В этот момент в дверь постучали. Вежливо, профессионально, тактично.
— Войдите.
Вошел официант с тарелками на подносе.
По кабинету поплыл восхитительный запах.
— Здесь готовят очень хорошо, — сказал Наумов. — Я уверен, вам понравится.
Пока официант во фраке колдовал над тарелками, концессионеры молчали. Наконец, пожелав приятного аппетита, халдей вышел. На две секунды Наумова и Семенова обдало доносящейся из зала музыкой. Затем дверь плотно закрылась, и стало тихо. Концессионеры не торопясь принялись за еду.
— Так какое же предложение? — спросил через пару минут полковник.
— Вам нравится?
— О да… вкусно! Но давайте вернемся к вашей идее.
— Идея проста. Я сумею отправить господина журналиста в спецзону. Есть такая в Нижнем Тагиле. Там и условия приличные, и контингент иной.
— Минутку, — сказал полковник. — Вы имеете в виду тринадцатую зону?
— Ну, Роман Константинович, номера я, конечно, не знаю. Но эта зона предназначена для осужденных сотрудников правоохранительных органов.
— Значит, тринадцатую… Но она ведь, как вы справедливо изволили выразиться, для сотрудников органов. А Обнорский — человек гражданский. Его туда, знаете ли, не запихнешь…
— Запросто, Роман Константинович, запросто. Вот именно его-то запихнуть туда — запросто. — Ну что ж, возражений у меня нет. Оба — и банкир и полковник — остались довольны результатами беседы. Наумов считал, что нашел превентивные меры в отношении Обнорского, и даже не предполагал, что профессионалом Семеновым его хитрость была мгновенно разгадана.
В Нижний Тагил, — прокричал локомотив спецэшелона N 934, — в Нижний Тагил!
А второй разговор состоялся по телефону. Господин Наумов позвонил первому заместителю начальника ГУВД полковнику Тихорецкому.
— Здравствуй, Пал Сергеич. Наумов беспокоит.
— А-а, Николай Иваныч… рад-рад.
— Как служба, Сергеич? Когда искоренишь преступность?
— Вопрос глобальный, Николай Иваныч. Куды нам? Хоть бы рост сдержать. Но некоторые успехи есть. Вот общегородскую операцию провели, подчистили город. А то распоясались, понимаешь, в милицейских подполковников стрелять начали.
— Наслышан про вашу общегородскую операцию, — сказал Наумов. — У меня начальник валютного отдела на работу с синяком пришел. Сидел спокойно в ресторане, вдруг ваши налетели с дубинками и в масках. И без разговору начали правовое государство утверждать. Это как?
— Нормально, — засмеялся Тихорецкий. — Сиди дома, не шастай по кабакам, когда проводится общегородская операция.
— Ясно. Я ему передам, — весело ответил Наумов. — Слушай, Пал Сергеич, есть маленькая проблемка. Нужна твоя компетентная помощь.
— Всегда рад. В чем проблема? Если смогу помочь…
— У вас там задержан, как я слышал, журналист Серегин…
— Есть такой, — ответил полковник. — Двести восемнадцатая, первая. Хранение огнестрельного оружия.
— Да… что-то такое. — Наумов и Тихорецкий разговаривали так, будто это не они организовали арест Андрея Обнорского. — Что-то такое с пистолетом. Общественность, Пал Сергеич, беспокоится, как бы не пострадал журналист в тюрьме.
— Ну, он еще и не в тюрьме.
— А где же он? — удивился Наумов. — На свободе?
— В следственный изолятор этого, с позволения сказать, журналиста этапируют только завтра. А пока он содержится в ИВС Смольнинского райотдела. На свободе ему определенно не место.
— Ага… так, значит? Хорошо, понял… Вопрос вот в чем, Пал Сергеич. Представители общественности озабочены тем, что журналист, писавший на криминальные темы, может попасть в одну камеру с бандитами. Они ведь могут и счеты с ним свести. Так?
— Запросто могут, — ответил Тихорецкий. — А что предлагаешь? На подписку его выпустить?
— Ни в коем случае, — отозвался банкир. — Думаю, что молодого человека необходимо посадить в камеру к сотрудникам милиции.
— А вы убеждены, Николай Иваныч, что там он будет в безопасности? Этот Серегин и о бывших наших сотрудниках писал. Случалось, что именно с его подачи мы дела возбуждали. Так что его и в красных хатах могут щемить. Там тоже щемят будь здоров.
