Даже не разворачивая, на ощупь определил — СВД.
Шуруп в кухне опять забулькал водкой. Тоже нервничает, — злорадно подумал снайпер. Знакомая тяжесть оружия подействовала на него успокаивающе. Не торопясь, Гена развязал тесемочки, извлек из грубого брезента винтовку. В трех отдельных сверточках лежали магазин, прицел ПСО-1 и штык-нож.
— Штык-то зачем? — спросил Гена.
— Может, тебе пером сподручней, — с издевкой ответил Шуруп.
Киллер обернулся и пристально посмотрел на Шурупа. Но ничего не сказал. Он осмотрел винтовку, прицел и магазин. Штык-нож обтер, завернул в тряпку и бросил Ваське.
— Выбросишь, — коротко сказал он. Шуруп пожал плечами. А Гена убрал винтовку под диван, сел и закурил.
— Ну, Вася, расскажи, что у вас уже готово: маршруты? Адреса, где подполковник трется? Распорядок дня? Домашний адрес?
— Какие, на хер, маршруты и распорядок дня у мента? Адрес? Известен адрес — Литейный, 4.
— Ты там был?
— Где? — спросил Шуруп.
— Дома у мента вашего, на Литейном… Васька ошалело уставился на снайпера. Потом сообразил, что приезжему адрес Литейный, 4 может ни о чем не говорить. Шуруп кашлянул в кулак и сказал:
— На Литейном, 4, Геня, главная ментовка наша — ГУВД и чекисты. Большой дом называется.
— Так. А домашний?
— Кто же его знает, домашний-то…
— Так вы что, — с недоумением посмотрел на Ваську Гена, — адреса клиента не знаете?
— Вот мы с тобой этим и займемся, — невозмутимо ответил Шуруп. — Узнаем.
Ростовский спец негромко матюгнулся сквозь зубы: картинка стала ему понятна. Неизвестный заказчик (о котором, впрочем, босс в Ростове отозвался весьма уважительно) хочет обезопаситься как можно более полно. И решил никого из своих не привлекать. Исключение — этот старый зек. Да и его, вероятно, подчистят после операции. Ну что ж, решил снайпер, так даже лучше. Чем меньше участников — тем меньше вероятность провала.
— Ладно, — сказал Гена. — Понял. Начинаем с нуля.
Водка уже подействовала — Шуруп стал мягче. Он вообще выпив становился добрее. Если бы не многолетняя лагерная привычка контролировать слова и поступки, Вася подшофе был бы замечательным собеседником. Но четыре приговора и семнадцать лет срока приучили его фильтровать базар. Никому не верь, — учила лагерная мудрость. Он и не верил никому. Он мог бы привести десятки примеров, когда длинный язык отправлял своего хозяина на нары или в могилу. Или в петушатник.
— Видно, придется в вашем Шератон-отеле, — Гена обвел рукой комнату, — на несколько дней задержаться.
— Ничего, — сказал Вася. — В девятьсот четвертом группа Савенкова готовила покушение на министра Плеве несколько месяцев.
Ростовский киллер посмотрел на старого зэка с нескрываемым удивлением.
Пара агентурных записок — маловато для заведения ДОР. Ничего, лиха беда начало. Чайковский дело знал, работать умел. Он потолковал с ребятами в отделе: нет ли информации на наркоманов из журналистской братии? Нашлась, конечно… Не сразу и не прямая, но нашлась. Саня Гаврилов вспомнил, что месяц назад прихватили одного журналюгу во время рейда на Некрасовском рынке.
— Он какой-то весь стремный был, — рассказывал Саня, посмеиваясь. — Пустой оказался, но точно могу сказать, Витя, он туда не за петрушкой пришел. Шухер поднял: я журналист! Не имеете права! Хотел я ему разок по яйцам приложить… но точно — газетчик оказался…
— Ну и?… — спросил Чайковский.
— А чего? Отпустили, конечно, хорька вонючего.
— А кто такой, Сань? Откуда?
Гаврилов потер лоб. У оперативников вообще-то память хорошая. Но избыточное количество информации, огромное количество контактов, фактов, адресов, фамилий, из которых процентов девяносто пять оказываются ненужными, накладывают свой отпечаток…
— Погоди, ща соображу, — сказал Саня. — А тебе что нужно-то?
