– А если он мне не поверит?
– Думаю, что поверит. А о вербовке ни слова.
Ковать железо нужно было горячим, поэтому прямо оттуда, из кабинета Бобкова, я помчался к Сизову.
– Бобков сказал, что ко мне нет претензий.
– Ну нет, так нет, – меланхолично заметил Сизов. – Чего ты хочешь?
Я говорю:
– Мы с Бородянским написали уже шесть заявок…
А Саша Бородянский очень порядочно себя вел во всей этой истории. Хотя она длилась несколько месяцев и было ясно, что никакие наши сценарии никуда не пойдут, он продолжал со мной работать. Сизов говорит:
– Знаешь что? На серьезную проблемную картину тебе сейчас рассчитывать не надо. У меня в тематическом плане «Мосфильма» есть единица. – Сизов покопался в бумагах. – Музыкальный фильм. Давай работай. Я думаю, твоя заявка пройдет. Заодно жену свою можешь снять.
С чего он это сказал? Я вышел от него с неясным ощущением, что ввязываюсь во что-то мне не нужное, ведь я уже все про нее понял и жить с ней больше не собирался. Но это ощущение тут же и прошло от радости, что я реабилитирован. Мы с Бородянским написали заявку на фильм под названием «Рецитал». Ее приняли и заключили с нами договор. Но, как оказалось, бобковские обещания сбылись не до конца. Спустя какое-то время у Аллы была очередная поездка в Германию, мы должны были ехать вмеcте. Но меня не выпустили. А что такое карьера «невыездного», то есть неблагонадежного, «работника идеологического фронта» – как тогда именовались писатели, режиссеры и художники, – тебе не нужно говорить. Я попытался звонить секретарям Бобкова – безуспешно!
Между тем машина на «Мосфильме» завертелась. Мы сняли первые эпизоды с участием Кристины – она изображала дочку главной героини. Фильм запустили в производство, и возникла проблема. По сюжету картины героиня приезжает в качестве почетного гостя на международный фестиваль, дает там сольный концерт-«рецитал» и вспоминает свою жизнь. Мы решили подснять несколько эпизодов в Польше на фестивале эстрадной песни в Сопоте, но как их может снять «невыездной» режиссер? Началась новая битва с КГБ, но я ее выиграл, поскольку в этот раз на моей стороне были «Мосфильм» и Госкино. «В порядке исключения» мне разрешили одноразовую поездку. Сейчас мне просто смешно вспоминать, как я бился за эту поездку. Теперь, направляясь во Францию, я стараюсь пролететь на машине Польшу вообще без единой остановки, но тогда мне было необходимо снять пятно «невыездного».
В августе 1980 года мы отправились на съемки – я, Лугачева, оператор Володя Климов, его помощник и директор картины. Как сейчас помню, 16-го числа мы сели в поезд «Москва-Варшава» и поехали в Польшу, чтобы погрузить нашу героиню в атмосферу Сопотского фестиваля.
Как обычно проходит путешествие кинематографистов, объяснять не надо. Бутылка, веселье, байки. В Варшаве нас встретил представитель польской кинокомпании, которая должна была оказывать нам услуги по организации съемок. Но он стал вести какие-то странные разговоры.
– Панове, знаете, мы тут решили, что вам лучше снять эти эпизоды не в Сопоте, а в Варшаве.
Мы на него вылупили глаза, потому что он вообще был представителем фирмы, оказывающей услуги, то есть администратором по вопросам транспорта, устройства в гостиницах и прочим хозяйственным проблемам. Но мы его не «послали», конечно, а вежливо, как поляку, разъяснили, что действие нашего фильма происходит во время международного музыкального фестиваля в Сопоте, там мы его и снимем. Он говорит:
– А что такое фестиваль? Ну, собирается пять тысяч человек. Мы их вам и в Варшаве найдем.
– А кто это оплатит? Пять тысяч человек – огромные деньги!
– Думаю, этот вопрос мы отрегулируем.
Я говорю:
– Давайте разберемся в наших производственных отношениях. Вы оказываете нам услуги или вы наши сопродюсеры? Потом вы скажете, что вложили огромные деньги в это производство, и будете иметь права на картину. Я, как режиссер, и мой директор неправомочны решать такие вопросы. Это должно быть согласовано министерствами кинематографии Советского Союза и Польши. Но на переговоры у нас времени нет, Сопотский фестиваль идет всего три дня.
