Он вам посоветовал прийти ко мне?
— К сожалению, он в отпуске…
— Кому еще звонили?
— Никому.
— Читайте, — Костенко протянул Бакаренко письмо Савушкина, переданное ему особистом Ромашовым.
Тот словно бы обсматривал каждое слово, лицо закаменело еще больше, но когда дошел до фразы «в суде подтвердить правильность моих слов могут Граевский Роман Иосифович, он меня отхаживал в камере после допросов, и персональный пенсионер, ветеран КПСС Григорий Сергеевич. Оба живы, письменные показания дали в нотариальной конторе», — хрипло попросил стакан воды.
Выпив алчущими, но при этом медленными глотками, письмо вернул…
— Где гарантии, что, если я вам стану отвечать, это письмо не попадет в комиссию по реабилитации?
— Попроситесь в больницу, — Костенко усмехнулся, — с сердцем плохо… Больных не судят… А партбилет и погоны у вас и так отобрали, чего же бояться-то?
По этому делу ты не пойдешь, ты по Зое пойдешь, подумал Костенко, да и Савушкину уж не поможешь — три месяца как на Ваганьковском…
— Хорошо, — медленно ответил Бакаренко. — Я готов к собеседованию…
— Федорова отвечала на все ваши вопросы без принуждения?
— Без принуждения.
— Вы сказали, что ее вам передали… Кто?
— Помощник това… простите, Абакумова вызвал меня и Либачева… Сказал, что Зоя Федорова призналась в шпионаже в пользу американской разведки и в подготовке терактов против тов… против Сталина… Дал нам папку с записями ее разговоров с этим самым американским капитаном… Вот и все…
Костенко покачал головой:
— Не сходится, Иван Львович… Вы бы за шпионку «Красное Знамя» получили… А у вас только «Звездочка»… И в постановлении Особого Совещания ее в шпионаже не обвинили… Лишь разговоры в целях ослабления, подрыва и свержения Советской власти… Свидетелей практически не было, только данные, собранные на капитана Тэйта…
— Моя заслуга, что ее под шпионаж не подвели, ну меня и отблагодарили за это… Всю жизнь партии отдал, а сделал доброе дело — выставили из рядов…
— Как же вы рискнули? Против самого министра государственной безопасности восстали?
— А не надо из всех, кто тогда правил державой, делать недоумков. Недальновидность эта чревата рождением у молодежи нигилистического недоверия… О державе болею, не о себе…
— Между прочим, «держава» происходит от слова «держать», «не пускать», «обуздывать»; есть такая пословица из русской сказки: «Жил-был татарский державец… » А державец — это хан, владелец, султан… Это понятие к нам от татаро-монгольской оккупации пришло — «держава-то»… Аккуратней с ним обращайтесь… А что касается «безверия», то как вы мне объясните феномен веры в Сталина, который уничтожил всех, кто вместе с Лениным руководил Союзом Республик?
— Вместе с Лениным Союзом руководили Молотов, Калинин и Ворошилов.
— Молотов был техническим секретарем ЦК, Ворошилов — с четырьмя классами образования — сражался против Ленина в «военной оппозиции», а Калинин подписал декрет о «сплошной коллективизации». И п р а в и т ь они стали после Ленина, а не в м е с т е с н и м… Ленин не правил, он руководил. Есть разница?
— История рассудит…
— Рассудила… Ее, конечно, можно и в четвертый раз переписать, сглотнем, но правда — сказана, чтоб ее убить, нужно карательный аппарат раз в пятьсот увеличить… Вы в органы пришли в тридцать пятом?
— Ничего подобного… В тридцать восьмом, накануне ареста Ежова… Я первые реабилитации проводил, когда Лаврентий Пав… когда тов… простите, когда Берия пришел…
— Сколько раз вы были у Абакумова по делу Федоровой? Чем он интересовался в первую очередь?