— Да есть, понимаешь, у меня по городской «молодежке» информация. Хочу проверить.
— Точно! — Гаврилов щелкнул пальцами. — Ну, точно: этот урод из «молодежки» был. Теперь ясно, чего он там крутился.
— А фамилия? — спросил Чайковский. Он уже понял — удача сама прет в руки. Если бы не этот наркот из «молодежки», нашелся бы кто-то другой: оператор с «Ленфильма» или художник-декоратор из БДТ. Или еще кто-нибудь из творческой тусовки. Это и к бабке не ходи — всегда кто-нибудь найдется… но потенциальный наркоман прямо в редакции — просто подарок. В том, что бесфамильный пока журналист принадлежит к этой публике, Чайковский не сомневался: глаз у Сашки Гаврилова наметанный. А место и обстоятельства их знакомства еще более укрепляли уверенность майора.
— Фамилия? Какая же у этого урода фамилия-то? — вспоминал Саня. — Смешная какая-то…
Фамилию он так и не вспомнил, но сказал, что журналист ведет в «молодежке» отдел культуры. А большего для начала Чайковскому было и не нужно. Он полистал подшивку газеты и вскоре знал, что культуру в газете освещает некто Владимир Батонов. Вот уже действительно смешная фамилия, подумал Чайковский. Нашлась в газете и фотография обозревателя культуры. Похожий на лысоватую черепаху, Владимир Батонов брал интервью у известного театрального режиссера.
— Ну-ну, Вова, — сказал Чайковский, — скоро мы познакомимся поближе. Потолкуем о культуре.
В тот же день редакцию газеты посетил агент Механик. Он потолкался по кабинетам, курилкам, коридорам. Покрутился среди шустрой журналистской братии, послушал разговоры, своими глазами посмотрел на Батонова и Серегина. Андрей после долгого перерыва впервые вышел на работу. Он сидел в кабинете бледный, взъерошенный, подавленный. В кабинет все время кто-нибудь заходил и начинал расспрашивать Обнорского… Он смотрел на ребят странным взглядом и отвечал односложно. Иногда невпопад. Коллеги потом, между собой, говорили, что Андрюха совсем какой-то пришибленный… У Серегина Механик поинтересовался, где ему найти журналиста Батонова? А у Батонова — наоборот: где найти журналиста Серегина? Задал еще пару незначительных вопросов. Главным здесь было то, что в редакции агент засветился, запомнил расположение кабинетов и лично посмотрел на фигурантов.
А результатом его похода в газету стало «Агентурное сообщение», написанное под диктовку Чайковского. Из него следовало, что журналист Обнорский-Серегин в присутствии Механика передал журналисту Батонову две папиросы «Беломорканал» явно нефабричной набивки. Деньги, сказал при этом Батонов, я с получки отдам… А вот это уже могло квалифицироваться как сбыт. С этим уже можно заводить ДОР.
Здоровье у Гургена было еще крепким. Шестьдесят лет — возраст серьезный. Особенно если треть жизни провел в тюрьмах, пересылках и лагерях. Среди воров законных до такого возраста редко доживают. Лагеря у нас любят строить в местах суровых:
Колыма, ты, Колыма —
теплая планета.
Девять месяцев зима,
остальное лето.
Тут тебе весь набор экстремальных условий: низкие температуры, солнечный и витаминный голод. Бывают такие места, где даже глазу не за что зацепиться — тундра. Тундра, покрытая на тысячу километров белым снежным саваном и продуваемая бесконечным, сводящим с ума ветром. Ветер метет, метет, метет, гонит снежные валы из ниоткуда в никуда. Заметает бараки, заметает до половины вышки с часовыми и лагерное кладбище за колючкой запретки, НА ВОЛЕ. А если зона расположена в нормальном климатическом поясе, то и там зэка ждут туберкулез и нехватка витаминов в скудном пайке. Больной желудок, гнилые зубы и расшатанные нервы. Карцер, овчарки, стресс… Мало кто доживает до шестидесяти.
