Вообще, давай на всю зарплату, которую мы получили, купим пленку и сделаем настоящее кино.
И мы сняли фильм «Все мои сыновья», который был признан лучшим телефильмом года, мы получили массу премий на фестивалях, о нас писали в газетах, и в связи с таким успехом нас пригласили на работу на «Мосфильм».
И все это – благодаря вмешательству женщины.
К сожалению, Омара теперь нет, он погиб в автокатастрофе несколько лет назад. С Наной я нечасто вижусь, но когда мы сталкиваемся где-нибудь в коридорах Дома кино, то вспоминаем эту давнишнюю историю и нашего замечательного друга и замечательного режиссера.
История сорок первая
Бараны и секс
– То, что от сексуальных отношений между мужчиной и женщиной могут появиться дети, – это общеизвестно. А я хочу рассказать о том, как в результате этих отношений появлялись целые стада баранов и овечек, и это был, очевидно, самый уникальный эксперимент в мире, рядом с которым эксперимент с клонированной овечкой Долли является просто детским лепетом на лужайке.
Дело было в 1975 году. Я снимал на «Мосфильме» картину под названием «Дорогой мальчик». Это детский мюзикл по мотивам пьесы Сергея Михалкова и на музыку Давида Тухманова – довольно веселый, лихой, я его отношу к своим удачным работам. Действие происходит в некой западной стране, а в основе сюжета история о киднеппинге, похищении ребенка. И эту самую «некую» страну мы снимали под Баку, в Гобустане. Гобустан известен туристам, потому что там находятся самые древние наскальные рисунки на территории бывшего Советского Союза, им около 10 тысяч лет. Когда-то там жили первобытные племена. А сейчас обитает огромное количество ядовитых змей – гюрзы и гадюки. И поэтому туристам, которые приезжают туда посмотреть на эти древние рисунки, советуют быть осторожными.
Но туристам не говорят о том, что в Гобустане находится самая страшная тюрьма на территории Азербайджана. Тюрьма строгого режима для заключенных с высшими сроками. И заключенные эти работают в аду. Сам по себе Гобустан представляет собой долину, окруженную высоченными скалами с плоскими верхушками. Напоминает американский Большой Каньон, только в несколько уменьшенном виде. А верхушки гор плоские оттого, что спилены искусственным образом. Дело в том, что горы тут состоят из туфа и его добывают таким образом: вершину горы сравнивают и начинают углубляться внутрь, выпиливая туф. При этом шум стоит адский, пыль немыслимая, и в этом аду вкалывают зеки, зарабатывая себе за два-три года эмфизему легких. Никто из них практически не доживает до конца своего тюремного срока.
И в этом месте мы проводили наши съемки. Больше того: по стечению обстоятельств я даже попал в этот лагерь строгого режима. А попал следующим образом. Мы снимали автогонки, это была пародия на американский гангстерский фильм. По сюжету, огромный черный «бьюик» гнался за «фордом» – голубой красивой машиной. То есть машина гангстеров мчалась за машиной наших героев – русского и американского мальчиков. Но в первый же съемочный день «бьюик», подскочив на каком-то трамплине горной дороги, ударился об острый камень и разбил картер. Из двигателя вытекло масло, машина стала. Это была катастрофа, потому что мы приехали туда большой экспедицией, привезли актеров, реквизит, операторские краны, построили декорации – огромную американскую бензоколонку с соответствующими рекламными щитами. Постарались, одним словом. И из-за поломки этого «бьюика», который нельзя было заменить, поскольку он уже снимался в предыдущих эпизодах и был действующим лицом картины, мы оказались на грани срыва съемок.
Когда выяснились размеры этой беды, я дал задание своим помощникам узнать, могут ли местные умельцы что-то сделать. Оказалось, что никто ничего сделать не может, потому что запчастей к «бьюику» нет, а картер, как известно, делается из какого-то особого сплава, который не поддается ни газовой, ни электрической сварке. Съемки наши остановились.