— Он ее сам вызывал, я только вел ее в секретариат…
— По скольку времени он ее держал у себя?
— Не помню… Часа по три, надо ведь размять человека, а уж потом приступать к делу…
— К какому?
— Не понятно, что ль? Она ж по дочке убивалась, крохотуля совсем была… Абакумов обещал ее выслать — без суда, потом, говорил, вернем, на студии восстановим, познакомим с иностранцем, англичанином вроде… Ну, мол, станешь с ним работать…
— К американцу ее тоже подвели?
— Нет. А в общем-то никто этого не знал, такие вещи това… Берия на личном контроле держал: взаимоотношения с союзниками, да тем более сорок пятый год… Не дала она Берии, вот он и взъелся… Это у меня такое предположение…
— Вы знали, что Зоя ни в чем не виновата?
— Она жила с американцем…
— Это криминал?..
— По тем временам — да!
— Но вы не верили, что она шпионка?
— Нет. Я и отмыл ее от этой статьи. Костенко покачал головой:
— Вы ж подписали -для постановления Особого Совещания— «шпионаж, антисоветская пропаганда и преступная группа сообщников». Кто-то на ОСО оставил ей одну лишь «пропаганду». Кто?
— Не мой уровень. Не могу знать.
— Кто вам передал материалы с требованием оформить статью о шпионаже?
— Полковник Либачев.
Костенко снова закурил:
— Который мертв… След обрывается…
— Это точно, оборван.
— Помните Савушкина? — снова нажал Костенко.
— Помню
— Кого вызывали на допросы по делу Федоровой?
— Запросите архивы… Столько лет прошло… Разве в голове все удержишь?
— Бориса Андреева, народного артиста, трудно из памяти выбросить…
— Так он мычал, ни «да», ни «нет»…
— Значит, кого-то помните… Ладно, найдем всех, кого вы выдергивали на допросы и очные ставки…
— Все поумирали, — усмехнулся Бакаренко. — Мартышкин труд.
— После того как шлепнули вашего шефа, люди все рассказали ближним…
— Пересказ — не улика… Нет и не может у вас быть улик… Нас теперь так легко не взять — демократия…
И Бакаренко вдруг рассмеялся мелким, трясущимся смехом.
В это время дверь отворил Николаша Ступаков и, не глядя на Костенко, сказал:
— Сейчас получим постановление на обыск у вас дома, Бакаренко… По поводу самогонного аппарата. Пошли, будем изымать, телевидение я уже пригласил, «Добрый вечер, Москва! » приедет… Лицо твое покажут москвичам, жди звонков и встреч в подъезде с теми, кто тебя опознает.
И тут Бакаренко рухнул:
— Ладно, ставьте вопросы.
… Вопросы ставить не пришлось; Костенко позвонил Глинскому, и тот сказал, что слесарь Окунев, владелец саблаговской отвертки из кооперативного гаража, утонул во время рыбалки; лодка перевернулась; последний свидетель мертв…
3
Дмитрия Степанова удалось найти не сразу; раньше, до того как он занимался главным своим делом — литературой и журналистикой, Костенко знал, где его отловить, а теперь, когда прочитал интервью про то, что тот начал выпускать газету, вытаптывал его два дня, пока наконец Бэмби, старшая дочь Митяя, не продиктовала ему тайный телефон отцовского офиса.
Звонил часа три — без перерыва; все время занято; решил было, что Бэмби перепутала номер; та рассмеялась: «Дядя Слава (а самой-то уж тридцать! вот время-то бежит, а?! Жизнь прошла — и не заметил!), у них всего две комнаты, один аппарат на десять человек, там ад, но совершенно особенный — ощущение шального, кратко-данного, неведомого всем нам ранее счастья». — «И такой появился? » — «Появился; зайдите к отцу, убедитесь сами… »
… Секретарь звенящим голосом задала ужасающий вопрос.
— А вы по какому вопросу?