Гурген дожил. И даже сохранил приличное здоровье. И берег его. Ни наркотиками, ни алкоголем не баловался. Трижды в неделю обязательно посещал баню. Понедельник, среда, пятница. С 16.00 до 17.45. Начальник охраны Гургена неоднократно советовал менять режим, но некоронованный король столицы пренебрегал этой мерой предосторожности. Все, чего удалось добиться начальнику охраны, — изменение маршрутов. Конечная же точка — Краснопресненские бани в Столярном переулке, 7, — оставалась неизменной. Всего через неделю, наблюдая за перемещениями Гургена, сотрудники агентства «Консультант» знали это точно. Понедельник, среда, пятница с 16 до 17.45, Столярный, 7. А в соседнем доме отличная позиция для стрельбы. Что еще надо?
Кравцов доложил ситуацию Семенову. Роман Константинович дал добро. В понедельник, двадцать шестого сентября, на чердаке дома 4/29 по улице Краснопресненский вал появился человек в рабочей спецовке. Именно он опробовал английскую снайперскую винтовку в подмосковном лесу. Старший лейтенант Николай Бражник был абсолютно спокоен. У него не было никаких сомнений морально-этического плана. И уж тем более не было сомнений в исходе операции. Из нормального оружия Николай мог гарантировать стопроцентное попадание в голову человека с дистанции в триста метров, а здесь расстояние не превышало шестидесяти. Стрелять, правда, придется под углом около сорока градусов.
Бражник посмотрел на часы: до выхода объекта из бани осталось минут пятнадцать-двадцать. Он разобрал груду старого хлама в углу и вытащил коробку с винтовкой. Кто именно доставил сюда оружие, он не знал… скорее всего Кравцов. Старший лейтенант снял защитные футлярчики с линз оптического прицела, потом взялся за рукоятку доброго старого продольно-скользящего затвора. Движение идеально выполненного механизма было почти бесшумным. Патрон с остроносой пулей плавно вошел в патронник, оставалось только нажать на спуск.
Бражник встал на одно колено у маленького слухового окошка и аккуратно открыл его. Двор перед входом в баню был теперь как на ладони. Два джипа — один с охраной Гургена, другой — для самого, стояли прямо под слуховым оконцем. До появления объекта осталось минут пять. Николай Бражник стоял на одном колене и ждал. В такой не очень удобной позе он мог простоять неподвижно несколько часов. Снайпер был абсолютно сконцентрирован на выполнении задачи. Никогда и никому он не рассказывал, что именно ощущает в момент выстрела по живой мишени. Да, пожалуй, он и не смог бы толком описать это состояние: в тот момент, когда палец правой руки ложился на спусковой крючок, Николай Бражник ощущал себя и стрелком, и оружием, и пулей одновременно. Он никогда не испытывал этого чувства в тире. В результате его результаты на тренировках всегда бывали несколько хуже, чем могли бы быть… Полная, стопроцентная собранность наступала тогда, когда там, за фиолетово-синеватой глубиной оптики, появлялась двуногая дичь.
Открылась дверь бани, на ступеньках появился охранник Гургена. Человеко-прицел Николай Бражник плавным и быстрым движением поднес Enforcer к плечу. Он не ощущал веса стали, оптики и дерева. Правый глаз прильнул к упругой резиновой манжете прицела. Мир сузился, четко сконцентрировался до размеров поля оптического прицела.
Вслед за охранником в это поле смерти шагнул плотный мужчина в длинном кашемировом пальто зеленого цвета и белоснежном шарфе. Черные волосы густо пробивала седина. Тонкие линии градуировки оптики захватили мясистое горбоносое лицо. Все звуки для человеко-прицела замерли. Палец на полированном спусковом крючке слегка напрягся. Механизм введения поправок в мозгу подсказал: фаза наименьшего тремора. Человеко-прицел мягко надавил спуск.
…Гурген ощутил какое-то странное беспокойство. Все было как всегда — Резо стоял у предупредительно распахнутой дверцы паджеро, приятно ласкало чистую кожу шелковое белье, луч вечернего солнца вспыхнул между домами…
На скорости восемьсот сорок метров в секунду остроносая пуля весом девять и пять десятых грамма без всякого усилия пробила лобную кость шестидесятилетнего вора в законе. Он успел заметить странный фиолетовый проблеск — и наступила темнота. Грохота выстрела он уже не услышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Шуруп в кухне опять забулькал водкой. Тоже нервничает, — злорадно подумал снайпер. Знакомая тяжесть оружия подействовала на него успокаивающе. Не торопясь, Гена развязал тесемочки, извлек из грубого брезента винтовку. В трех отдельных сверточках лежали магазин, прицел ПСО-1 и штык-нож.