В момент отчаяния я вдруг вспомнил про Бабу Новрузовича, которого все местные жители называли хозяином Гобустана, хотя он не был ни секретарем обкома, ни председателем горсовета. Дело было так. Однажды к нам на съемку, а снимали мы в этой долине, кишащей кобрами, гюрзой и гадюками, вдруг подъехала черная «Волга». По тем временам на черных «Волгах» ездили чиновники не ниже секретаря райкома партии. Из «Волги» вышел маленький, крепкий, уверенный в себе азербайджанец, чуть лысоватый, в черных очках. За ним шел высокий крепкий украинец, его помощник, который услужливо ему что-то подавал. Азербайджанец подошел к нам и спросил: кто здесь главный? Указали на меня. Он посмотрел с сомнением, я был совершенно юный, один из самых молодых режиссеров на «Мосфильме». Тем не менее, он протянул мне руку и представился: Баба Новрузович. Я представился тоже. А его «шестерка» быстро отвел меня в угол и сказал:
– Баба Новрузович – это самый большой человек в Гобустане, он может все!
Я говорю:
– А кто такой?
Он посмотрел на меня, как на инопланетянина, и сказал:
– Баба Новрузович – начальник тюрьмы строгого режима.
После этого мы вежливо поговорили с Бабой Новрузовичем как с почетным гостем, я ему представил нашу актрису-красавицу Ирину Азер, наших знаменитых актеров Владислава Стржельчика и Георгия Вицина. Баба Новрузович был необыкновенно доволен этим знакомством, немножко постоял, посмотрел, вежливо раскланялся и уехал по своим делам.
И вот когда уже весь азербайджанский автомобильный и авторемонтный бизнес отказался реанимировать наш «бьюик», у меня от отчаяния всплыло лицо Бабы Новрузовича, который «может все!». Мы бросились в эту тюрьму. Приехали туда, представились охране. Баба Новрузович нас довольно быстро принял у себя в кабинете. Мы рассказали ему о нашей беде. Он позвонил по селектору, с кем-то поговорил по-азербайджански и сказал: все будет в порядке. Нас проводили в один из бараков этого лагеря, но этот барак был вне пределов охраняемой зоны. Здесь сидели заключенные, которые пользовались особым доверием Бабы Новрузовича. Там был потрясающий повар, первоклассный шофер, прекрасный автомеханик – то есть люди, которые владели редкими специальностями и составляли команду его личного обслуживания. И которые были безумно счастливы, что живут на свободном режиме, вне рабочей зоны. Потому что рабочая зона, как я уже сказал, представляла собой ад. Его можно было сравнить с гигантской дыркой, которую сверлит в зубе больного зубной врач. Это была дыра с многометровыми вертикальными стенами, на дне которой пилился туф. Туф – бело-желтый камень, он слепит на солнце, как пиленый рафинад. Температура летом в Азербайджане под 40 градусов жары, а внутри горы без ветра температура поднималась до 60-70, и эти заключенные, абсолютно ослепшие, оглохшие, дышащие туфовым порошком, вылетающим из-под пил, должны были с утра до ночи резать этот камень, и единственной их радостью была какая-нибудь гюрза или гадюка, которая заползала в их зону. Они ее подкармливали, развлекали, лелеяли, она становилась их другом. Ведь это была хоть какая-то живность, скрашивающая страшное существование, которым они платили за свои преступления. И потому люди, которых Баба Новрузович освобождал от этой медленной смерти в раскаленной и пыльной жаровне горы и переводил в свою бытовую команду, были на седьмом небе от счастья.
Зек, к которому нас привели, получил 15 лет за убийство. Он был профессиональным водителем, но в пьяном виде убил человека, и не простого, а партийную шишку. То есть наш зек был шофером этого руководителя, и на каком-то семейном торжестве босс приказал ему пить за его здоровье, за его жену и детей. А потом отвезти его куда-то. Шофер в пьяном состоянии сел за руль и по дороге разбил машину и угробил этого партийного деятеля, за что и получил 15 лет.