Костенко хотел было повесить трубку, но удержал себя: все секретари в нашей стране одинаковы, в чем-то подобны сыщикам, только в нас, сыщиках, заложен инстинкт гончей — догнать и схватить, а в них — гены немецкой овчарки, охранить и не дать.
— Скажите вашему шефу, что это Костенко… Он у меня стажировался на Петровке, в шестьдесят втором…
(Господи, двадцать семь прошло! Старики надменно и самоуверенно не ощущают собственной слабости… Делом Федоровой надо б какому двадцатисемилетнему заниматься, а не мне!)
— Не сердитесь, — ответила секретарь подобревшим голосом, — его рвут на куски, поэтому я получила указание от коллектива стать цербером.
— Перечитайте Булгакова, — посоветовал Костенко. — Там про это уже было.
Сняв трубку, Степанов усмехнулся:
— Не ярись, Славик… Зоя у нас каторжанка, дисциплине не на курсах училась, в концлагере, школа что надо…
Встретились в кооперативном ресторане «Кропоткинская, 36» около десяти, за час перед закрытием.
— Что грустный? — спросил Степанов, обсмотрев осунувшееся лицо друга.
— Думаешь, ты — веселей?
— Я — в драке, сие понятно, а ты у нас теперь созерцатель…
— Нам, созерцателям, труднее, Митяй… Со стороны все много страшнее видится, потому что есть время на обдумывание следующего хода… А ведь ходят не одни только черные; белые тоже обдумывают каждый ход..
— Раньше ты говорил без намеков.
— За то и погнали… — он вдруг зло рассмеялся. — «Вы по какому вопросу? »… Надо ж, а?!
— Слава, мы начали полгода назад… С разгульной демократии начали: «никакой табели о рангах, все равны, делаем общее дело, единомышленники, человека ценим по конечному результату труда… » Все, как полагается… И — понесло! Шофер начал учить журналиста, как писать; стенографистка дает советы художнику, как верстать номер, бухгалтерия: «так — нельзя и эдак нельзя, а здесь не велит инструкция» … А — как можно? Ты мне это скажи, я ж на хозрасчете, самофинансировании и полнейшей окупаемости! И — пошла родимая расейская свара: а почему он такую премию получил?! я ему не подчиняюсь! а по какому праву его послали за границу, а меня — нет?! Равенство?! Э-э-э, Славик, нет, до равенства мы еще должны расти и расти, пьянь гению не ровня, исполнитель созидателю не пара…
Костенко удивился:
— Что-то слышатся в твоем плаче нотки привычного: «да здравствует гениальный пожарный, биолог, филолог, экономист и жандарм всех времен и народов» … Эк тебя за год своротило…
— Должен сказать, что наша генетически-рабская душа, увы, все еще жаждет дубины и окрика… «Мы ленивы и нелюбопытны… » Не диссидент писал — Пушкин…
— Нет на тебя «Памяти»…
— А что — «Память»? Может ли она одержать верх? Не она, так тенденция? Может, Слава. Но кто тогда России будет хлеб продавать? Америка? Не станет. Во веки веков запретит своим фермерам иметь с нами дело… Синдром гитлеризма стал единым с понятием «погром», а этого интеллигентный мир не примет более…
— Чего тебе-то волноваться? — Костенко хотел улыбнуться, но получилась какая-то гримаса скорбного, презрительного недоумения. — Или таишь в крови гены Христа, Эйнштейна, Левитана и Пастернака?