— Штык-то зачем? — спросил Гена.
— Может, тебе пером сподручней, — с издевкой ответил Шуруп.
Киллер обернулся и пристально посмотрел на Шурупа. Но ничего не сказал. Он осмотрел винтовку, прицел и магазин. Штык-нож обтер, завернул в тряпку и бросил Ваське.
— Выбросишь, — коротко сказал он. Шуруп пожал плечами. А Гена убрал винтовку под диван, сел и закурил.
— Ну, Вася, расскажи, что у вас уже готово: маршруты? Адреса, где подполковник трется? Распорядок дня? Домашний адрес?
— Какие, на хер, маршруты и распорядок дня у мента? Адрес? Известен адрес — Литейный, 4.
— Ты там был?
— Где? — спросил Шуруп.
— Дома у мента вашего, на Литейном… Васька ошалело уставился на снайпера. Потом сообразил, что приезжему адрес Литейный, 4 может ни о чем не говорить. Шуруп кашлянул в кулак и сказал:
— На Литейном, 4, Геня, главная ментовка наша — ГУВД и чекисты. Большой дом называется.
— Так. А домашний?
— Кто же его знает, домашний-то…
— Так вы что, — с недоумением посмотрел на Ваську Гена, — адреса клиента не знаете?
— Вот мы с тобой этим и займемся, — невозмутимо ответил Шуруп. — Узнаем.
Ростовский спец негромко матюгнулся сквозь зубы: картинка стала ему понятна. Неизвестный заказчик (о котором, впрочем, босс в Ростове отозвался весьма уважительно) хочет обезопаситься как можно более полно. И решил никого из своих не привлекать. Исключение — этот старый зек. Да и его, вероятно, подчистят после операции. Ну что ж, решил снайпер, так даже лучше. Чем меньше участников — тем меньше вероятность провала.
— Ладно, — сказал Гена. — Понял. Начинаем с нуля.
Водка уже подействовала — Шуруп стал мягче. Он вообще выпив становился добрее. Если бы не многолетняя лагерная привычка контролировать слова и поступки, Вася подшофе был бы замечательным собеседником. Но четыре приговора и семнадцать лет срока приучили его фильтровать базар. Никому не верь, — учила лагерная мудрость. Он и не верил никому. Он мог бы привести десятки примеров, когда длинный язык отправлял своего хозяина на нары или в могилу. Или в петушатник.
— Видно, придется в вашем Шератон-отеле, — Гена обвел рукой комнату, — на несколько дней задержаться.
— Ничего, — сказал Вася. — В девятьсот четвертом группа Савенкова готовила покушение на министра Плеве несколько месяцев.
Ростовский киллер посмотрел на старого зэка с нескрываемым удивлением.
Пара агентурных записок — маловато для заведения ДОР. Ничего, лиха беда начало. Чайковский дело знал, работать умел. Он потолковал с ребятами в отделе: нет ли информации на наркоманов из журналистской братии? Нашлась, конечно… Не сразу и не прямая, но нашлась. Саня Гаврилов вспомнил, что месяц назад прихватили одного журналюгу во время рейда на Некрасовском рынке.
— Он какой-то весь стремный был, — рассказывал Саня, посмеиваясь. — Пустой оказался, но точно могу сказать, Витя, он туда не за петрушкой пришел. Шухер поднял: я журналист! Не имеете права! Хотел я ему разок по яйцам приложить… но точно — газетчик оказался…
— Ну и?… — спросил Чайковский.
— А чего? Отпустили, конечно, хорька вонючего.
— А кто такой, Сань? Откуда?
Гаврилов потер лоб. У оперативников вообще-то память хорошая. Но избыточное количество информации, огромное количество контактов, фактов, адресов, фамилий, из которых процентов девяносто пять оказываются ненужными, накладывают свой отпечаток…
— Погоди, ща соображу, — сказал Саня. — А тебе что нужно-то?