Проведя какое-то время в этом аду за распиловкой туфа и починив там все механизмы, которые постоянно выходили из строя из-за дикой пыли, он за хорошее поведение и за свои золотые руки был освобожден Бабой Новрузовичем от этой каторги, жил в бараке вне зоны и был необыкновенно счастлив. А когда ему сказали, какая у нас беда, он даже обрадовался, потому что ковыряться в моторах было его хобби, а «бьюик» он вообще видел первый раз в жизни.
Осмотрев этот «бьюик» в ремонтной яме, он сказал, что починит его. Но добавил:
– Учтите, что ходить он будет ровно одну неделю. На неделю я даю гарантию, но потом этот картер расколется. И тогда его уже не починит никто. Вас это устроит?
Мы сказали, что недели нам достаточно, мы вообще снимем эту сцену за три-четыре дня. И пока он чинил машину, я периодически приезжал в этот лагерь, смотрел, как идут дела. Тогда Баба Новрузович приглашал меня в свой кабинет и рассказывал истории из своей жизни. Истории его были своеобразные. Они начинались с какого-нибудь философского обобщения. Например, он говорил так:
– Я своих заключенных люблю, как детей. Я только одного из них убил рукояткой пистолета.
Дальше следовал рассказ о том, как он прославился добрым отношением к заключенным. На самом деле, как рассказывали мне сами заключенные, система этих отношений была построена следующим образом. У него был «шестерка» – тот самый украинец Петренко, который с ним вмеcте вылез тогда из машины. Это был типичный надзиратель из тех, что любили работать в лагерях – от немецких до советских. И этот Петренко был просто зверем. Он бил заключенных, унижал, держал в черном теле. Чего он только не вытворял, добиваясь раболепного подчинения и строжайшей дисциплины. И на фоне этого фашиста Баба Новрузович был этаким добрым отцом, которому заключенным изредка удавалось пожаловаться. Подойти они к нему не могли, вокруг была охрана, но когда кто-то случайно доходил до высочайшего уровня Бабы Новрузовича, то Баба Новрузович положительно относился к просьбе заключенного. То есть это была хитро продуманная политика, он работал на контрасте со своим жестоким украинским помощником.
Там же, но от других заключенных, я узнал захватывающие подробности лагерной жизни. Несмотря на то, что это был лагерь строгого режима, где Баба Новрузович был бог, царь и советская власть, там тем не менее должны были соблюдаться какие-то права заключенных. А одно из этих прав состояло в том, что раз в полгода, при условии хорошего поведения, заключенному разрешали свидание с женой. Но разрешение на свидание целиком зависело от Бабы Новрузовича. Женщина могла приехать в Азербайджан из Сибири или с Дальнего Востока, но если Бабе Новрузовичу что-то не нравилось в поведении заключенного, он запрещал эту встречу, и несчастная женщина, рыдая, возвращалась к себе на Сахалин или на Камчатку и ждала еще полгода, чтобы встретиться с мужем.
Но таких казусов практически не было. Потому что у Бабы Новрузовича свидания зеков с женами были построены на коммерческой основе. А именно: свидание, которое разрешалось законом, но происходило по благословению Бабы Новрузовича, стоило два барана. И оплата происходила следующим образом. На склонах Гобустанских гор паслись овечьи стада – тощее колхозное стадо и тучное стадо Бабы Новрузовича. Когда приезжая женщина просила о свидании с мужем, ей давали понять, что к чему, и она выходила на улицу, договаривалась с определенным человеком и оплачивала стоимость двух баранов – сто рублей. Человек этот, охранник лагеря, поднимал руки к лицу и что-то кричал по-азербайджански в направлении гор. Там сторож колхозного стада брал двух овец или двух баранов и перегонял их из колхозного стада в стадо Бабы Новрузовича. После чего пастух стада Бабы Новрузовича что-то кричал охраннику лагеря, и женщина получала свидание. Если же по какой-то причине женщина просила о досрочном свидании – предположим, она должна лечь в больницу или не смогла бы приехать в установленный срок по другим семейным обстоятельствам, – то досрочное свидание стоило пять баранов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
И мы сняли фильм «Все мои сыновья», который был признан лучшим телефильмом года, мы получили массу премий на фестивалях, о нас писали в газетах, и в связи с таким успехом нас пригласили на работу на «Мосфильм».