— Власти, Славик, если она не хочет превратиться в изуверскую, придется выводить на защиту маленьких эйнштейнов и пастернаков русских солдат. А это и будет началом гражданской войны. И презрением цивилизованного мира… Впрочем, Каддафи нам поаплодирует…
— «Память» не зовет к погрому… Она требует выслать инородцев в Израиль…
— Татары и якуты в Израиль не поедут… А равно калмыки с черкесами… Гитлер поначалу тоже предлагал выслать немецких евреев на Мадагаскар… Кончилось — Освенцимом, несмываемым позором германской нации… Официант стоял чуть поодаль, лощеный, готовый к работе, сама корректность: раз люди беседуют, нельзя перебивать; взгляд Степанова, однако, поймал сразу, шагнул к столу, приготовился з а п о м и н а т ь, хотя блокнотиком не г р е б о в а л.
— Что хочешь? — спросил Степанов. — Давай закажем пельмени и копченую курицу, это у них фирменное… Пельмени, словно в «Иртыше»… Помнишь?
— Это в подвале, напротив Минфлота? Где теперь «Детский мир»?
— Да… Ты ж там с нами в ы с т у п а л… Помнишь, как Левой Кочарян отметелил пьяного Волоху?
— Тоже умер…
— Мне сказали… Мины рвутся рядом… Смерть одногодок перестала удивлять… Ужас ухода друзей стал нормой…
— Водку здесь подают? Степанов хмуро усмехнулся:
— За валюту. Спасибо, что хлеб еще за рубли отпускают… А водку выпросим… У директора Федорова, они тут с Генераловым добрые… Никогда мы взятку, кстати говоря, не победим… Идеалист был Ленин… Полагал, что эту генетическую язву можно исправить законом, судом или — пуще того — расстрелом… Ясак триста лет несли, потом триста лет борзыми щенками платили, при Леониде Ильиче бриллианты были в цене, а сейчас кому чем не лень… Вечное в нас это… Лишь российский интеллигент никогда никому не давал, оттого и страдал всегда… Впрочем, Некрасов шефу тайной полиции Дубельту з а с а ж и в а л — измудрялся в винт проигрывать, за это цензорский штамп на Чернышевского получил, нигде такое невозможно, вот она, наша особость, в этом — спору нет — мы совершенно особые…
— А ты Федорову какую взятку даешь, что он тебе водку за рубли отказывает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— К сожалению, он в отпуске…
— Кому еще звонили?
— Никому.
— Читайте, — Костенко протянул Бакаренко письмо Савушкина, переданное ему особистом Ромашовым.
Тот словно бы обсматривал каждое слово, лицо закаменело еще больше, но когда дошел до фразы «в суде подтвердить правильность моих слов могут Граевский Роман Иосифович, он меня отхаживал в камере после допросов, и персональный пенсионер, ветеран КПСС Григорий Сергеевич. Оба живы, письменные показания дали в нотариальной конторе», — хрипло попросил стакан воды.
Выпив алчущими, но при этом медленными глотками, письмо вернул…
— Где гарантии, что, если я вам стану отвечать, это письмо не попадет в комиссию по реабилитации?
— Попроситесь в больницу, — Костенко усмехнулся, — с сердцем плохо… Больных не судят… А партбилет и погоны у вас и так отобрали, чего же бояться-то?
По этому делу ты не пойдешь, ты по Зое пойдешь, подумал Костенко, да и Савушкину уж не поможешь — три месяца как на Ваганьковском…
— Хорошо, — медленно ответил Бакаренко. — Я готов к собеседованию…
— Федорова отвечала на все ваши вопросы без принуждения?
— Без принуждения.
— Вы сказали, что ее вам передали… Кто?
— Помощник това… простите, Абакумова вызвал меня и Либачева… Сказал, что Зоя Федорова призналась в шпионаже в пользу американской разведки и в подготовке терактов против тов… против Сталина… Дал нам папку с записями ее разговоров с этим самым американским капитаном… Вот и все…
Костенко покачал головой:
— Не сходится, Иван Львович… Вы бы за шпионку «Красное Знамя» получили… А у вас только «Звездочка»… И в постановлении Особого Совещания ее в шпионаже не обвинили… Лишь разговоры в целях ослабления, подрыва и свержения Советской власти… Свидетелей практически не было, только данные, собранные на капитана Тэйта…
— Моя заслуга, что ее под шпионаж не подвели, ну меня и отблагодарили за это… Всю жизнь партии отдал, а сделал доброе дело — выставили из рядов…
— Как же вы рискнули? Против самого министра государственной безопасности восстали?