— Да есть, понимаешь, у меня по городской «молодежке» информация. Хочу проверить.
— Точно! — Гаврилов щелкнул пальцами. — Ну, точно: этот урод из «молодежки» был. Теперь ясно, чего он там крутился.
— А фамилия? — спросил Чайковский. Он уже понял — удача сама прет в руки. Если бы не этот наркот из «молодежки», нашелся бы кто-то другой: оператор с «Ленфильма» или художник-декоратор из БДТ. Или еще кто-нибудь из творческой тусовки. Это и к бабке не ходи — всегда кто-нибудь найдется… но потенциальный наркоман прямо в редакции — просто подарок. В том, что бесфамильный пока журналист принадлежит к этой публике, Чайковский не сомневался: глаз у Сашки Гаврилова наметанный. А место и обстоятельства их знакомства еще более укрепляли уверенность майора.
— Фамилия? Какая же у этого урода фамилия-то? — вспоминал Саня. — Смешная какая-то…
Фамилию он так и не вспомнил, но сказал, что журналист ведет в «молодежке» отдел культуры. А большего для начала Чайковскому было и не нужно. Он полистал подшивку газеты и вскоре знал, что культуру в газете освещает некто Владимир Батонов. Вот уже действительно смешная фамилия, подумал Чайковский. Нашлась в газете и фотография обозревателя культуры. Похожий на лысоватую черепаху, Владимир Батонов брал интервью у известного театрального режиссера.
— Ну-ну, Вова, — сказал Чайковский, — скоро мы познакомимся поближе. Потолкуем о культуре.
В тот же день редакцию газеты посетил агент Механик. Он потолкался по кабинетам, курилкам, коридорам. Покрутился среди шустрой журналистской братии, послушал разговоры, своими глазами посмотрел на Батонова и Серегина. Андрей после долгого перерыва впервые вышел на работу. Он сидел в кабинете бледный, взъерошенный, подавленный. В кабинет все время кто-нибудь заходил и начинал расспрашивать Обнорского… Он смотрел на ребят странным взглядом и отвечал односложно. Иногда невпопад. Коллеги потом, между собой, говорили, что Андрюха совсем какой-то пришибленный… У Серегина Механик поинтересовался, где ему найти журналиста Батонова? А у Батонова — наоборот: где найти журналиста Серегина? Задал еще пару незначительных вопросов. Главным здесь было то, что в редакции агент засветился, запомнил расположение кабинетов и лично посмотрел на фигурантов.
А результатом его похода в газету стало «Агентурное сообщение», написанное под диктовку Чайковского. Из него следовало, что журналист Обнорский-Серегин в присутствии Механика передал журналисту Батонову две папиросы «Беломорканал» явно нефабричной набивки. Деньги, сказал при этом Батонов, я с получки отдам… А вот это уже могло квалифицироваться как сбыт. С этим уже можно заводить ДОР.
Здоровье у Гургена было еще крепким. Шестьдесят лет — возраст серьезный. Особенно если треть жизни провел в тюрьмах, пересылках и лагерях. Среди воров законных до такого возраста редко доживают. Лагеря у нас любят строить в местах суровых:
Колыма, ты, Колыма —
теплая планета.
Девять месяцев зима,
остальное лето.
Тут тебе весь набор экстремальных условий: низкие температуры, солнечный и витаминный голод. Бывают такие места, где даже глазу не за что зацепиться — тундра. Тундра, покрытая на тысячу километров белым снежным саваном и продуваемая бесконечным, сводящим с ума ветром. Ветер метет, метет, метет, гонит снежные валы из ниоткуда в никуда. Заметает бараки, заметает до половины вышки с часовыми и лагерное кладбище за колючкой запретки, НА ВОЛЕ. А если зона расположена в нормальном климатическом поясе, то и там зэка ждут туберкулез и нехватка витаминов в скудном пайке. Больной желудок, гнилые зубы и расшатанные нервы. Карцер, овчарки, стресс… Мало кто доживает до шестидесяти.
