— Я? — переспросил Томас. — Да. Или нет?
— Да, — сказала Рита.
— Да, — повторил он. — А почему?
— Потому что ты мой жених.
— Жених. Помню, ты говорила. Господин Мюйр, да.
— Охрана тоже обязательна?
— Понятие охраны мы понимаем расширительно, — объяснил я. — В наши функции входит охрана не только физического, но и душевного здоровья клиента.
— По-вашему, я могу ему угрожать?
— Ему может угрожать все. Он беззащитен, как одуванчик. Или как овечка в глухом лесу.
— Мне больше нравится одуванчик, — подумав, сообщил Томас.
— Пусть так. Но я считаю своим долгом присутствовать при твоих встречах с людьми, которые могут представлять собой источник угрозы. Вы против, господин Мюйр?
— Нет, — ответил он. — Более того. Если бы вы решили сейчас уйти, я попросил бы вас остаться. Против вашего присутствия, госпожа Лоо, я тоже не возражаю, хотя это несколько удлинит нашу беседу. Потому что для начала мне придется прояснить свои отношения с вами. Но мы же никуда не спешим, не так ли?
— Мы никуда не спешим? — осведомился Томас у Риты.
— Нет, — сказала она.
— Господин Мюйр, мы никуда не спешим, — повторил Томас.
— Как я понимаю, вы считаете меня виновным в смерти вашего мужа, — заговорил Мюйр, глядя на Риту сверху вниз, снисходительно. — Нет, Рита Лоо. Это несправедливо. Он умер от наркотиков. И вы это знаете. Он умер через год после того, как освободился из заключения.
— А кто его туда засунул? Напомнить? — спросила она.
— Да, это я инициировал процесс над молодыми эстонскими националистами, — легко согласился Мюйр. — Я мог бы сказать, что выполнял указание из Москвы, но не скажу. Нет, я считал эту акцию правильной и своевременной. Я и сейчас так считаю. И она дала эффект, какого не ждал никто. Кроме меня. Посмотрите на наших ведущих политиков, — продолжал он, как бы посмеиваясь и тем самым как бы призывая не относиться к тому, что он говорит, слишком серьезно. — Особенно из первой волны. Каждый третий прошел через пермские лагеря. И что же? Они избавились там от интеллигентского прекраснодушия и поняли, что за власть нужно уметь бороться. Закалились, сплотились. И в конце концов победили. А если бы не было этой закалки? Да так и спивались бы на своих кухнях в пустой болтовне. Разве это не так?
Мюйр огляделся, ожидая возражений. Не дождавшись, удовлетворенно кивнул:
— Именно так. Но я не претендую на то, чтобы мое имя было вписано золотыми буквами в историю свободной Эстонии. Я даже не в обиде, что меня вышвырнули из жизни в самом зрелом и плодотворном возрасте. Мне было всего шестьдесят девять лет, когда меня отправили на пенсию, на которую я могу прокормить только своего кота. У меня замечательный кот, — сообщил он. — Карл Вольдемар Пятый. Прекрасный собеседник. Потому что он умеет молчать.
Меньше всего Мюйр был похож на человека, который тратит пенсию на своего кота, а сам живет впроголодь. Но я воздержался от этого замечания.
— Нет, не в обиде, — повторил он. — Оценку прошлому даст история. Собственно говоря, я уже часть истории. Некоторым образом — сама Клио.
— Вы не Клио, — вступился за музу истории Томас. — Клио женского рода. — Он указал на Риту Лоо. — Клио — это она.
— Вы ошибаетесь, — возразил Мюйр. — Клио не может быть молодой и красивой. Она среднего рода. Она стара и страшна. Как я.
— Вы не инициировали процесс над молодыми эстонскими националистами, — решительно вступила в игру червонная дама Рита Лоо. — Вы его спровоцировали. Подбросили моему мужу доллары. До сих пор удивляюсь, что не наркотики!
— Нечему удивляться, госпожа Лоо. У нас была другая задача. Наркотики — уголовщина. А доллары — это работа на западные антисоветские центры. Доллары очень хорошо вписались в контекст. Стали эффектной заключительной точкой. А контекст, согласитесь, был неспровоцированным. Самиздат, «Хроника текущих событий», машинописные экземпляры «Архипелага ГУЛАГа». Нам нужен был политический, а не уголовный процесс.
— И вы его успешно сварганили. И даже не краснеете, когда говорите об этом сейчас!