— А не надо из всех, кто тогда правил державой, делать недоумков. Недальновидность эта чревата рождением у молодежи нигилистического недоверия… О державе болею, не о себе…
— Между прочим, «держава» происходит от слова «держать», «не пускать», «обуздывать»; есть такая пословица из русской сказки: «Жил-был татарский державец… » А державец — это хан, владелец, султан… Это понятие к нам от татаро-монгольской оккупации пришло — «держава-то»… Аккуратней с ним обращайтесь… А что касается «безверия», то как вы мне объясните феномен веры в Сталина, который уничтожил всех, кто вместе с Лениным руководил Союзом Республик?
— Вместе с Лениным Союзом руководили Молотов, Калинин и Ворошилов.
— Молотов был техническим секретарем ЦК, Ворошилов — с четырьмя классами образования — сражался против Ленина в «военной оппозиции», а Калинин подписал декрет о «сплошной коллективизации». И п р а в и т ь они стали после Ленина, а не в м е с т е с н и м… Ленин не правил, он руководил. Есть разница?
— История рассудит…
— Рассудила… Ее, конечно, можно и в четвертый раз переписать, сглотнем, но правда — сказана, чтоб ее убить, нужно карательный аппарат раз в пятьсот увеличить… Вы в органы пришли в тридцать пятом?
— Ничего подобного… В тридцать восьмом, накануне ареста Ежова… Я первые реабилитации проводил, когда Лаврентий Пав… когда тов… простите, когда Берия пришел…
— Сколько раз вы были у Абакумова по делу Федоровой? Чем он интересовался в первую очередь?
— Он ее сам вызывал, я только вел ее в секретариат…
— По скольку времени он ее держал у себя?
— Не помню… Часа по три, надо ведь размять человека, а уж потом приступать к делу…
— К какому?
— Не понятно, что ль? Она ж по дочке убивалась, крохотуля совсем была… Абакумов обещал ее выслать — без суда, потом, говорил, вернем, на студии восстановим, познакомим с иностранцем, англичанином вроде… Ну, мол, станешь с ним работать…
— К американцу ее тоже подвели?
— Нет. А в общем-то никто этого не знал, такие вещи това… Берия на личном контроле держал: взаимоотношения с союзниками, да тем более сорок пятый год… Не дала она Берии, вот он и взъелся… Это у меня такое предположение…
— Вы знали, что Зоя ни в чем не виновата?
— Она жила с американцем…
— Это криминал?..
— По тем временам — да!
— Но вы не верили, что она шпионка?
— Нет. Я и отмыл ее от этой статьи. Костенко покачал головой:
— Вы ж подписали -для постановления Особого Совещания— «шпионаж, антисоветская пропаганда и преступная группа сообщников». Кто-то на ОСО оставил ей одну лишь «пропаганду». Кто?
— Не мой уровень. Не могу знать.
— Кто вам передал материалы с требованием оформить статью о шпионаже?
— Полковник Либачев.
Костенко снова закурил:
— Который мертв… След обрывается…
— Это точно, оборван.
— Помните Савушкина? — снова нажал Костенко.
— Помню
— Кого вызывали на допросы по делу Федоровой?
— Запросите архивы… Столько лет прошло… Разве в голове все удержишь?
— Бориса Андреева, народного артиста, трудно из памяти выбросить…
— Так он мычал, ни «да», ни «нет»…
— Значит, кого-то помните… Ладно, найдем всех, кого вы выдергивали на допросы и очные ставки…
— Все поумирали, — усмехнулся Бакаренко. — Мартышкин труд.
