Только тут от них, от детей, мы узнаём главное: имение – вишневый сад – выставлено на торги, уходит за долги. Аня и Варя, эти девушки (дети!) с ужасом смотрят в будущее. А спасение – в богатом муже: или Лопахин – для Вари, или вообще неизвестно кто – для Ани; лишь бы богатый.
АНЯ (о Лопахине). Варя, он сделал предложение?
ВАРЯ. Я так думаю, ничего у нас не выйдет… Хожу я, душечка, и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого человека.
И это поэтическая мечта? Поэтическая жизнь? У девочек одинаковые житейские мечты: чтобы сестра вышла за богатого – спасла сад (жизнь) от продажи.
Романтик Гаев, о котором все помнят (если помнят) только высокопарную речь про «многоуважаемый шкаф», тоже мечтает спасти имение:
ГАЕВ (Ане и Варе). Я думаю, напрягаю мозги… Хорошо бы получить от кого-нибудь наследство, хорошо бы выдать нашу Аню за очень богатого человека…
Как похожа мечта Гаева на мечту Вари. Значит, это обсуждается в семье: продажа Ани. И она – согласна. А разве не понимает, чем придется платить?
Чуть позже:
ГАЕВ (о Раневской). Она вышла за недворянина и вела себя нельзя сказать, чтобы очень добродетельно. Я ее очень люблю, но, надо сознаться, она порочна. Это чувствуется в ее малейшем движении…
АНЯ. Милый дядя, тебе надо молчать. Что ты говорил только что про мою маму, про свою сестру?
ГАЕВ. Да, да… Это ужасно! Боже мой! Боже, спаси меня!.. Кажется, вот можно будет устроить заем под векселя, чтобы заплатить проценты в банк. (Ане) Твоя мама поговорит с Лопахиным; он, конечно, ей не откажет… (многоточие Чехова. – А.М.) Честью моей, чем хочешь клянусь, имение не будет продано!
АНЯ (со счастливым выражением лица). Какой ты хороший, дядя, какой умный! Я теперь покойна! Я счастлива!
Это, знаете ли… назвал сестру порочной и тут же спланировал: пусть порочная сестра «поговорит» с Лопахиным – он, конечно, ей не откажет, м-да… и поклялся честью. И дочке эта идея очень понравилась.
* * *
Девочки все понимают. Девочки не склонны молчать. Почему же в финале они молчат, когда Раневская решила их ограбить, оставить без гроша?
РАНЕВСКАЯ. Я уезжаю в Париж, буду жить там на те деньги, которые прислала ярославская бабушка на покупку имения – да здравствует бабушка!
И все смолчали?! И Гаев не воскликнул смущенно: «Люба! А как же Аня?!» И Аня не ахнула: «Мама! А как же дядя?!» Такие вежливые? Но даже из-за пяти рублей был скандал – Варя кричала: «Уйду, людям есть нечего!»
Ай-ай-ай. Аристократ, провозглашает гордые идеалы, со слезами на глазах говорит о добре и справедливости, а готов продать любимую племянницу какому попало богачу, а сестру послать к тому, кого в лицо называет хамом… Аристократка забирает все деньги (которые принадлежат ее дочери) и – в Париж, к любовнику.
Если аристократы такие, тогда уж лучше хам Лопахин.

Включаем свет!

Помните тайну: кто Лопахин – хищный зверь или нежная душа? Когда Петя прав и когда ошибается? Либо прав сперва, когда говорит «зверь». А потом Лопахин его обманул, прикинулся нежной душой. Либо…
Взгляд Пети может быть ошибочен. Взгляд Чехова – с гарантией верный. Следовательно, Петя прав, когда совпадает с Чеховым.
Если Чехов считает Лопахина хищником, то Петя прав сперва. Если ж допустить, что Чехов считает купца «нежной душой»…
Вот Лопахин приперся – купил вишневый сад, обмыл и (выпивший) додумался куражиться перед хозяйкой. Бывшей хозяйкой.
РАНЕВСКАЯ. Кто купил?
