Но вид теперь она имела самый что ни на есть обыкновенный. Еще в двух ящиках обнаружились старые грамоты и дипломы, холостяцкий набор ниток-иголок и нераспакованный блок «Кэмела». Джинсы, рубашки и джемперы — в отделении для одежды.
Семейство пиджаков было представлено единственным темно-серым уродцем.
Похоже, Вадим Петрович не питал болезненного пристрастия к классическому мужскому костюму. Дохлой змейкой на дне шифоньера свернулся синий шарф.
Преодолевая неловкость, я осмотрела карманы, но ничего существенного не обнаружила. Не порадовала ничем интересным и книжная полка. Зато на антресолях, под серой норковой ушанкой обнаружился довольно увесистый фотоальбом.
Леха приветствовал мою перспективную находку торжествующим «Bay!», я же смахнула с обложки едва заметный налет пыли и опустилась вместе с трофеем на ковер.
Чего здесь только не было: и совсем старые, детские фотографии с корявыми подписями «2 года 5 месяцев», «3 года 2 месяца», «5 лет, день рождения», и школьные нечеткие снимки с деревьями, сливающимися на заднем плане в сплошную, пронизанную солнцем дымку. И фотографии студенческих лет, и очаровательные женские портретики с милыми, скромными и, наоборот, призывными улыбками на накрашенных устах…
Наконец галерея побед Вадима Петровича закончилась, уступив место фотографиям с какого-то спектакля, за ними последовали снимки с великолепного банкета: Бирюков во главе стола, щедро улыбаясь, провозглашает тост, Бирюков по-гусарски пьет из округлой, сверкающей стопки. Снова спектакль — похоже, «Чайка». Вручение какой-то грамоты. А вот на следующем листе фотографий не было. Точнее, место для них имелось — стандартная картонная страница с удобными уголками, причем один из уголков надорван, а под другим даже застрял обрывок снимка. Дальше снова фотографии, а здесь — пустота!
И очень похоже было на то, что карточки вытаскивали второпях, лихорадочно.
Я постучала ногой по ножке Лехиного стула и молча протянула альбом. Он только тихо присвистнул и подцепил надорванный уголок пальцами.
— Думаешь, тот, кто убил Бирюкова, ликвидировал напоминание о себе?
— Может быть… Или на этих снимках было что-то такое…
На сердце стало тревожно и нехорошо. Снимки… Фотографии… Что-то такое, на что я не обратила внимания. Эти постановочные фотографии в Ольгином альбоме… Бирюков в вестибюле кафе на фоне мозаичного панно… Бирюков в полосатой тенниске на базе отдыха… Бирюков, вольготно раскинувшийся на лавочке в вечернем парке… Что же меня тогда так встревожило? Что или, может быть, кто?
Нет, теперь уже не вспомнить! Тем более, что лиц, фоном промелькнувших на тех фотографиях, было достаточно много: какие-то улыбающиеся мужчины, женщины в легких платьях, юнцы в затемненных очках…
— А что, если тот, кто выдрал отсюда карточки, не хотел, чтобы всплыл сам факт их с Вадимом Петровичем знакомства? — Леха наклонился вперед и подпер рукой подбородок. — Это все, конечно, очень странно, но пока ничего нам не дает…
И в этот момент в дверь постучали. Сначала тихо и едва слышно. Потом настойчивее и под конец, когда Леха уже выглянул из комнаты в коридор, так, будто в квартире находился глухой, реагирующий исключительно на сотрясение мебели.
— Леша, кто это? — трусливо прошептала я. — Что нам теперь делать?
Прятаться?
— Н-ну… — раздумчиво протянул он. — Я думаю, нужно сначала посмотреть в глазок, а потом уже действовать по обстоятельствам. Как индеец, красться умеешь?
Я не умела, о чем и оповестила энергичным мотанием головы. Леха вздохнул, видимо сетуя на мою бесполезность, и на цыпочках, прижимаясь к стене, медленно пошел к двери. И тут через замочную скважину в гулкое пространство коридора вполз громкий змеиный шепот:
— Алена Ивановна, это я! Откройте, пожалуйста! Я же знаю, что вы здесь!
Голос, вне всякого сомнения, принадлежал милой бабушке Елизавете Павловне.