И все это – благодаря вмешательству женщины.
К сожалению, Омара теперь нет, он погиб в автокатастрофе несколько лет назад. С Наной я нечасто вижусь, но когда мы сталкиваемся где-нибудь в коридорах Дома кино, то вспоминаем эту давнишнюю историю и нашего замечательного друга и замечательного режиссера.
История сорок первая
Бараны и секс
– То, что от сексуальных отношений между мужчиной и женщиной могут появиться дети, – это общеизвестно. А я хочу рассказать о том, как в результате этих отношений появлялись целые стада баранов и овечек, и это был, очевидно, самый уникальный эксперимент в мире, рядом с которым эксперимент с клонированной овечкой Долли является просто детским лепетом на лужайке.
Дело было в 1975 году. Я снимал на «Мосфильме» картину под названием «Дорогой мальчик». Это детский мюзикл по мотивам пьесы Сергея Михалкова и на музыку Давида Тухманова – довольно веселый, лихой, я его отношу к своим удачным работам. Действие происходит в некой западной стране, а в основе сюжета история о киднеппинге, похищении ребенка. И эту самую «некую» страну мы снимали под Баку, в Гобустане. Гобустан известен туристам, потому что там находятся самые древние наскальные рисунки на территории бывшего Советского Союза, им около 10 тысяч лет. Когда-то там жили первобытные племена. А сейчас обитает огромное количество ядовитых змей – гюрзы и гадюки. И поэтому туристам, которые приезжают туда посмотреть на эти древние рисунки, советуют быть осторожными.
Но туристам не говорят о том, что в Гобустане находится самая страшная тюрьма на территории Азербайджана. Тюрьма строгого режима для заключенных с высшими сроками. И заключенные эти работают в аду. Сам по себе Гобустан представляет собой долину, окруженную высоченными скалами с плоскими верхушками. Напоминает американский Большой Каньон, только в несколько уменьшенном виде. А верхушки гор плоские оттого, что спилены искусственным образом. Дело в том, что горы тут состоят из туфа и его добывают таким образом: вершину горы сравнивают и начинают углубляться внутрь, выпиливая туф. При этом шум стоит адский, пыль немыслимая, и в этом аду вкалывают зеки, зарабатывая себе за два-три года эмфизему легких. Никто из них практически не доживает до конца своего тюремного срока.
И в этом месте мы проводили наши съемки. Больше того: по стечению обстоятельств я даже попал в этот лагерь строгого режима. А попал следующим образом. Мы снимали автогонки, это была пародия на американский гангстерский фильм. По сюжету, огромный черный «бьюик» гнался за «фордом» – голубой красивой машиной. То есть машина гангстеров мчалась за машиной наших героев – русского и американского мальчиков. Но в первый же съемочный день «бьюик», подскочив на каком-то трамплине горной дороги, ударился об острый камень и разбил картер. Из двигателя вытекло масло, машина стала. Это была катастрофа, потому что мы приехали туда большой экспедицией, привезли актеров, реквизит, операторские краны, построили декорации – огромную американскую бензоколонку с соответствующими рекламными щитами. Постарались, одним словом. И из-за поломки этого «бьюика», который нельзя было заменить, поскольку он уже снимался в предыдущих эпизодах и был действующим лицом картины, мы оказались на грани срыва съемок.
Когда выяснились размеры этой беды, я дал задание своим помощникам узнать, могут ли местные умельцы что-то сделать. Оказалось, что никто ничего сделать не может, потому что запчастей к «бьюику» нет, а картер, как известно, делается из какого-то особого сплава, который не поддается ни газовой, ни электрической сварке. Съемки наши остановились.