ЛОПАХИН. Я купил!.. Пришли мы на торги, там уже Дериганов (богач. – А.М.). У Леонида Андреича (у Гаева. – А.М.) было только пятнадцать тысяч, а Дериганов сверх долга сразу надавал тридцать. Вижу, дело такое, я схватился с ним, надавал сорок. Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пяти надбавляет, я по десяти… Ну, кончилось. Сверх долга я надавал девяносто, осталось за мной. Вишневый сад теперь мой! Мой! Если бы мой отец и дед встали из гробов и посмотрели, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекраснее которого ничего нет на свете!
Дальше он будет требовать музыки, грозить топором, безобразно орать: «За все могу заплатить!» – и за этим пьяным купеческим торжеством никто не заметит, что он им сказал.
Он купил имение на аукционе и «сверх долга надавал девяносто тысяч». Долг заберет себе банк, где имение было заложено. Все, что сверх долга, – получат владельцы. Он подарил им девяносто тысяч. (За полторы тысячи можно купить сорок гектаров с домом и прудом.)
Они, подавленные горем, не услышали.
Петя – услышал. И понял. И внутренне ахнул.
Хищник уж точно нашел бы способ не переплачивать. Дал бы в долг под проценты и забрал бы потом имение за неуплату.
Он искренне хотел им помочь. Три месяца повторял: «Радуйтесь, выход есть! – нарежьте сад на участки, отдайте под дачи…» И денег куча, и постоянный доход. Нет, они не смогли. И тогда он помог им против их воли.
ФИРС. Способ тогда знали.
РАНЕВСКАЯ. Где ж теперь этот способ?
ФИРС. Забыли. Никто не помнит.
Забыли, что есть доброта, деликатность… Лопахин не может сунуть денег Раневской. Он дает иначе. Если б не он, богач Дериганов купил бы задешево.
Играют кулака: вот, мол, алчность победила в нем человека. Нет, человек непобедим.
ЛОПАХИН. Я купил! Сверх долга надавал девяносто тысяч!
Не удержался, похвастался; и ждал, что они обрадуются. Ждал всеобщего восторга. В спектаклях это место, эта реплика выглядит репликой дурака. Люди все потеряли и почему-то должны кричать «ура».
Но если бы зрителю стало ясно, что на этих нищих («людям есть нечего») свалилось богатство (больше трех миллионов долларов по-нынешнему), – тогда понятно, чему они должны радоваться.
Но они молчат. Сказать «спасибо» за девяносто тысяч – мало. Чем платить? Натурой? Восклицать, что будут вечно обязаны? Да ему в тягость, если они будут считать себя обязанными.
Сад им дороже денег. Старая жизнь дороже денег. Они теперь богаты, но – не рады.
Нет, спасиба он от них не дождется.
РАНЕВСКАЯ. Я в Париж, буду жить там на те пятнадцать тысяч, что прислала бабушка.
То есть не на лопахинские. То есть не буду содержать одного любовника на деньги другого.
Если про девяносто тысяч не услышать, если не понять, кому они достанутся, тогда, выходит, Раневская оставляет своих близких нищенствовать. Это уж какая-то сверхстерва, а не просто эгоистка.
Нет, у них остается девяносто тысяч, и ей будет куда вернуться. И жить можно, и Аню в университет (в Лозанну), и Варе на приданое, и Гаеву на бильярд.
Они Лопахину даже спасибо не сказали. Усадьба – всё, деньги – ничто. Только Петя пробормотал комплимент нежной душе. Да и что они могли сказать? «Спасибо, что подарили девяносто тысяч»? Неловко. И они не сказали.
И режиссеры не услышали.
Что он предлагает дачи, а Раневская и Гаев «не понимают» – это прямо написано. А что Лопахин подарил капитал – не написано. Режиссеры в этом месте оказались так же глухи, как Гаев и Раневская.
Даже Эфрос этого не заметил, никто не заметил. Деньги были не важны для советского человека, советского режиссера. А немцам, французам этого не понять. Если и заметят – не поверят; решат, что плохой перевод.
...
ЧЕХОВ – О.Л.КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
24 октября 1903. Ялта
Дусик мой, лошадка, для чего переводить мою пьесу на французский язык? Ведь это дико, французы ничего не поймут из Ермолая, из продажи имения, и только будут скучать.
А у нас сейчас все прежнее – долги, торги, проценты, векселя – ожило.