— После того как шлепнули вашего шефа, люди все рассказали ближним…
— Пересказ — не улика… Нет и не может у вас быть улик… Нас теперь так легко не взять — демократия…
И Бакаренко вдруг рассмеялся мелким, трясущимся смехом.
В это время дверь отворил Николаша Ступаков и, не глядя на Костенко, сказал:
— Сейчас получим постановление на обыск у вас дома, Бакаренко… По поводу самогонного аппарата. Пошли, будем изымать, телевидение я уже пригласил, «Добрый вечер, Москва! » приедет… Лицо твое покажут москвичам, жди звонков и встреч в подъезде с теми, кто тебя опознает.
И тут Бакаренко рухнул:
— Ладно, ставьте вопросы.
… Вопросы ставить не пришлось; Костенко позвонил Глинскому, и тот сказал, что слесарь Окунев, владелец саблаговской отвертки из кооперативного гаража, утонул во время рыбалки; лодка перевернулась; последний свидетель мертв…
3
Дмитрия Степанова удалось найти не сразу; раньше, до того как он занимался главным своим делом — литературой и журналистикой, Костенко знал, где его отловить, а теперь, когда прочитал интервью про то, что тот начал выпускать газету, вытаптывал его два дня, пока наконец Бэмби, старшая дочь Митяя, не продиктовала ему тайный телефон отцовского офиса.
Звонил часа три — без перерыва; все время занято; решил было, что Бэмби перепутала номер; та рассмеялась: «Дядя Слава (а самой-то уж тридцать! вот время-то бежит, а?! Жизнь прошла — и не заметил!), у них всего две комнаты, один аппарат на десять человек, там ад, но совершенно особенный — ощущение шального, кратко-данного, неведомого всем нам ранее счастья». — «И такой появился? » — «Появился; зайдите к отцу, убедитесь сами… »
… Секретарь звенящим голосом задала ужасающий вопрос.
— А вы по какому вопросу?
Костенко хотел было повесить трубку, но удержал себя: все секретари в нашей стране одинаковы, в чем-то подобны сыщикам, только в нас, сыщиках, заложен инстинкт гончей — догнать и схватить, а в них — гены немецкой овчарки, охранить и не дать.
— Скажите вашему шефу, что это Костенко… Он у меня стажировался на Петровке, в шестьдесят втором…
(Господи, двадцать семь прошло! Старики надменно и самоуверенно не ощущают собственной слабости… Делом Федоровой надо б какому двадцатисемилетнему заниматься, а не мне!)
— Не сердитесь, — ответила секретарь подобревшим голосом, — его рвут на куски, поэтому я получила указание от коллектива стать цербером.
— Перечитайте Булгакова, — посоветовал Костенко. — Там про это уже было.
Сняв трубку, Степанов усмехнулся:
— Не ярись, Славик… Зоя у нас каторжанка, дисциплине не на курсах училась, в концлагере, школа что надо…
Встретились в кооперативном ресторане «Кропоткинская, 36» около десяти, за час перед закрытием.
— Что грустный? — спросил Степанов, обсмотрев осунувшееся лицо друга.
— Думаешь, ты — веселей?
— Я — в драке, сие понятно, а ты у нас теперь созерцатель…
— Нам, созерцателям, труднее, Митяй… Со стороны все много страшнее видится, потому что есть время на обдумывание следующего хода… А ведь ходят не одни только черные; белые тоже обдумывают каждый ход..
— Раньше ты говорил без намеков.
— За то и погнали… — он вдруг зло рассмеялся. — «Вы по какому вопросу? »… Надо ж, а?!