В момент отчаяния я вдруг вспомнил про Бабу Новрузовича, которого все местные жители называли хозяином Гобустана, хотя он не был ни секретарем обкома, ни председателем горсовета. Дело было так. Однажды к нам на съемку, а снимали мы в этой долине, кишащей кобрами, гюрзой и гадюками, вдруг подъехала черная «Волга». По тем временам на черных «Волгах» ездили чиновники не ниже секретаря райкома партии. Из «Волги» вышел маленький, крепкий, уверенный в себе азербайджанец, чуть лысоватый, в черных очках. За ним шел высокий крепкий украинец, его помощник, который услужливо ему что-то подавал. Азербайджанец подошел к нам и спросил: кто здесь главный? Указали на меня. Он посмотрел с сомнением, я был совершенно юный, один из самых молодых режиссеров на «Мосфильме». Тем не менее, он протянул мне руку и представился: Баба Новрузович. Я представился тоже. А его «шестерка» быстро отвел меня в угол и сказал:
– Баба Новрузович – это самый большой человек в Гобустане, он может все!
Я говорю:
– А кто такой?
Он посмотрел на меня, как на инопланетянина, и сказал:
– Баба Новрузович – начальник тюрьмы строгого режима.
После этого мы вежливо поговорили с Бабой Новрузовичем как с почетным гостем, я ему представил нашу актрису-красавицу Ирину Азер, наших знаменитых актеров Владислава Стржельчика и Георгия Вицина. Баба Новрузович был необыкновенно доволен этим знакомством, немножко постоял, посмотрел, вежливо раскланялся и уехал по своим делам.
И вот когда уже весь азербайджанский автомобильный и авторемонтный бизнес отказался реанимировать наш «бьюик», у меня от отчаяния всплыло лицо Бабы Новрузовича, который «может все!». Мы бросились в эту тюрьму. Приехали туда, представились охране. Баба Новрузович нас довольно быстро принял у себя в кабинете. Мы рассказали ему о нашей беде. Он позвонил по селектору, с кем-то поговорил по-азербайджански и сказал: все будет в порядке. Нас проводили в один из бараков этого лагеря, но этот барак был вне пределов охраняемой зоны. Здесь сидели заключенные, которые пользовались особым доверием Бабы Новрузовича. Там был потрясающий повар, первоклассный шофер, прекрасный автомеханик – то есть люди, которые владели редкими специальностями и составляли команду его личного обслуживания. И которые были безумно счастливы, что живут на свободном режиме, вне рабочей зоны. Потому что рабочая зона, как я уже сказал, представляла собой ад. Его можно было сравнить с гигантской дыркой, которую сверлит в зубе больного зубной врач. Это была дыра с многометровыми вертикальными стенами, на дне которой пилился туф. Туф – бело-желтый камень, он слепит на солнце, как пиленый рафинад. Температура летом в Азербайджане под 40 градусов жары, а внутри горы без ветра температура поднималась до 60-70, и эти заключенные, абсолютно ослепшие, оглохшие, дышащие туфовым порошком, вылетающим из-под пил, должны были с утра до ночи резать этот камень, и единственной их радостью была какая-нибудь гюрза или гадюка, которая заползала в их зону. Они ее подкармливали, развлекали, лелеяли, она становилась их другом. Ведь это была хоть какая-то живность, скрашивающая страшное существование, которым они платили за свои преступления. И потому люди, которых Баба Новрузович освобождал от этой медленной смерти в раскаленной и пыльной жаровне горы и переводил в свою бытовую команду, были на седьмом небе от счастья.
Зек, к которому нас привели, получил 15 лет за убийство. Он был профессиональным водителем, но в пьяном виде убил человека, и не простого, а партийную шишку. То есть наш зек был шофером этого руководителя, и на каком-то семейном торжестве босс приказал ему пить за его здоровье, за его жену и детей. А потом отвезти его куда-то. Шофер в пьяном состоянии сел за руль и по дороге разбил машину и угробил этого партийного деятеля, за что и получил 15 лет.