Поляк сказал:
– Считайте, что польская сторона решит этот вопрос – соберем массовку в любом варшавском зале, они там будут изображать фестиваль.
Услышав это, Володя Климов зашептал мне в ухо: «Если они такие добрые, давай под это дело у них пленку еще возьмем», но я вспомнил, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и категорически отказался:
– Нет, вы знаете, если мы приехали на Сопотский фестиваль, то мы должны быть там.
Меня насторожило, что этот человек многие вещи говорил абсолютно непрофессионально. Ведь кинематографисты, где бы они ни жили – в Китае, Индии, Америке или России, – это особое племя, мы говорим на своем языке, у нас свой жаргон, свое понимание мира. А этот человек был не из нашего племени. Он разозлился:
– Хорошо, тогда вы сами отвечайте за то, что будет происходить.
А что будет происходить? Мы сидим в варшавской гостинице и ничего не понимаем. На следующий день нам прислали машину. Машина была странная. Это был бронированный автобус. Впереди было несколько рядов сидений, а сзади бронированный кузов. Мы никогда в жизни такой машины не видели и говорим:
– Это же некомфортно. Разве нельзя дать две легковых машины?
Поляк говорит:
– Нет-нет, вы знаете, это очень удобно. В этой машине у нас все киношники снимают, в ней даже можно пленку перезаряжать.
На что мой оператор Володя Климов сказал:
– Точно! Правильно! В салоне мы расположимся, а в кузове камеры положим.
А этот поляк, чтобы окончательно уладить вопрос, побежал, купил бутылку водки, всем налил и познакомил нас с еще одним человеком, который представился нашим шофером. И вот этой компанией – семь человек – мы из Варшавы отправились в Гданьск. Впереди была красивая Польша и дорога среди старых замков, в которые мы постоянно заезжали. Киношники ведь! Останавливаемся, осматриваем замки, гуляем, пируем в ресторане. В общем, свойственные нашему цыганскому племени легкомыслие и веселье. И вдруг посреди дороги нас останавливает полицейский патруль и просит всех выйти из машины. «Ваши паспорта! Встать здесь!» Начинается обыск. Мы возмущены и говорим нашему поляку: давай наведи порядок, что это за безобразие?
– Понимаете, – объясняет он, – ищут преступников. Вы, панове, умерьте пыл, все будет нормально.
Короче, нас обыскали.
– Можете ехать.
Опять новый замок, новый ресторан, и снова нас останавливает патруль, но уже военный.
– Ваши паспорта! Выйти из машины!
И опять обыск. Конечно, мы навеселе, но вообще как-то странно – куда мы попали? А военные разговаривают с нами гораздо жестче, чем полиция, но после обыска и они нас отпускают, мы едем дальше и новую бутылку пускаем по кругу, заедаем краковской колбасой. Однако тут нас останавливает спецназ, люди в серой форме, с короткоствольными автоматами. У них разговор совершенно короткий:
– Молчать! Выйти из машины! Стоять! Вопросов не задавать! Отвечать!
Мы, конечно, начинаем возмущаться: что это за отношение к нам, старшим советским братьям, где дружба народов?
После обыска нас опять отпускают, и к ночи мы приезжаем в Гдыню, нас поселяют в гостинице старой немецкой постройки. Что интересно – у входа в эту гостиницу стоят два автоматчика, и под окнами ходят автоматчики. Мы изумлены, но поскольку приехали далеко за полночь, отправляемся спать – я и Лугачева в разные, естественно, номера. А утром наш польский «пан директор» приглашает:
– Пойдемте, я вам покажу Сопот и места будущих съемок.
Но наш мосфильмовский директор говорит:
– Нет, у нас есть инструкция: как только съемочная группа приезжает в какой-то город, первым делом мы должны отметиться в нашем консульстве. Это обязательный советский порядок.
Поляк говорит:
– Да зачем вам в консульство? Это же из Гдыни в Гданьск ехать, а потом опять в Сопот возвращаться.