— А вот это уже ваш вопрос, Павел Сергеич, — серьезным голосом ответил Наумов. — Общественность обеспокоена!
— Понял, — коротко ответил полковник. — Обеспечим гражданина Обнорского-Серегина красной хатой с нормальными сокамерниками.
После этого последовал звонок Тихорецкого в Кресты — следственный изолятор N 1. Полковник переговорил с начальником Крестов и попросил его исполнить просьбу общественности. Полковник Демчук отнесся с пониманием — он статьи Серегина читал — и согласился, что лучше посадить его к ментам, чем к блатным.
Так за спиной Андрея Обнорского решалась его судьба.
Сидел ли ты когда-нибудь в карцере, читатель?… Ага, понятно… Ну а в тюрьме? Опять же понятно… И в зоне ты не бывал?
Да ты счастливый человек!
Ты представить себе не можешь. Как тебе повезло! Плюй через левое плечо, стучи по дереву… помни народную мудрость: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Россия… Россия — страна кандальная, каторжная. Страна острогов, крепостей, монастырей, допров, централов, БУРов, ИТК, ИТУ, СИЗО, ШИЗО, ТОНов, спецпоселений, строек народного хозяйства, спецкомендатур, штрафных батальонов и этапов, этапов, этапов… По всей огромной России перемещаются этапы. Катят сотни автозаков и вагонзаков. По всей огромной России, покрытой, как фурункулами, тюрьмами и лагерями, катят этапы, едут конвои… На Север, на Юг, на Восток и на Запад. От Шпицбергена до Каспия, от Магадана до Калининграда. Катит столыпинский вагон по рельсам, по бескрайнему заснеженному пространству. День и ночь, ночь и день… Стоит сутками на запасных путях, в тупиках, на полустанках. Что там внутри вагона? Кто там? Не видать! Нету в Столыпине окон. А куда едет?
— На Урал, — прогудит в ответ локомотив.
— В Воркуту, — выдохнет другой.
— В Вологду, — шепнет третий тихо, хрипло.
— В Абакан! Тайшет! Архангельск! Кустанай… Салехард… В Печору. В Ижевск. В Котлас… ты знаешь, что такое Котласская пересылка?… В Нижний!… Петрозаводск. В Ижевск… Ярославль… Череповец… К черту на рога! На Луну!
Огромна каторжная Россия. Нет у нее краев — есть погосты. Да стук колес бесконечный в снежном вихре. Да лязг затвора. Да тоска, чифирьком черным разбавленная под северным сиянием.
Контурная карта, колючкой намеченная, старым беззубым зэком выколотая. Страна с миллионным населением, со своей историей, со своими песнями, традициями, даже со своими деньгами. Со своими легендами и языком… Да это же целая КУЛЬТУРА!
— Культура? — спросит возмущенный читатель. — Вот это — страшное, кровавое, основанное на насилии и жестокости — это КУЛЬТУРА? Вы ЭТО называете культурой?
Так скажет возмущенный читатель. И авторы не станут с ним спорить… к чему?
— Вор должен сидеть в тюрьме! — повторит читатель крылатую фразу. И, может быть, стукнет кулаком по столу. Звякнет ложка в стакане с янтарным чаем, и посмотрит удивленно дремлющий огромный котище. Хорошо у тебя в доме, читатель, уютно…
…Стучат колеса на стыках. Катит спецэшелон N 934 по городам и весям, местам не столь отдаленным… Стучат колеса, стучат. Тянется за поездом длинный белый шлейф.
— Вор должен сидеть в тюрьме!!!
Ты прав, читатель. И ты, Немезида, права. Конечно, должен…
Стучат колеса, лязгают сцепки, искрится снег, и все ближе горы Уральские, все ближе. Самоцветные горы, каторжные. Стоит вдоль чугунки тайга. Потрескивает от лютого мороза. Нет ей конца, нет края…
Обнорского перевели в Кресты. Для того чтобы автозакам въезжать в СИЗО, напротив тюремных ворот на Арсенальной набережной стоит светофор. Красный свет на нем загорается только тогда, когда Кресты выпускают из своих стен автозак или принимают его внутрь.