— Слава, мы начали полгода назад… С разгульной демократии начали: «никакой табели о рангах, все равны, делаем общее дело, единомышленники, человека ценим по конечному результату труда… » Все, как полагается… И — понесло! Шофер начал учить журналиста, как писать; стенографистка дает советы художнику, как верстать номер, бухгалтерия: «так — нельзя и эдак нельзя, а здесь не велит инструкция» … А — как можно? Ты мне это скажи, я ж на хозрасчете, самофинансировании и полнейшей окупаемости! И — пошла родимая расейская свара: а почему он такую премию получил?! я ему не подчиняюсь! а по какому праву его послали за границу, а меня — нет?! Равенство?! Э-э-э, Славик, нет, до равенства мы еще должны расти и расти, пьянь гению не ровня, исполнитель созидателю не пара…
Костенко удивился:
— Что-то слышатся в твоем плаче нотки привычного: «да здравствует гениальный пожарный, биолог, филолог, экономист и жандарм всех времен и народов» … Эк тебя за год своротило…
— Должен сказать, что наша генетически-рабская душа, увы, все еще жаждет дубины и окрика… «Мы ленивы и нелюбопытны… » Не диссидент писал — Пушкин…
— Нет на тебя «Памяти»…
— А что — «Память»? Может ли она одержать верх? Не она, так тенденция? Может, Слава. Но кто тогда России будет хлеб продавать? Америка? Не станет. Во веки веков запретит своим фермерам иметь с нами дело… Синдром гитлеризма стал единым с понятием «погром», а этого интеллигентный мир не примет более…
— Чего тебе-то волноваться? — Костенко хотел улыбнуться, но получилась какая-то гримаса скорбного, презрительного недоумения. — Или таишь в крови гены Христа, Эйнштейна, Левитана и Пастернака?
— Власти, Славик, если она не хочет превратиться в изуверскую, придется выводить на защиту маленьких эйнштейнов и пастернаков русских солдат. А это и будет началом гражданской войны. И презрением цивилизованного мира… Впрочем, Каддафи нам поаплодирует…
— «Память» не зовет к погрому… Она требует выслать инородцев в Израиль…
— Татары и якуты в Израиль не поедут… А равно калмыки с черкесами… Гитлер поначалу тоже предлагал выслать немецких евреев на Мадагаскар… Кончилось — Освенцимом, несмываемым позором германской нации… Официант стоял чуть поодаль, лощеный, готовый к работе, сама корректность: раз люди беседуют, нельзя перебивать; взгляд Степанова, однако, поймал сразу, шагнул к столу, приготовился з а п о м и н а т ь, хотя блокнотиком не г р е б о в а л.
— Что хочешь? — спросил Степанов. — Давай закажем пельмени и копченую курицу, это у них фирменное… Пельмени, словно в «Иртыше»… Помнишь?
— Это в подвале, напротив Минфлота? Где теперь «Детский мир»?
— Да… Ты ж там с нами в ы с т у п а л… Помнишь, как Левой Кочарян отметелил пьяного Волоху?
— Тоже умер…
— Мне сказали… Мины рвутся рядом… Смерть одногодок перестала удивлять… Ужас ухода друзей стал нормой…
— Водку здесь подают? Степанов хмуро усмехнулся:
— За валюту. Спасибо, что хлеб еще за рубли отпускают… А водку выпросим… У директора Федорова, они тут с Генераловым добрые… Никогда мы взятку, кстати говоря, не победим… Идеалист был Ленин… Полагал, что эту генетическую язву можно исправить законом, судом или — пуще того — расстрелом… Ясак триста лет несли, потом триста лет борзыми щенками платили, при Леониде Ильиче бриллианты были в цене, а сейчас кому чем не лень… Вечное в нас это… Лишь российский интеллигент никогда никому не давал, оттого и страдал всегда… Впрочем, Некрасов шефу тайной полиции Дубельту з а с а ж и в а л — измудрялся в винт проигрывать, за это цензорский штамп на Чернышевского получил, нигде такое невозможно, вот она, наша особость, в этом — спору нет — мы совершенно особые…
— А ты Федорову какую взятку даешь, что он тебе водку за рубли отказывает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52