«Проклятый Мюллер!» — подумала я, обгоняя Леху и приникая к дверному глазку. И чуть не рухнула в обморок. На лестничной площадке рядом с мерзкой старушенцией стояли еще две бабуси, такие же приторно положительные и наверняка столь же зловредные! Одна из них выглядела скорее этакой пожилой дамой: светлая помада на губах, подведенные брови, редеющие пряди покрашены в русый цвет и заботливо уложены. Вторая, с пластмассовой гребенкой в седых волосах и во фланелевом халате в крупный горох, почему-то наводила на мысли о Каюмовой на пенсии.
— Алена Ивановна! — снова зашипела Мюллерйха, приникнув к двери. — Откройте! Я знаю, кто вы. Мы пришли, чтобы вам помочь!
Леха недоуменно повел светлыми, кустистыми бровями. Я в ответ только пожала плечами. Настойчивые бабуси, похоже, не собирались уходить.
— Может, откроем? — одними губами произнес он. — В принципе мы ничего не теряем. В крайнем случае, больше никогда здесь не появимся.
Возразить я просто не успела. Видимо, Леха придерживался принципа, что согласия женщины нужно спрашивать из чистой формальности. В замке повернулся ключ, щелкнул шпингалет. И все три бабушки немым кошмаром возникли на пороге.
Впрочем, Елизавета Павловна тут же нарушила наметившуюся паузу, доверительно сообщив:
— Алена Ивановна, не бойтесь! Мы никому ничего не скажем… Взрослые ведь люди — понимаем!
— Да, Алена Ивановна, — оптимистично подхватил мой напарник-взломщик, — не бойтесь. Они взрослые люди, и все понимают. Сейчас вот только объяснят, что именно.
Впятером мы прошли в комнату, бабушки чинно, как курицы на насест, уселись на диван, и Елизавета Павловна продолжила начатую речь:
— Алена Ивановна, я не какая-нибудь Дунька с Коптевского рынка и сразу поняла, что вы — оттуда! — При этом она многозначительно закатила глаза под потолок, так что спектр толкований слова «оттуда» расширился от Лубянки до небесной канцелярии. — И я не удивлена, что там… — снова взгляд на люстру, — заинтересовались нашим соседом. Ничего объяснять не надо, мы все понимаем: интересы безопасности, тайна следствия…
Леха, стоящий у окна со скрещенными на груди руками, выразительно оттопырил нижнюю губу и пару раз моргнул веселыми круглыми глазками.
— Сама я не могла сообщить вам ничего полезного. Но потом, после вашего ухода, подумала, позвонила приятельницам и вот…
При словах «и вот» приятельницы синхронно кивнули, видимо выражая полную готовность помочь следствию.
— Анна Львовна, — еще один кивок дамы в помаде и искусственных кудрях, — и Татьяна Дмитриевна, — доброжелательная улыбка той, что во фланелевом халате, — кое-что вспомнили!
На этом «увертюра» закончилась. Пора было как-то реагировать. Я попыталась изобразить мужественного и проницательного «слугу закона». На помощь снова пришел Леха:
— Большое спасибо!
Он отлепился от подоконника, поправил штору и прошелся туда-сюда перед старушками, как бы о чем-то напряженно размышляя.
— Но вы, надеюсь, отдаете себе отчет в том, насколько это секретная и не подлежащая разглашению акция?
У меня в голове завертелось, что разглашению не подлежат обычно все же сведения, но, естественно, вслух я ничего не сказала.
— Ситуация с Вадимом Петровичем Бирюковым очень сложная. Любая информация сейчас может оказаться важной и полезной. Но больше всего нас интересует, приходил ли кто-нибудь в шестьдесят седьмую квартиру в последние дни, и если приходил — то кто и когда?
Татьяна Дмитриевна нервно заерзала на диванчике — видимо, ей было что сказать. Мюллериха, выполняющая функции координатора, прикрыла глаза, давая добро.
— Да, приходил! — Голос у Татьяны Дмитриевны оказался на редкость писклявым и противным. — Точно приходил! Я еще сразу подумала, что дело нечисто… Ну, нормальный человек с такими якшаться не станет! Бывает, конечно, горе: вот у одной моей знакомой сына недавно на семь лет посадили, но вообще-то…
— Стоп-стоп-стоп! — Я наконец тоже включилась в разговор и поднялась с компьютерного стула, расправив полы пальто. — Оставим пока сыновей знакомых.