…Вспыхивает красный, останавливается движение двух транспортных потоков на набережной, и откатываются в сторону ворота. Выезжает ЗИЛ или ГАЗ с фургоном без окон. Раньше в народе их называли «Черный ворон». Теперь это название подзабыли…
Итак, утром открываются тюремные ворота, и глухой, без окон, фургон выруливает на Арсенальную набережную. Внутри, в тесных зарешеченных боксах, люди. По-другому — подследственные. Или — спецконтингент. В узеньком коридорчике между боксов — конвоир. Утром автозак развозит спецконтингент по потребностям: кого в суд, кого на следственный эксперимент. На обратном пути он собирает пополнение СИЗО из районных ИВС. Также вспыхивает, перекрывая движение, светофор. Визжат тормоза машин, отъезжают в сторону ворота, и «Черный ворон» вкатывается в кирпичный шлюз. Внутренние ворота не откроют до тех пор, пока не закроют наружные.
Добро пожаловать в ДОПР.
Первого октября девяносто четвертого года журналист Андрей Обнорский въехал на территорию ИЗ 45/1 Кресты в стальном чреве «Черного ворона». Ворота закрылись.
— Ну, здорово, дом родной! — заорал дурным голосом кто-то невидимый Андрею из дальнего бокса.
— Ты поори у меня, — сказал безразлично и беззлобно конвоир. А чего, действительно, особенного?
Обнорский сидел с закрытыми глазами, прислонившись затылком к холодной стальной стенке фургона. Мыслей не было никаких.
Среди десяти с лишним тысяч обитателей Крестов около двухсот составляли бывшие сотрудники правоохранительной системы. В основном — менты. Их личные дела украшает аббревиатура — БС, что и означает — бывший сотрудник.
Хороший он или плохой, жертва обстоятельств или заматеревший преступник, все же он свой… вроде бы свой. Отношение к БС помягче, чем к прочему спецконтингенту. Все под Богом ходим, все помним пословицу про суму да про тюрьму. Жизнь разные курбеты делает: сегодня ты ходишь в операх тюремных, при ксиве и власти. А завтра? Дашь ты гарантию, что завтра сам не окажешься здесь?… Вот то-то. Потому и относятся к БС мягче, лояльней. В тюрьме тоже есть свои касты, свои аристократы и свои парии.
Обнорского поместили в красную хату — камеру, где содержатся вчерашние сотрудники милиции, завтрашние осужденные. Ах, неправды сколько в этом вчерашние, завтрашние… Следствие в России идет неспешно. Между вчера и завтра, между арестом и судом проходят месяцы, иногда годы. Где вчера? Где завтра?… Что между ними?
Есть только миг между прошлым и будущим, поется в популярной песне, именно он называется жизнь. Вот так, ребята.
Между прошлым и будущим подследственного — Кресты: камера, бессонница, допросы, коридоры и галереи. Бесконечные тюремные галереи с одинаковыми дверями камер, с затянутыми сеткой лестничными маршами. Да прогулочный дворик… серое небо… И снова бесконечные галереи, галереи, галереи. Камера. И завтра. И послезавтра. И через месяц. И…
Есть только миг между прошлым и будущим…
Женщина-контролер подвела Андрея к двери камеры N 293:
— Лицом к стене.
Он повернулся лицом к неровной, покрашенной в темно-коричневый цвет стене… И вдруг услышал гортанный голос, напевающий по-арабски! Знакомый мотив, знакомые слова… Он и сам когда-то напевал эту песню. Значит, все-таки прав Никита: я сошел с ума.
Контролерша зазвенела ключами. Скрипнула дверь. Голос стал громче. Андрей Обнорский стоял на галерее второго этажа старинной питерской тюрьмы и слушал песню на арабском языке. Конечно же, это бред… Этого просто не может быть. Он стоял, прижимая к себе казенные манатки: матрац, тощую подушку, одеяло с пододеяльником и две серые простыни. На застиранной, остро пахнущей дезинфекцией ткани слабо проглядывали фиолетовые штампы… А голос все звучал, и жаркий ветер гнал песок над барханами, обжигал сухую обветренную кожу, забрасывал песчинки в карманы непривычной палестинской формы.
— Что встал? Заходи!
Ладонь контролерши несильно подтолкнула Обнорского в бок. Он очнулся, сделал шаг влево и остановился на пороге камеры N 293. Контролерша еще раз подтолкнула Андрея кулаком в спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59