— Москвина, по-моему…
— Не по-твоему, а именно Москвина. Теперь, пожалуйста, постарайся вспомнить: не показалось ли тебе что-то странным, когда ты лазил в компьютере у Вадима Петровича?
— Я тебе уже говорил, что показалось: компьютером он не особенно активно пользовался… Но ты, я так понимаю, к Москвину клонишь?
— Да, Леша! Да! — От волнения мои ладони вспотели, а коленки начали мелко и дробно постукивать одна о другую.
— Ну и что Москвин? Три его пьесы у Вадима Петровича в папке «arhiv» были… «Провинциалка», «Последнее лето» и еще .что-то…
— Ну!..
Леха облокотился обеими руками о стол и с искренним недоумением уставился на мое разгоряченное, едва не подергивающееся в нервном тике лицо. По всему было видно, что он пока ничего не понял.
— Ага! — торжествующе завопила я, вскочив и уперев руки в бока. — Я, значит, идиотка? Я, значит, ничего не соображаю и не замечаю, а все остальные вокруг, просто сдохнуть, какие умные и наблюдательные!.. А тебе, Лешенька, не показалось странным, что человек хранит в памяти собственного компьютера три чужие пьесы? Три! А не одну, которую, в принципе возможно, собирается ставить!
Причем все три уже совершенно официально изданные. По крайней мере, в «Современной драматургии»! Учти еще, что, судя по другой папке или файлу… не знаю, как правильно называется, человек этот сам пишет пьесы!
Леха снова начал потихоньку менять естественную окраску на густо-розовую. Вилка в последний раз крутанулась между его пальцами и с глухим стуком упала на пол. Я же продолжала бесноваться:
— И еще подумай о том, что такое передача «Старый телевизор». О том, что там не только крутят кино, но и приглашают в студию актеров, режиссеров, чуть ли не звукооператоров!
— Так ты хочешь сказать?..
— Да, я хочу сказать именно это: если бы компьютер до сих пор не изобрели, мы бы нашли у Бирюкова рукописи! Ты понимаешь? Рукописи! Рукописи тех самых пьес, которые идут по всей стране под фамилией Москвина! Вадим Петрович писал эти пьесы, а потом или продавал, или отдавал…
— А «Старый телевизор»… — Леха озадаченно шмыгнул носом. — Туда, в честь показа «Тропинки в осеннем лесу», вполне могли пригласить драматурга? И это был повтор, значит, не прямой эфир, да?
— Да! — Я в изнеможении опустилась на табуретку и в порыве чувств даже проглотила столовую ложку ужасного салата. — Насколько мне помнится, физиономия у Москвина действительно ничем не примечательная. И ладно бы он еще был знаменитым артистом: каким-нибудь там Вячеславом Тихоновым или Бондарчуком. А то сидит тихий, незаметный мужичок, отвечает на вопросы. Анна Львовна капустку с луком перемешивает, изредка в телевизор косится, а что за дяденьку показывают, и не понимает толком. Зато потом начинают крутить кино про врачей, и дальше, как ты говоришь, ассоциативный ряд совершенно понятен. Спустя два часа бабушка выходит на лестничную клетку, просекает знакомое лицо, но, естественно, не может вспомнить, где его видела, а в подсознании «включается» логическая цепочка: больница, врачи, участковая, рецепты…
Под окном, прошелестев шинами, проехал автомобиль. Наверху соседская девочка уселась за фортепиано. Услышав пронзительные и жалобные, как предсмертные вопли кролика, звуки «Вальса-фантазии», Леха страдальчески сморщился.
— Вообще, с пьесами очень странно… — проговорил он, шевеля пальцем в ухе так, будто туда попала вода. — Как же я сам-то не обратил внимания?
— Ну! — Я развела руками, словно само собой разумелось, что гость мой — умственно неполноценный.
— И «Провинциалка» ведь была в режиме авторской правки. Ну, с синим курсивом… Как бы два варианта текста получалось! Я еще подумал: «Творец»!
«Демиург»! Самому что-нибудь путное написать слабо, так давай современную «классику» править!"
— Леш, а вот та, две недели назад законченная пьеса, которая в другом файле хранилась? Она как, ничего была?