Гурген дожил. И даже сохранил приличное здоровье. И берег его. Ни наркотиками, ни алкоголем не баловался. Трижды в неделю обязательно посещал баню. Понедельник, среда, пятница. С 16.00 до 17.45. Начальник охраны Гургена неоднократно советовал менять режим, но некоронованный король столицы пренебрегал этой мерой предосторожности. Все, чего удалось добиться начальнику охраны, — изменение маршрутов. Конечная же точка — Краснопресненские бани в Столярном переулке, 7, — оставалась неизменной. Всего через неделю, наблюдая за перемещениями Гургена, сотрудники агентства «Консультант» знали это точно. Понедельник, среда, пятница с 16 до 17.45, Столярный, 7. А в соседнем доме отличная позиция для стрельбы. Что еще надо?
Кравцов доложил ситуацию Семенову. Роман Константинович дал добро. В понедельник, двадцать шестого сентября, на чердаке дома 4/29 по улице Краснопресненский вал появился человек в рабочей спецовке. Именно он опробовал английскую снайперскую винтовку в подмосковном лесу. Старший лейтенант Николай Бражник был абсолютно спокоен. У него не было никаких сомнений морально-этического плана. И уж тем более не было сомнений в исходе операции. Из нормального оружия Николай мог гарантировать стопроцентное попадание в голову человека с дистанции в триста метров, а здесь расстояние не превышало шестидесяти. Стрелять, правда, придется под углом около сорока градусов.
Бражник посмотрел на часы: до выхода объекта из бани осталось минут пятнадцать-двадцать. Он разобрал груду старого хлама в углу и вытащил коробку с винтовкой. Кто именно доставил сюда оружие, он не знал… скорее всего Кравцов. Старший лейтенант снял защитные футлярчики с линз оптического прицела, потом взялся за рукоятку доброго старого продольно-скользящего затвора. Движение идеально выполненного механизма было почти бесшумным. Патрон с остроносой пулей плавно вошел в патронник, оставалось только нажать на спуск.
Бражник встал на одно колено у маленького слухового окошка и аккуратно открыл его. Двор перед входом в баню был теперь как на ладони. Два джипа — один с охраной Гургена, другой — для самого, стояли прямо под слуховым оконцем. До появления объекта осталось минут пять. Николай Бражник стоял на одном колене и ждал. В такой не очень удобной позе он мог простоять неподвижно несколько часов. Снайпер был абсолютно сконцентрирован на выполнении задачи. Никогда и никому он не рассказывал, что именно ощущает в момент выстрела по живой мишени. Да, пожалуй, он и не смог бы толком описать это состояние: в тот момент, когда палец правой руки ложился на спусковой крючок, Николай Бражник ощущал себя и стрелком, и оружием, и пулей одновременно. Он никогда не испытывал этого чувства в тире. В результате его результаты на тренировках всегда бывали несколько хуже, чем могли бы быть… Полная, стопроцентная собранность наступала тогда, когда там, за фиолетово-синеватой глубиной оптики, появлялась двуногая дичь.
Открылась дверь бани, на ступеньках появился охранник Гургена. Человеко-прицел Николай Бражник плавным и быстрым движением поднес Enforcer к плечу. Он не ощущал веса стали, оптики и дерева. Правый глаз прильнул к упругой резиновой манжете прицела. Мир сузился, четко сконцентрировался до размеров поля оптического прицела.
Вслед за охранником в это поле смерти шагнул плотный мужчина в длинном кашемировом пальто зеленого цвета и белоснежном шарфе. Черные волосы густо пробивала седина. Тонкие линии градуировки оптики захватили мясистое горбоносое лицо. Все звуки для человеко-прицела замерли. Палец на полированном спусковом крючке слегка напрягся. Механизм введения поправок в мозгу подсказал: фаза наименьшего тремора. Человеко-прицел мягко надавил спуск.
…Гурген ощутил какое-то странное беспокойство. Все было как всегда — Резо стоял у предупредительно распахнутой дверцы паджеро, приятно ласкало чистую кожу шелковое белье, луч вечернего солнца вспыхнул между домами…
На скорости восемьсот сорок метров в секунду остроносая пуля весом девять и пять десятых грамма без всякого усилия пробила лобную кость шестидесятилетнего вора в законе. Он успел заметить странный фиолетовый проблеск — и наступила темнота. Грохота выстрела он уже не услышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59