Проведя какое-то время в этом аду за распиловкой туфа и починив там все механизмы, которые постоянно выходили из строя из-за дикой пыли, он за хорошее поведение и за свои золотые руки был освобожден Бабой Новрузовичем от этой каторги, жил в бараке вне зоны и был необыкновенно счастлив. А когда ему сказали, какая у нас беда, он даже обрадовался, потому что ковыряться в моторах было его хобби, а «бьюик» он вообще видел первый раз в жизни.
Осмотрев этот «бьюик» в ремонтной яме, он сказал, что починит его. Но добавил:
– Учтите, что ходить он будет ровно одну неделю. На неделю я даю гарантию, но потом этот картер расколется. И тогда его уже не починит никто. Вас это устроит?
Мы сказали, что недели нам достаточно, мы вообще снимем эту сцену за три-четыре дня. И пока он чинил машину, я периодически приезжал в этот лагерь, смотрел, как идут дела. Тогда Баба Новрузович приглашал меня в свой кабинет и рассказывал истории из своей жизни. Истории его были своеобразные. Они начинались с какого-нибудь философского обобщения. Например, он говорил так:
– Я своих заключенных люблю, как детей. Я только одного из них убил рукояткой пистолета.
Дальше следовал рассказ о том, как он прославился добрым отношением к заключенным. На самом деле, как рассказывали мне сами заключенные, система этих отношений была построена следующим образом. У него был «шестерка» – тот самый украинец Петренко, который с ним вмеcте вылез тогда из машины. Это был типичный надзиратель из тех, что любили работать в лагерях – от немецких до советских. И этот Петренко был просто зверем. Он бил заключенных, унижал, держал в черном теле. Чего он только не вытворял, добиваясь раболепного подчинения и строжайшей дисциплины. И на фоне этого фашиста Баба Новрузович был этаким добрым отцом, которому заключенным изредка удавалось пожаловаться. Подойти они к нему не могли, вокруг была охрана, но когда кто-то случайно доходил до высочайшего уровня Бабы Новрузовича, то Баба Новрузович положительно относился к просьбе заключенного. То есть это была хитро продуманная политика, он работал на контрасте со своим жестоким украинским помощником.
Там же, но от других заключенных, я узнал захватывающие подробности лагерной жизни. Несмотря на то, что это был лагерь строгого режима, где Баба Новрузович был бог, царь и советская власть, там тем не менее должны были соблюдаться какие-то права заключенных. А одно из этих прав состояло в том, что раз в полгода, при условии хорошего поведения, заключенному разрешали свидание с женой. Но разрешение на свидание целиком зависело от Бабы Новрузовича. Женщина могла приехать в Азербайджан из Сибири или с Дальнего Востока, но если Бабе Новрузовичу что-то не нравилось в поведении заключенного, он запрещал эту встречу, и несчастная женщина, рыдая, возвращалась к себе на Сахалин или на Камчатку и ждала еще полгода, чтобы встретиться с мужем.
Но таких казусов практически не было. Потому что у Бабы Новрузовича свидания зеков с женами были построены на коммерческой основе. А именно: свидание, которое разрешалось законом, но происходило по благословению Бабы Новрузовича, стоило два барана. И оплата происходила следующим образом. На склонах Гобустанских гор паслись овечьи стада – тощее колхозное стадо и тучное стадо Бабы Новрузовича. Когда приезжая женщина просила о свидании с мужем, ей давали понять, что к чему, и она выходила на улицу, договаривалась с определенным человеком и оплачивала стоимость двух баранов – сто рублей. Человек этот, охранник лагеря, поднимал руки к лицу и что-то кричал по-азербайджански в направлении гор. Там сторож колхозного стада брал двух овец или двух баранов и перегонял их из колхозного стада в стадо Бабы Новрузовича. После чего пастух стада Бабы Новрузовича что-то кричал охраннику лагеря, и женщина получала свидание. Если же по какой-то причине женщина просила о досрочном свидании – предположим, она должна лечь в больницу или не смогла бы приехать в установленный срок по другим семейным обстоятельствам, – то досрочное свидание стоило пять баранов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43