— Я читал, что ли? — Он почти возмущенно фыркнул. — Много у меня там времени было. Может, ничего, может, дерьмо полное… Ты в том смысле спрашиваешь: стал бы он ее или нет Москвину предлагать?
— Да… Хотя нет… — Я закинула ногу на ногу и задумчиво посмотрела сквозь красный кристалл вина, заключенный в полусферу бокала, на лампу в старом плафоне. — Я вот о чем думаю… Будь это действительно Москвин, кое-что не складывается. Все-таки он — имя, фигура! А кто такой Вадим Петрович Бирюков?
Его и не знал-то никто. При нормальных отношениях «покупатель-продавец» Бирюков должен был записываться к Москвину на прием, а уж никак не наоборот. Почему же пришел он? Что случилось?
— А если предположить, что они были друзьями? Старыми, добрыми приятелями, например? Разве у великих нет друзей и одноклассников? Тогда, кстати, вполне возможно, что это с Москвиным фотографии прежде были на той странице в альбоме…
— Фотографии фотографиями, но деловые отношения такого рода, как правило, дружбе не способствуют.
Леха еще немного посопел, залпом допил вино и снова наполнил наши бокалы, почти не глядя, но точно, как заправский пьяница. Я отломила еще один кусочек котлеты и отправила его в рот.
— Вот если что-то в системе «покупатель-продавец» вдруг разладилось… — Челюсти мои двигались медленно, как у засыпающего суслика. — Если разладилось… Тогда все это выглядит очень логично. Москвин пришел прояснить отношения, расставить точки над "и". Бирюкову могло показаться, что ему мало платят. Или, наоборот, он мог напиться и впасть в депрессию по поводу своей загубленной творческой судьбы, в смысле: ну их на фиг эти деньги, пусть зато все узнают, какой гигант драматургии Вадим Петрович Бирюков!
— То есть ты думаешь, что он хотел разорвать с Москвиным отношения или даже пытался его шантажировать?
— А почему нет?
— Потому… — Леха нравоучительно, но как-то не очень уверенно потряс указательным пальцем, — что все это запросто может оказаться нашими с тобой домыслами. Москвин действительно имя и фигура, а мы вот так легко и непринужденно бросаемся достаточно серьезными, но бездоказательными обвинениями… А что, если бабушка в тот день смотрела не НТВ, а ОРТ? И все!
Все рассыпается, как карточный домик! — Но пьесы-то в файле «arhiv» остаются!
— А может, Бирюков — маньяк? Может, у него прикол такой — чужие пьесы в «Word» переписывать? Мы, между прочим, там и Шекспира нашли в режиме «показывать исправления на экране». Так что же, «Гамлета» тоже Вадим Петрович написал?
Я резко встала, взяла свою тарелку и чуть ли не швырнула ее в раковину.
Скептицизм и обидное здравомыслие Митрошкина раздражали несказанно.
— Ну, значит, и давай так сидеть! — Голос мой задрожал и сорвался. — Давай сидеть и закрывать глаза на то, что у Москвина мог быть мотив для убийства Бирюкова! В конце концов, он вполне мог оказаться тем человеком, который пытался оказать Вадиму Петровичу первую помощь и почти наверняка что-то видел или слышал! Давай, давай сидеть и трескать салат, за рецепт которого цезарь Борджа вместе с Екатериной Медичи по полцарства бы отвалили!
— А ты что так кипятишься? — глумливо заметил Леха, невинно хлопая глазами. — Ты, как я понял, вообще уезжаешь? Вон и чемоданчики уже собрала!
Я-то еще могу здесь в Москве посидеть и мозгами пораскинуть. У меня время есть.
Да и знакомый, кстати, один, которого можно о господине Москвине порасспрашивать…
— Знакомый? Что за знакомый?
— Да тебе-то какая разница?.. Ты давай упаковывай чашки, ложки, тарелки… Что там еще не сложила?
— Леша, — я вернулась за стол и с детсадовской покорностью сложила руки на коленях, — Леша, я остаюсь, если ты обещаешь познакомить меня с этим своим знакомым. Насчет него ты ведь не врешь, надеюсь?
— Я когда-нибудь тебе врал? — начал было он с просто-таки пузырящимся на губах благородным возмущением и осекся, опустив глаза в пол.