Кто приходил? Что за человек? Почему нормальные люди не стали бы с ним якшаться?
— Так бандит же! Пальто длинное, черное, шарф белый и телефон… как его?.. сотовый. В общем, натуральный бандит!
Что и говорить, логика была железная. Я покосилась на Лехино пальто, висящее на подлокотнике дивана, ехидно улыбнулась своему напарнику одними уголками губ и продолжила «опрос свидетелей»:
— Он входил в квартиру или уже выходил?
— А вот насчет квартиры не знаю! — Татьяна Дмитриевна решительно помотала головой. — Я со своего пятого этажа спускалась и его догнала где-то на втором. Он ведь не торопился, важно так шел, по своему телефону разговаривал!
— Но с чего тогда вы взяли, что он был именно у Вадима Петровича?
— А к кому еще. здесь он мог приходить? К Селивановым? Или к Кропоткиным? Или вот к Анне Львовне, например?
Не будучи знакомой ни с Селивановыми, ни с Кропоткиными, я не могла прочувствовать всю абсурдность своего предположения. Оставалось только поверить на слово бабушке с гребенкой.
— А когда это было, точно можете сказать?
— Могу. — Она важно кивнула. — Вчера и было. Вчера ближе к обеду!
Леха скривил рот, отчего, естественно, не сделался красивее, и издал неопределенный звук — то ли фырканье, то ли хрюканье, то ли пыхтение. В переводе это наверняка означало: «Информация абсолютно бесполезная. Это мог быть бородинский Макс или кто-нибудь еще из его орлов, а то и вовсе совершенно посторонний дядя с сотовым телефоном. В любом случае к этому времени Вадим Петрович был уже давно и прочно мертв».
Однако бабушек следовало поощрить.
— Большое спасибо! Нам очень пригодится то, что вы сообщили, — проговорила я с чувством и, уже обращаясь к Анне Львовне, добавила:
— Ну а вы что видели или слышали?
— А я? — Она, казалось, ужасно смутилась. — В принципе, наверное, ничего особенно важного. Просто три дня назад я поднималась к Татьяне Дмитриевне за корицей и видела мужчину, который как раз звонил в шестьдесят седьмую квартиру.
Вот это уже было интересно!
— Три дня назад? Вы уверены?
— Да, уверена. Я как раз ждала в гости дочку с зятем, пироги поставила, а потом вспомнила, что корицы для посыпки у меня нет.
— И в котором часу это было?
— Часа в три, пожалуй… Или нет! Ближе к четырем. Тесто уже подходило, я телевизор краем глаза смотрела и начинку готовила и вот вспомнила.
Мы с Лехой переглянулись. В принципе это вполне мог быть как убийца, так и незнакомец, пытавшийся спасти раненого Бирюкова. Сейчас очень важно было ничего не упустить.
— Анна Львовна, — Леха сел перед старушкой на корточки и сцепил пальцы в замок, — а вы долго у Татьяны Дмитриевны гостили?
— Да нет. Минут пять — десять. — Она застенчиво заулыбалась. — Только попросила корицы в кулечек отсыпать, парой фраз перемолвилась и домой пошла.
— А когда вы спускались, этого мужчину уже, конечно, не видели? — Конечно не видела.
— И шагов на лестнице тоже не слышали? Анна Львовна по-птичьи помотала головой, поправила кончиками пальцев волосы, и до меня донесся свежий запах мягкого лимонного крема.
— А как он выглядел, описать сможете?
— Вообще-то да… Лет, наверное, пятьдесят пять, может, чуть меньше.
Седые волосы, хорошее пальто. А лицо такое… Как бы это сказать?..
Незапоминающееся! Таких тысячи и тысячи, на улице ни за что внимания не обратишь.
— Ну, может быть, родинка? Или шрам? Или глаза какие-нибудь особенные?
Хоть цвет-то глаз вы запомнили?
— Нет, извините! — Анна Львовна сделалась совсем виноватой и несчастной.
Леха с шумом выпустил изо рта воздух:
— А пальто какое? Черное? Серое? Коричневое? Кожаное? Драповое?