— Я чего-то не врубаюсь, — вновь вмешался бубновый валет. — Вы говорите о художественной литературе, а я не понимаю зачем. Я читал «Архипелаг ГУЛАГ». Талантливо, но затянуто. Но разве вы пришли ко мне, господин Мюйр, чтобы говорить о художественной литературе?
— Сиди и молчи, — вывела его из игры червонная дама. — При обыске они обнаружили у моего мужа пятьдесят тысяч долларов, — объяснила она мне. Не потому, что хотела объяснить, а потому, что ей нужно было выговориться и она почему-то решила, что я самый подходящий для этого адресат. — А сказали, что должно быть двести. По агентурным данным. Двести тысяч долларов! У Александра! Да он и десятки никогда в руках не держал! У нас в доме иногда куска хлеба не было! Они допытывались, куда он дел остальные сто пятьдесят тысяч. Пропил. Финансировал подрывную деятельность. Я была совсем девчонкой, ничего не понимала. Но чудовищность этой нелепицы понимала даже я!
— Мы не настаивали на этом обвинении, — заметил Мюйр. — Ваш муж получил только то, что заслужил по закону. И провел в лагере всего три года. Другим в те времена давали и по пять, и по семь плюс пять. «Семь плюс пять» — это была такая формула, — объяснил он мне. — Семь лет исправительно-трудовых лагерей и пять лет ссылки.
— Я очень хотела бы, господин Мюйр, чтобы вы сами провели в лагере хотя бы год!
Червонная дама вела свою партию активно, но в самой этой активности таился проигрыш. Она не оставляла себе резервов. А король пик оставлял. И он лишь усмехнулся, услышав ее пожелание, идущее от самого сердца. Снисходительно переспросил:
— Год? Всего год? В наших-то лагерях? Дитя мое, я провел в заключении пять лет восемь месяцев и двенадцать дней. С марта сорок восьмого года. Из них год во внутренней тюрьме Лубянки, год в Лефортово и восемь месяцев в камере смертников во Владимирской тюрьме. А последние три года в «Норильлаге». И только в апреле пятьдесят четвертого года был освобожден и реабилитирован.
— Странно, что это ничему вас не научило! — бросила Рита.
Лицо у него окаменело, помертвели глаза.
— О нет, Рита Лоо, — возразил он. — Эти годы научили меня всему.
Твою мать. Восемь месяцев в камере смертников — это круто. Внутренняя тюрьма Лубянки и Лефортово — тоже неслабо. А «Норильлаг»?
Мюйр не стал объяснять, чему научили его эти годы. Он молчал. И это было очень красноречивое объяснение.
— И в чем парадокс? — снова заговорил он. — В том, что меня обвиняли в буржуазном национализме. Как и вашего мужа, Рита Лоо. Каково? Настоящая причина была, конечно, в другом. О ней я узнал много позже. Вы даже представить себе не можете, какие узлы закручивала в те годы жизнь. Я сидел из-за того, что слишком много знал... Никогда не угадаете. Нет, никогда. Я слишком много знал о вашем дедушке, Томас Ребане. Да, об Альфонсе Ребане. И не знал, что об этом нужно молчать.
Последнюю фразу он адресовал мне, и я невольно почувствовал, что становлюсь центром всего разговора, хотя на эту роль совершенно не претендовал.
— Это неправильно, — решительно заявил Томас. — Я не согласен. Так не принимают гостей. Это невежливо. Не выпьете ли чего-нибудь, господин Мюйр?
— Пожалуй, — согласился пиковый король. — Капельку «Мартеля». Я видел в вашем баре «Мартель».
— Рита Лоо, капельку «Мартеля» для господина Мюйра, — распорядился Томас. — И для меня. — Он немного подумал и уточнил: — Две капельки.
— Я тебе не прислуга, — отрезала Рита.
— Она мне не прислуга, — сообщил Томас Мюйру. — Она мне пресс-секретарь.
— И невеста, — напомнил Мюйр.
— Да, и невеста. Я об этом все время думаю. Я принесу сам. Вам со льдом?
— С мышьяком, — посоветовала Рита.
— Это она так шутит, — сказал Томас и обернулся к Рите: — Где у нас мышьяк? Это так шучу я.
— О Господи! — сказала Рита. — Иди и неси «Мартель». Только молча!
Томас величественно удалился.
