — спросила Сьюзен.
— Нет, не только. И даже не столько. Больше — желание быть значимым, быть человеком, от которого что-то зависит, быть человеком, который знает, как добиться успеха, знает, что совершается в жизни. Инициатором и сотрясателем устоев. Я не думаю, что его так сильно волновали деньги, быть может, лишь в качестве доказательства, что он достиг вершины. В моих словах есть смысл? — Она посмотрела на меня.
— Да, напоминает подбор состава для футбольной команды, — сказал я. — Я способен понять это.
— Неудивительно, — фыркнула Сьюзен.
— Вы такой же? — спросила Пам Шепард.
Я пожал плечами. Сьюзен сказала:
— Да, почти такой же, только по-своему, в особом смысле.
— Мне показалось, что он не такой, впрочем, я его почти не знаю, — сказала Пам.
Сьюзен улыбнулась:
— Он не такой, если быть точной, но в то же время такой, если во всем этом есть хоть какой-то смысл.
— Я что, тушеная говядина? — обиделся я. — Почему вы сидите и обсуждаете меня?
— Мне кажется, — призналась Сьюзен, — сегодня утром ты точно дал себе определение.
— До или после того, как ты осыпала меня чувственными поцелуями?
— Конечно до.
— О, — сказал я.
— Почему же вы не участвуете в гонках? — спросила Пам Шепард. — Почему не пыхтите и не потеете, чтобы создать свою команду, быть звездой? То, что пытаются сделать Харви и его друзья.
— Ответить не легко. Мучительный вопрос, потому что, отвечая на него, я буду вынужден говорить о целостности характера, о самоуважении и прочих вещах, которые вы совсем недавно собрали воедино, говоря о фильме Джона Уэйна. К примеру, благородство. Я стараюсь быть благородным. Знаю, неловко такое слушать. Еще более неловко такое говорить. Но я верю практически во все бессмысленные вещи, которые проповедовал Торо. И провел долгое время в работе над тем, чтобы найти для себя такое место, где эту веру можно применять на практике. Где я могу жить в основном по собственным условиям.
— Торо? — спросила Пам Шепард. — Вы действительно прочитали все эти книги?
— Тем не менее, — напомнила Сьюзен, — ты постоянно влезаешь в жизни посторонних людей, в их беды. Едва ли похоже на уединенную жизнь Уолдена Понда, героя Торо.
Я снова пожал плечами. Трудно выразить все словами.
— Каждый из нас вынужден заниматься тем или иным делом.
— Но разве ваша работа не опасна? — спросила Пам Шепард.
— Иногда.
— Эта сторона ему особенно нравится, — сказала Сьюзен. — Его очень привлекает жестокость. Он не хочет признаваться в этом даже самому себе, но половину времени он проводит, сравнивая себя с другими людьми. Доказывая себе, насколько он хорош. Это состязание, подобное футболу.
— Все так и обстоит? — спросила меня Пам Шепард.
— Возможно. Все зависит от работы.
— Но ты сам выбираешь работу, — сказала Сьюзен.
— Работа позволяет мне выбирать.
— Однако она заставляет тебя от многого отказаться. От семьи, от дома, от брака.
— Не знаю. Возможно.
— Больше, чем возможно, — сказала Сьюзен. — Это — автономия. Ты самый автономный человек, которого я когда-либо встречала, и ты не допускаешь никого в этот свой мирок. Иногда мне кажется, что ты накачал все эти мышцы в качестве щита, в качестве доспехов, под которыми всегда можешь остаться в уединении. Полная целостность натуры, нетронутая, непроницаемая, недосягаемая даже для любви.
— Мы как-то слишком удалились от Харви Шепарда, Сьюз, — сказал я, чувствуя себя так, будто долгое время делал частые неглубокие вдохи, а сейчас необходимо сделать один глубокий.
— Не так далеко, как кажется, — сказала Сьюзен. — Одна из причин того, что ты не оказался в том же углу, что и муж Пам, состоит в том, что, в отличие от тебя, он рискнул. Женился. Завел детей. Пошел на компромисс, присущий таким отношениям.
— Но мне никогда не казалось, что Харв работает только ради нас, Сьюзен, — уточнила Пам Шепард.
— Вероятно, все не так просто, — сказал я. — Вероятно, нельзя так все разграничивать. Работал ради нас, работал ради себя.
— Ну, — протянула Пам Шепард, — конечно, существуют различия.
— Иногда мне кажется, — сказал я, — что различий не существует, что не все поделено на колонки А и Б. Не исключено, он должен был стать человеком определенного типа ради вас, потому что чувствовал, что вы этого заслуживаете. Для него это могло стать проявлением высшей мужественности, быть может, он хотел оставаться для вас мужчиной.
— Снова мужественность, — усмехнулась Пам.
— Да, но мужественность не является синонимом насилия и убийства. Этот термин имеет отношение и к благородному поведению.
— Почему же так часто она приводит к насилию?
— Я не знаю, приводит ли она, но если да, то, вероятно, именно в тех ситуациях, когда можно проявить свое благородство.
— Это бессмыслица, — бросила Пам Шепард.
— Нельзя быть благородным, когда все дается легко, — сказал я. — Только когда тяжело.
— Когда идти становится тяжело, вперед выходят сильнейшие? — В голосе Пам чувствовалось больше кислоты, чем в вине. — Вы говорите как Никсон.
Я попытался изобразить Дэвида Фрая.
— Я не мошенник, — сказал я и отвел глаза.
— Черт, ничего не понимаю, — сказала Пам. — Не понимаю даже, о чем мы говорим сейчас. Понимаю одно — ничего не получилось. Полная бессмыслица во всем: в Харви, в детях, в доме, во мне, в бизнесе и в клубе, в старении.