— Погоди минутку! — Видя, что сейчас бедная бабуся окончательно стушуется, я потрепала своего ретивого напарника по плечу, хотя с гораздо большим удовольствием съездила бы ему по уху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Семейство пиджаков было представлено единственным темно-серым уродцем.
Похоже, Вадим Петрович не питал болезненного пристрастия к классическому мужскому костюму. Дохлой змейкой на дне шифоньера свернулся синий шарф.
Преодолевая неловкость, я осмотрела карманы, но ничего существенного не обнаружила. Не порадовала ничем интересным и книжная полка. Зато на антресолях, под серой норковой ушанкой обнаружился довольно увесистый фотоальбом.
Леха приветствовал мою перспективную находку торжествующим «Bay!», я же смахнула с обложки едва заметный налет пыли и опустилась вместе с трофеем на ковер.
Чего здесь только не было: и совсем старые, детские фотографии с корявыми подписями «2 года 5 месяцев», «3 года 2 месяца», «5 лет, день рождения», и школьные нечеткие снимки с деревьями, сливающимися на заднем плане в сплошную, пронизанную солнцем дымку. И фотографии студенческих лет, и очаровательные женские портретики с милыми, скромными и, наоборот, призывными улыбками на накрашенных устах…
Наконец галерея побед Вадима Петровича закончилась, уступив место фотографиям с какого-то спектакля, за ними последовали снимки с великолепного банкета: Бирюков во главе стола, щедро улыбаясь, провозглашает тост, Бирюков по-гусарски пьет из округлой, сверкающей стопки. Снова спектакль — похоже, «Чайка». Вручение какой-то грамоты. А вот на следующем листе фотографий не было. Точнее, место для них имелось — стандартная картонная страница с удобными уголками, причем один из уголков надорван, а под другим даже застрял обрывок снимка. Дальше снова фотографии, а здесь — пустота!
И очень похоже было на то, что карточки вытаскивали второпях, лихорадочно.
Я постучала ногой по ножке Лехиного стула и молча протянула альбом. Он только тихо присвистнул и подцепил надорванный уголок пальцами.
— Думаешь, тот, кто убил Бирюкова, ликвидировал напоминание о себе?
— Может быть… Или на этих снимках было что-то такое…
На сердце стало тревожно и нехорошо. Снимки… Фотографии… Что-то такое, на что я не обратила внимания. Эти постановочные фотографии в Ольгином альбоме… Бирюков в вестибюле кафе на фоне мозаичного панно… Бирюков в полосатой тенниске на базе отдыха… Бирюков, вольготно раскинувшийся на лавочке в вечернем парке… Что же меня тогда так встревожило? Что или, может быть, кто?
Нет, теперь уже не вспомнить! Тем более, что лиц, фоном промелькнувших на тех фотографиях, было достаточно много: какие-то улыбающиеся мужчины, женщины в легких платьях, юнцы в затемненных очках…
— А что, если тот, кто выдрал отсюда карточки, не хотел, чтобы всплыл сам факт их с Вадимом Петровичем знакомства? — Леха наклонился вперед и подпер рукой подбородок. — Это все, конечно, очень странно, но пока ничего нам не дает…
И в этот момент в дверь постучали. Сначала тихо и едва слышно. Потом настойчивее и под конец, когда Леха уже выглянул из комнаты в коридор, так, будто в квартире находился глухой, реагирующий исключительно на сотрясение мебели.
— Леша, кто это? — трусливо прошептала я. — Что нам теперь делать?
Прятаться?
— Н-ну… — раздумчиво протянул он. — Я думаю, нужно сначала посмотреть в глазок, а потом уже действовать по обстоятельствам. Как индеец, красться умеешь?
Я не умела, о чем и оповестила энергичным мотанием головы. Леха вздохнул, видимо сетуя на мою бесполезность, и на цыпочках, прижимаясь к стене, медленно пошел к двери. И тут через замочную скважину в гулкое пространство коридора вполз громкий змеиный шепот:
— Алена Ивановна, это я! Откройте, пожалуйста! Я же знаю, что вы здесь!
Голос, вне всякого сомнения, принадлежал милой бабушке Елизавете Павловне.