На следующий день в десять утра мы встретились на «Таганской». Когда я приехала, Леха уже слонялся возле лотка с газетами и сосредоточенно курил, выпуская в морозный воздух струйки светлого сигаретного дыма. Нравоучения .читать он начал еще до того, как я успела открыть рот и сказать: «Привет!»
— В общем, так! Дедушка он очень хороший и добрый! Обижать его мне не вздумай. О Москвине, конечно, спрашивай, но и его пьесами, хотя бы из чувства такта, повосхищайся… «Узелок на память» знаешь? А «Часовщика»?
Пришлось сознаться в собственном невежестве.
— Дремучая! — угрюмо констатировал Леха. — А я вот как раз в его «Часовщике» играл. В первой постановке. Тогда Владимир Макарович и сказал, что я — лучший актер из всех, кого он мог представить в этой роли.
Я конечно же не упустила возможности уесть своего напарника и елейным голоском заметила:
— А вот это твое заявление про «лучшего актера» имеет непосредственное отношение к нашему визиту? Я бы, наверное, просто погибла без этой информации, да?
— Нет! Не погибла бы… Не погибаешь же ты без элементарных знаний и навыков, которыми должен обладать хомо сапиенс. Кстати, образ я для тебя подобрал соответствующий твоему умственному потенциалу!
Леха, как я погляжу, наглел не по дням, а по часам! Теперь он уже не боялся меня обидеть или расстроить и даже всячески муссировал тему моей природной глупости: чувствовал, гад, что я никуда не уеду, пока есть шанс разобраться в этой истории и утереть господину Бородину нос! Однако ролью, которую мне предстояло исполнить сегодня, все же следовало поинтересоваться.
— Ну. И то же это за образ?
— Образ провинциальной дамочки, которая учится на заочном в Литинституте и пытается писать проникнутые тонким психологизмом пьесы.
— Глупой как пробка? Я правильно понимаю?
— Да, но достаточно воспитанной для того, чтобы о Москвине Антоне Антоновиче спрашивать вскользь, а все больше щебетать о красотах Москвы и о своей признательности Владимиру Макаровичу за то, что он согласился с ней встретиться. Самодеятельности никакой! Ты поняла меня, Женька?
— Нет, не поняла. — Я аккуратно перешагнула через смятый макдоналдсовский стаканчик, валяющийся посреди тротуара. — Умственный потенциал не позволяет! Приду к твоему Владимиру Макаровичу, выпью суп через край тарелки, а потом ткну старичка локтем в бок и сообщу: «А Москвин-то ваш пьески ворует! У меня и доказательства есть!»
— Евгения! — Леха сурово помотал головой. — Не дай Бог тебе выкинуть какой-нибудь номер! Удушу собственными руками!
На том и порешили…
Владимир Макарович Пеев, автор трех идущих в российских театрах пьес, милейший человек и божий одуванчик, жил в сталинском доме с огромными комнатами и высоченными лепными потолками. Лет ему было, наверное, под восемьдесят, но держался он на удивление бодро. Да и супругу свою гонял так, будто та еще не утратила способности носиться с лихим молодым задором: "Марина, принеси то…
Марина, принеси это!"
Я, сидя перед столом, накрытым к чаю, чувствовала себя ужасно неловко и все время порывалась встать и помочь. Но Марина Юрьевна, статная, благородно и красиво поседевшая, одетая в длинную юбку и розовую блузку с вязаным жилетом, останавливала меня ласковым похлопыванием по плечу: "Сидите, девочка, сидите!
Во-первых, и толку от вас будет немного — вы же на кухне у меня ничего не знаете. А во-вторых, гиподинамия — вещь в нашем возрасте чрезвычайно опасная".
Оставалось только покорно кивать и заранее исходить слюной, глядя на воздушные булочки с малиновым и земляничным вареньем. Пахли они умопомрачительно, а змейский Леха еще и неустанно нашептывал мне на ухо:
— Вот, Женя, это называется — булочки! Примерно такими мучными изделиями собственного производства хозяйки должны потчевать гостей, а не черствыми батонами, из-за которых они к тому же готовы удавиться.
Закончив телефонный разговор, Владимир Макарович вернулся к столу, супруга его разлила по чашкам чай, и мы приступили к чаепитию и беседе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56