— Надеюсь, госпожа Лоо, я убедил вас, что в смерти вашего мужа не стоит винить меня, — продолжил свою партию Мюйр. — Я всего лишь был рукой провидения. Олицетворял суровую правду жизни. И только.
— Не кощунствуйте! — вспыхнула Рита. — Ваша лагерная закалка сломала сотни людей! Самых талантливых, самых светлых, самых честных! Которых сейчас так не хватает Эстонии. Если бы их не перемололи в лагерной мясорубке, Эстония сейчас была бы другой страной! Этническая демократия. Грязная помойка!
— Меня всегда умиляет, когда проститутки говорят о политике, а политики о морали, — рассудительно проговорил Мюйр. — Ваш муж баловался травкой и до лагеря. А после лагеря сел на иглу. Вместе с вами, Рита Лоо. Понимаю: вам хотелось бы вычеркнуть из памяти эти годы. Не следует этого делать. Нет, не следует. Их нужно помнить всегда. Смаковать каждое унижение, вспоминать в бессонницу каждого грязного скота, у которого вы отсасывали в подъездах, чтобы добыть дозу для себя и для мужа. Это вооружает. Это очень помогает жить. К чему это я? — перебил себя он. — А, вот к чему. Почему же вы захотели и смогли соскочить, а он нет? Ваш муж был талантлив, да. Он писал блистательные статьи. Я с удовольствием их читал. Он переправлял их на Запад. Так он думал. Нет, он переправлял их в мой кабинет. В сущности, я был единственным поклонником его таланта. У него был талант, но не было характера. А талант без характера оборачивается бедой. Я приведу вам пример другого человека. Он проходил обвиняемым по тому же процессу и получил те же три года. И сидел в одном лагере с вашим мужем. Я говорю о кинорежиссере Марте Кыпсе. Он же не сломался. Потому что у него был не только талант, но и характер. Он добивался своей цели и добился ее. — Мюйр немного подумал и уточнил: — Почти.
— Минутку! — вмешался я. — Так это вы вдохновили его на сценарий? Значит, вы и были тем таинственным незнакомцем, который пришел к нему ночью в котельную и рассказал об эсэсовце?
— Совершенно верно, юноша, совершенно верно, — покивал Мюйр. — Это был я. И этот ночной разговор в котельной был началом моей самой масштабной оперативной комбинации. Лучшей в жизни. Она продолжается и сейчас. Но скоро завершится, уже скоро. Два слова, чтобы закончить с предыдущей темой. Не задумывались ли вы, госпожа Лоо, куда все-таки делись те сто пятьдесят тысяч долларов, которых не досчитались при обыске вашего мужа? Эти деньги были действительно переправлены из Лондона для помощи нашим диссидентам, — объяснил он мне. — Мы перехватили курьера, а затем продолжили игру и подбросили их Александру Лоо. Но при обыске обнаружили только пятьдесят тысяч долларов. Остальных так и не нашли, хотя перерыли всю Эстонию. — Он вновь повернулся к Рите: — Так куда же они подевались? Не догадываетесь?
— Их украли вы, — предположил я.
Мюйр засмеялся старческим дребезжащим смешком.
— Нет, юноша, нет. Я их не украл. Я их приватизировал. Заблаговременно. Это была моя доля общенародного достояния. И сейчас я могу об этом сказать.
— Зачем? — спросил я.
— Чтобы знали.
— Зачем нам об этом знать?
— Вам? — удивился Мюйр. — Разве вы ничего не поняли? Я говорю это не для вас. Для тех, кто вышвырнул меня из жизни. Кто был уверен, что с Матти Мюйром покончено. И теперь они знают. Но знают не всё. Далеко не всё. Им еще очень многое предстоит узнать!
— Будьте вы прокляты, Матти Мюйр! — сделала свой последний ход червонная дама. — Будьте вы прокляты с вашими долларами и с вашими гнусными комбинациями! Я думала, что забыла о вас. Зачем вы снова лезете в мою жизнь? Кто вас звал? Когда же вы наконец сдохнете, старый паук?!
Король пик постоял у окна, сложив за спиной руки и покачиваясь на носках. Потом живо обернулся и кончиком мизинца пригладил усы.
— Паук, — весело повторил он. — Паук. По-моему, меня повысили в звании. Паук — это же выше, чем гнида. Не так ли? — И тут же его лицо вновь стало мертвым, холодным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58