«Проклятый Мюллер!» — подумала я, обгоняя Леху и приникая к дверному глазку. И чуть не рухнула в обморок. На лестничной площадке рядом с мерзкой старушенцией стояли еще две бабуси, такие же приторно положительные и наверняка столь же зловредные! Одна из них выглядела скорее этакой пожилой дамой: светлая помада на губах, подведенные брови, редеющие пряди покрашены в русый цвет и заботливо уложены. Вторая, с пластмассовой гребенкой в седых волосах и во фланелевом халате в крупный горох, почему-то наводила на мысли о Каюмовой на пенсии.
— Алена Ивановна! — снова зашипела Мюллерйха, приникнув к двери. — Откройте! Я знаю, кто вы. Мы пришли, чтобы вам помочь!
Леха недоуменно повел светлыми, кустистыми бровями. Я в ответ только пожала плечами. Настойчивые бабуси, похоже, не собирались уходить.
— Может, откроем? — одними губами произнес он. — В принципе мы ничего не теряем. В крайнем случае, больше никогда здесь не появимся.
Возразить я просто не успела. Видимо, Леха придерживался принципа, что согласия женщины нужно спрашивать из чистой формальности. В замке повернулся ключ, щелкнул шпингалет. И все три бабушки немым кошмаром возникли на пороге.
Впрочем, Елизавета Павловна тут же нарушила наметившуюся паузу, доверительно сообщив:
— Алена Ивановна, не бойтесь! Мы никому ничего не скажем… Взрослые ведь люди — понимаем!
— Да, Алена Ивановна, — оптимистично подхватил мой напарник-взломщик, — не бойтесь. Они взрослые люди, и все понимают. Сейчас вот только объяснят, что именно.
Впятером мы прошли в комнату, бабушки чинно, как курицы на насест, уселись на диван, и Елизавета Павловна продолжила начатую речь:
— Алена Ивановна, я не какая-нибудь Дунька с Коптевского рынка и сразу поняла, что вы — оттуда! — При этом она многозначительно закатила глаза под потолок, так что спектр толкований слова «оттуда» расширился от Лубянки до небесной канцелярии. — И я не удивлена, что там… — снова взгляд на люстру, — заинтересовались нашим соседом. Ничего объяснять не надо, мы все понимаем: интересы безопасности, тайна следствия…
Леха, стоящий у окна со скрещенными на груди руками, выразительно оттопырил нижнюю губу и пару раз моргнул веселыми круглыми глазками.
— Сама я не могла сообщить вам ничего полезного. Но потом, после вашего ухода, подумала, позвонила приятельницам и вот…
При словах «и вот» приятельницы синхронно кивнули, видимо выражая полную готовность помочь следствию.
— Анна Львовна, — еще один кивок дамы в помаде и искусственных кудрях, — и Татьяна Дмитриевна, — доброжелательная улыбка той, что во фланелевом халате, — кое-что вспомнили!
На этом «увертюра» закончилась. Пора было как-то реагировать. Я попыталась изобразить мужественного и проницательного «слугу закона». На помощь снова пришел Леха:
— Большое спасибо!
Он отлепился от подоконника, поправил штору и прошелся туда-сюда перед старушками, как бы о чем-то напряженно размышляя.
— Но вы, надеюсь, отдаете себе отчет в том, насколько это секретная и не подлежащая разглашению акция?
У меня в голове завертелось, что разглашению не подлежат обычно все же сведения, но, естественно, вслух я ничего не сказала.
— Ситуация с Вадимом Петровичем Бирюковым очень сложная. Любая информация сейчас может оказаться важной и полезной. Но больше всего нас интересует, приходил ли кто-нибудь в шестьдесят седьмую квартиру в последние дни, и если приходил — то кто и когда?
Татьяна Дмитриевна нервно заерзала на диванчике — видимо, ей было что сказать. Мюллериха, выполняющая функции координатора, прикрыла глаза, давая добро.
— Да, приходил! — Голос у Татьяны Дмитриевны оказался на редкость писклявым и противным. — Точно приходил! Я еще сразу подумала, что дело нечисто… Ну, нормальный человек с такими якшаться не станет! Бывает, конечно, горе: вот у одной моей знакомой сына недавно на семь лет посадили, но вообще-то…
— Стоп-стоп-стоп! — Я наконец тоже включилась в разговор и поднялась с компьютерного стула, расправив полы пальто. — Оставим пока сыновей знакомых.