Но наш директор стоит на своем:
– Я – административный руководитель группы, я настаиваю на том, чтобы мы поехали, у нас инструкция.
Короче, едем на своем броневике в Гданьск, в наше консульство. Но только подъехали к зданию, как из консульства на нас начинают орать:
– Убрать машину! Назад! От ворот!
Польский шофер, перетрухав, отгоняет машину за угол, мы выходим, идем к воротам, начинаем жать на звонок, там спрашивают:
– Кто такие? Откуда взялись?
Хотя обычно в наших заграничных консульствах, при всем русском хамстве, разговаривают более-менее цивилизованно. Но здесь идет жесткий допрос из-за решетки:
– Кто? Откуда? Зачем?
Объясняем:
– Мы киногруппа с «Мосфильма», приехали в Сопот на фестиваль, имеем инструкцию отметиться в консульстве.
Заставляют ждать полчаса под этой решеткой, хотя в рабочие часы вход в консульство должен быть совершенно свободный. Наконец говорят:
– Можете войти.
Заходим. Консульство в старинном немецком особняке. Проходим в холл, наш оператор Климов с вечной сигаретой во рту. Но только он делает два шага, как к нему подлетает охранник и грубо выбивает изо рта сигарету. Растирает ее сапогом на полу и уходит с криком «Курить запрещено!». Мы стоим уже в полном недоумении. Тут по широкой мраморной лестнице спускается маленький лысый человечек явно советского вида.
– Здравствуйте, я консул.
Наш директор вынимает паспорта:
– Вот, товарищ консул, нам нужно отметку сделать о нашем прибытии на зарубежную территорию.
Но консул наши паспорта игнорирует, откладывает их на уголок стола, предлагает присесть и спрашивает:
– Ну, как дела в Варшаве?
Мы отвечаем:
– Ну какие могут быть дела? Мы там были один день, с поезда в гостиницу, вот и все наши дела.
Но, чтобы ему не казалось, что мы там только пили и гуляли, белого света не видя, я говорю:
– Ураган там был, с нескольких домов крыши сорвало…
А я действительно смотрел телевизор и, поскольку по-польски немножко понимаю, уразумел, что над Варшавой пронесся ураган. Но консул говорит:
– При чем тут крыши? Я вас спрашиваю о деле. Советская власть есть в Варшаве?
Мы смотрим на него, как на сумасшедшего. Это консульство или психбольница? Сначала охранники орут и чуть ли не бьют оператора по лицу, а теперь советский консул спрашивает нас, есть ли советская власть в столице социалистической Польши? Мы переглянулись и говорим:
– Да вроде есть…
Консул страдальчески произносит:
– А у меня всю связь отрезали.
Мы этой фразы тоже не понимаем. Как можно у консула связь отрезать? И тут Климов говорит:
– Знаете, я хочу пожаловаться на безобразное поведение ваших работников. Я вошел сюда с сигаретой, и вдруг ваш охранник так ее выдернул, что у меня кровь из губы течет.
На что консул говорит:
– И правильно сделал.
Климов опешил:
– Как правильно? Это же хамство! Я не понимаю, мы куда попали? Это концлагерь или советское консульство?
И вдруг консул посмотрел на нас этаким плачущим взглядом и сказал:
– Ребята, тут такая ситуация. Связь нам отрезали, ни на одной бензоколонке капли бензина нет. Ну, я всем нашим дал задание, и за несколько часов до того, как бензин кончился, все схватили из дома канистры, заполнили бензином и свезли в подвал консульства. И мы сидим сейчас на бензиновой бочке. В любую секунду от консульства может остаться только пепелище, а мне же отсюда людей вывозить, агентуру. И бензин нужен.
Мы ничего не понимаем: какую агентуру? Он что, действительно сумасшедший? Сюр какой-то! Мы говорим:
– Знаете, товарищ консул, мы вообще-то на фестиваль приехали.
Он спрашивает:
– На какой фестиваль? Что, здесь еще фестивали проходят?
Лугачева возмущенно говорит:
– А вы что, не знаете? Да я на этом фестивале Гран-при завоевала!
Лучше бы она этого не говорила. Во-первых, консул только поморщился: да когда это было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43