— Да, — кивнул я. — Но мы стараемся все это исправить, любовь моя.
Она опустила голову и заплакала.
15
Я не мог придумать, чем помочь плачущей Пам, и решил убрать со стола, надеясь, что Сьюзен придумает что-нибудь. Она не придумала. Когда мы уходили, Пам Шепард все еще всхлипывала. Около одиннадцати часов мы чувствовали себя объевшимися и сонными. Сьюзен пригласила меня провести ночь в Смитфилде, и я принял приглашение, как мне показалось, достаточно снисходительно, учитывая обрушившийся на меня ее гнев.
— Ты еще не ускользала тайком, чтобы вступить в тайные группировки под вымышленным именем? — спросил я.
Она покачала головой:
— Сама не понимаю, почему стала такой стервой.
— Если быть точным, твое поведение нельзя назвать стервозным. Оно скорее напористо. Я чувствую постоянное давление и необходимость постоянно объяснять тебе свое поведение.
— А тебе не нравятся напористые женщины, правильно?
— Не начинай все сначала и перестань быть такой чувствительной. Как ты понимаешь, мне не хотелось произносить эту избитую фразу. Если думаешь, что меня занимает перемена ролей, кто занимает чье место, значит, ты уже долгое время не обращаешь на меня внимания.
— Верно, — сказала она. — Меня чересчур стала волновать эта тема.
— Какая тема? Кажется, я прекрасно знаю правила игры, но не знаю, как называется сама игра.
— Отношения между мужчиной и женщиной, наверное.
— Между всеми ими или только между тобой и мной?
— И те и другие.
— Превосходно, Сьюзен, нам удалось наконец сузить проблему.
— Перестань насмехаться. Мне кажется, что женщина средних лет, незамужняя, просто не может не думать о феминизме, если хочешь о правах женщин, их визави. И конечно, это включает наши с тобой отношения. Мы заботимся друг о друге, видимся друг с другом, идем дальше, но отношения не развиваются. Они кажутся потерявшими направленность.
— Ты имеешь в виду брак?
— Не знаю. Кажется, я имею в виду не только это. Господи, неужели я все еще в плену этих условностей? Просто я знаю, что в нас есть что-то несовершенное. Или, я думаю, мне стоит говорить только о себе, о том, как я понимаю наши отношения.
— Они не ограничиваются быстротечными актами близости.
— Нет, я знаю это, знаю, что представляю собой больше, чем хорошую партнершу в постели. Я знаю, что что-то значу для тебя. Но...
Я заплатил пятнадцать центов на Мистик-ривер-Бридж и покатился по его северному склону, мимо строительных конструкций, которые возвели, как мне казалось, еще во время строительства самого моста.
— Не могу понять, что со мной происходит, — закончила Сьюзен.
— Может, что-то происходит со мной? — спросил я.
В это время на северо-восточной автостраде почти не было машин. Ощущался легкий туман, и свет фар зыбкой пеленой разливался перед машиной.
— Может быть.
Далеко, за солончаками, сверкали огни завода «Дж. И. Ривер». Коммерция не знает отдыха.
— В объяснении собственного поведения я не так преуспел, как в питье пива или в поклонении сну. Объяснение собственного поведения достаточно нелепое занятие. Ты почаще наблюдай за тем, что я делаю, и, не сомневаюсь, довольно быстро поймешь, что я за человек. Я всегда думал, что ты знаешь, кто я такой.
— Мне кажется, знаю. Большая часть тебя совсем неплоха, а довольно солидная — лучше всех, что я когда-либо видела.
— Ага.
— Я не это имела в виду, — сказала Сьюзен. Ртутные лампы на только что отремонтированной развязке Саугус-Серкл делали клочковатый туман голубоватым, а бар «Блю стар» на другой стороне шоссе № 1 — мертвым и нереальным.
— Я хорошо знаю, что ты за человек. Меня больше волнует, что мы за люди. Кто мы такие, Спенсер?
Я свернул с шоссе № 1 в начале Уолнат-стрит и повел машину в сторону Смитфилда.
— Мы вместе, — сказал я. — Почему все надо разложить по полочкам? Пара? Чета? Выбери название сама. Я не знаю.
— Мы — любовники?
Справа, сквозь тонкий ряд деревьев, поблескивал водной гладью Хоукс-понд. Он был достаточно узким и длинным, а на противоположном берегу поднимался поросший лесом холм, увенчанный высоковольтной линией. При лунном свете, в клочковатом тумане, сооружение смотрелось весьма эффектно.
— Да, — сказал я. — Да. Мы — любовники.
— Как надолго?
— Пока живы. Или пока не лопнет твое терпение. Судя по тому, что наступит быстрее.
Мы уже въехали в Смитфилд, миновали местный клуб слева, заросшие тростником луга, птичий заповедник и место, где раньше стоял яблочный пресс, проехали на Саммер-стрит почти до центра Смитфилда. Почти до дома Сьюзен.
— "Пока живы" наступит быстрее, — сказала Сьюзен.
Мелькнул центр Смитфилда, с его домом встреч. На транспаранте, натянутом поперек улицы, объявлялось о каком-то приеме, я не рассмотрел в темноте, о каком именно. Я протянул руку Сьюзен. Она схватила ее, и мы ехали так до самого дома.
Мокрый блеск в темноте отражал свет уличных фонарей. Дождя, собственно, не было, но туман был плотным и тяжелым, уже выпала роса. Маленький дом Сьюзен под щипцовой крышей, обветренные балки, мощенная плитами дорожка, много кустов. Входная дверь колониального стиля выкрашена в красный цвет, с окошечками сверху. Сьюзен открыла ее и вошла. Я последовал за ней и закрыл дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28