Кто приходил? Что за человек? Почему нормальные люди не стали бы с ним якшаться?
— Так бандит же! Пальто длинное, черное, шарф белый и телефон… как его?.. сотовый. В общем, натуральный бандит!
Что и говорить, логика была железная. Я покосилась на Лехино пальто, висящее на подлокотнике дивана, ехидно улыбнулась своему напарнику одними уголками губ и продолжила «опрос свидетелей»:
— Он входил в квартиру или уже выходил?
— А вот насчет квартиры не знаю! — Татьяна Дмитриевна решительно помотала головой. — Я со своего пятого этажа спускалась и его догнала где-то на втором. Он ведь не торопился, важно так шел, по своему телефону разговаривал!
— Но с чего тогда вы взяли, что он был именно у Вадима Петровича?
— А к кому еще. здесь он мог приходить? К Селивановым? Или к Кропоткиным? Или вот к Анне Львовне, например?
Не будучи знакомой ни с Селивановыми, ни с Кропоткиными, я не могла прочувствовать всю абсурдность своего предположения. Оставалось только поверить на слово бабушке с гребенкой.
— А когда это было, точно можете сказать?
— Могу. — Она важно кивнула. — Вчера и было. Вчера ближе к обеду!
Леха скривил рот, отчего, естественно, не сделался красивее, и издал неопределенный звук — то ли фырканье, то ли хрюканье, то ли пыхтение. В переводе это наверняка означало: «Информация абсолютно бесполезная. Это мог быть бородинский Макс или кто-нибудь еще из его орлов, а то и вовсе совершенно посторонний дядя с сотовым телефоном. В любом случае к этому времени Вадим Петрович был уже давно и прочно мертв».
Однако бабушек следовало поощрить.
— Большое спасибо! Нам очень пригодится то, что вы сообщили, — проговорила я с чувством и, уже обращаясь к Анне Львовне, добавила:
— Ну а вы что видели или слышали?
— А я? — Она, казалось, ужасно смутилась. — В принципе, наверное, ничего особенно важного. Просто три дня назад я поднималась к Татьяне Дмитриевне за корицей и видела мужчину, который как раз звонил в шестьдесят седьмую квартиру.
Вот это уже было интересно!
— Три дня назад? Вы уверены?
— Да, уверена. Я как раз ждала в гости дочку с зятем, пироги поставила, а потом вспомнила, что корицы для посыпки у меня нет.
— И в котором часу это было?
— Часа в три, пожалуй… Или нет! Ближе к четырем. Тесто уже подходило, я телевизор краем глаза смотрела и начинку готовила и вот вспомнила.
Мы с Лехой переглянулись. В принципе это вполне мог быть как убийца, так и незнакомец, пытавшийся спасти раненого Бирюкова. Сейчас очень важно было ничего не упустить.
— Анна Львовна, — Леха сел перед старушкой на корточки и сцепил пальцы в замок, — а вы долго у Татьяны Дмитриевны гостили?
— Да нет. Минут пять — десять. — Она застенчиво заулыбалась. — Только попросила корицы в кулечек отсыпать, парой фраз перемолвилась и домой пошла.
— А когда вы спускались, этого мужчину уже, конечно, не видели? — Конечно не видела.
— И шагов на лестнице тоже не слышали? Анна Львовна по-птичьи помотала головой, поправила кончиками пальцев волосы, и до меня донесся свежий запах мягкого лимонного крема.
— А как он выглядел, описать сможете?
— Вообще-то да… Лет, наверное, пятьдесят пять, может, чуть меньше.
Седые волосы, хорошее пальто. А лицо такое… Как бы это сказать?..
Незапоминающееся! Таких тысячи и тысячи, на улице ни за что внимания не обратишь.
— Ну, может быть, родинка? Или шрам? Или глаза какие-нибудь особенные?
Хоть цвет-то глаз вы запомнили?
— Нет, извините! — Анна Львовна сделалась совсем виноватой и несчастной.
Леха с шумом выпустил изо рта воздух:
— А пальто какое? Черное? Серое? Коричневое? Кожаное? Драповое?
— Погоди минутку! — Видя, что сейчас бедная бабуся окончательно стушуется, я потрепала своего ретивого напарника по плечу, хотя с гораздо большим удовольствием съездила бы ему по уху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56