Выселение за долги – теперь это опять понятно. И передел собственности – это теперь живая жизнь, главная тема, национальная идея.

Тайна Лопахина

А кто главный герой «Вишневого сада»? Чаще всего отвечают: Раневская. Нет, главный герой – Лопахин. Пятый номер в списке действующих лиц.
Но первая реплика – его! С него начинается пьеса.
ЛОПАХИН. Любовь Андреевна прожила за границей пять лет, не знаю, какая она теперь стала… Хороший она человек. Легкий, простой человек. Помню, когда я был мальчонком лет пятнадцати, отец мой покойный ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу… он выпивши был. Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще молоденькая, такая худенькая, подвела меня к рукомойнику. «Не плачь, говорит, мужичок, до свадьбы заживет…»
Это он перед господской горничной откровенничает. Сильно надо разволноваться…
Проще не бывает. В пятнадцать лет он влюбился в Раневскую, когда она ему морду мыла, в кровь разбитую отцом. Ей было немногим больше двадцати. Он запомнил ее руки, запах, запомнил ее слова «не плачь, мужичок». Они сидят у него в мозгу – «как сейчас помню» – так у каждого из нас в памяти (в душе) отпечатаны ярчайшие мгновения жизни, странные, иногда стыдные, иногда пустяковые, но почему-то невероятно важные (раз уж помним до смерти) – чей-то взгляд, чья-то фраза, чье-то прикосновение.
Теперь этот босоногий подросток разбогател, а господа разорились. И вот он слышит, как она страдает.
РАНЕВСКАЯ. Пощадите меня. Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед. Я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом…
Он слышал, как она говорит «продавайте и меня вместе с садом», и понял (ошибочно!), что можно купить сад вместе с ней, что она придача к даче. Ан нет. Фауна не та.
Всякий раз, как он приставал со своим планом, господа морщились.
ЛОПАХИН. Не беспокойтесь, моя дорогая, выход есть. Если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода.
ГАЕВ. Извините, какая чепуха!
ЛОПАХИН. Вы будете брать с дачников самое малое по двадцать пять рублей в год за десятину… Поздравляю! Только нужно вырубить старый вишневый сад…
РАНЕВСКАЯ. Вырубить?! Милый мой, простите, вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад.
ЛОПАХИН. Замечательного в этом саду только то, что он очень большой. Вишня родится раз в два года, да и ту девать некуда, никто не покупает.
Она – о душе, он – о рентабельности, о капитализации.
Они говорят на разных языках. А он этого не понимает, настаивает; два месяца подряд настаивает:
ЛОПАХИН. Я вас каждый день учу. Каждый день я говорю все одно и то же. И вишневый сад, и землю необходимо отдать в аренду под дачи. Денег вам дадут сколько угодно, и вы тогда спасены.
РАНЕВСКАЯ. Дачи и дачники – это так пошло, простите.
Каждый раз господа добавляют «простите», «извините», но сути это не меняет. Они деликатны, не хотят оскорбить, не говорят в лицо «пошляк», а говорят, что идея его пошлая, дачи – пошлость.
В их глазах он пошляк, моветон.
Душа у него есть, и, может, побольше господской. Но светскости нет, он не так себя ведет. И в университетах не учился. Не знает даже слова «пошлость».[5]
* * *
А потом он купил и ликовал, слепец.
РАНЕВСКАЯ. Кто купил?
ЛОПАХИН. Я купил.
Пауза.
Любовь Андреевна угнетена; она упала бы, если бы не стояла возле кресла и стола. Варя снимает с пояса ключи, бросает их на пол, посреди гостиной, и уходит.
Это ремарка автора. «Пауза» – пишет Чехов. Лопахин молчит, ждет небось криков «ура». «Раневская угнетена», – пишет Чехов. Но Лопахин не заметил или решил, что она еще не поняла, как все прекрасно складывается. Сейчас он ей объяснит.
ЛОПАХИН. Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось, говорить не могу… (Смеется.) Пришли мы на торги, там уже Дериганов. У Леонида Андреича было только пятнадцать тысяч, а Дериганов сверх долга сразу надавал тридцать. Вижу, дело такое, я схватился с ним, надавал сорок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49