До «Красных ворот» мы ехали на метро, потом шли мимо высотки и ярко освещенных витрин магазинов. И везде пассажиры и прохожие косились на нас весьма подозрительно. Мы и правда являли собой очень странную пару: печальная, красивая, одетая с иголочки Ольга и моложавая бомжиха в старом болоньевом плаще. Потоки слез, пролитые в отделении, не только не украсили мою физиономию, но еще и усугубили эффект, производимый гримом. Я думаю, честным согражданам ужасно хотелось предупредить Ольгу о том, что надо внимательнее следить за своей сумочкой и карманами.
В полутемный и мрачный двор каюмовского дома я нырнула с большим облегчением. У глухой кирпичной стены стояло несколько машин, в помойке копался мой незнакомый «собрат».
— Вы уверены, что хотите туда пойти? — спросила Ольга, задумчиво раскрыв и снова закрыв пачку сигарет.
— О чем вы?
— Ну, хотя бы о том, что ваша Наталья вполне может оказаться дома.
Ольга чувствовала, что я до сих пор до конца не верю, и давала мне возможность если не смягчить, то отсрочить удар.
— Нет, я поднимусь вместе с вами. Тем более, что тетя Паша будет гораздо охотнее разговаривать со мной.
— Как хотите. — Ольга пожала плечами и первой вошла в подъезд.
До самой двери квартиры мы молчали и только перед тем, как нажать на кнопку звонка, обменялись взглядами.
"Лучше расставить все точки над "и" сейчас, сразу!" — сказали мои глаза, «Я уверена, что точки расставятся именно так, как я говорю!» — ответили глаза Ольги.
Дверь открыла меломанка. Она не казалась особенно расстроенной или печальной, но тем не менее была одета в траур — черную шерстяную юбку, черный свитер и черные чулки с нелепыми рельефными горошинками. Зато тетя Паша, показавшаяся в конце освещенного коридора, откровенно хлюпала носом.
— Женечка! — Она поспешила мне навстречу, тяжело переступая полными ногами с расширенными вздувшимися венами. — Женечка! Несчастье-то у нас какое!
Это что же творится?! Это что же делается?! За что же вам, молодым?!
Ольга едва заметно сморщилась, учуяв густой и кислый запах перегара. Я же торопливо схватила тетю Пашу за руку:
— А что такое? Что случилось? С Наташей, да?
— Да. — Она снова громко хлюпнула. — Умерла наша Наташенька. Умерла! И некому, кроме меня, на ее могилке поплакать!
— Да ладно вам притворяться-то, Господи! — брезгливо бросила меломанка, присевшая на ларь с картошкой. — Не вы ли всего полдня назад все инстанции обегали, узнавали, кому комната достанется?
— А тебе завидно, что не ты первая успела, да?
— Мне незачем спешить. — Меломанкины сухие губы сложились бантиком. — Я же вам русским языком объясняю, Павлина Андреевна: по закону все права на эту жилплощадь принадлежат мне. Так что можете, конечно, суетиться…
— Оставьте ваши разговоры на потом! — неожиданно резко оборвала Ольга. — Нам хотелось бы узнать, что все-таки произошло с Натальей?
Повисла секундная пауза, а потом тетя Паша как-то по-бабьи просто и от этого страшно сказала:
— Утонула Наташенька. В Москве-реке утонула… Следователь приходил, сказал: нашли ее утром, так и плавала в одной сорочке с веночком каким-то на голове… Говорят, что она это в состоянии…
— невменяемости, — услужливо подсказала меломанка, так и не ушедшая в свою комнату.
Невменяемости.
— Вот-вот!.. С головой вроде у нее не все было в порядке.
И ничего не изменилось. Не рухнул потолок, не полезли из стен дьявольские рожи и зеленые руки вампиров. Не перевернулся мир. И только в голове моей со страшной скоростью закружилась шекспировская фраза: «Как радостно по ложному следу залаяли вы, датские собаки!»
— Офелия! — проговорила я одними губами. Помертвевшими, бескровными губами.
— Что? — отрешенно спросила Ольга.
— Я говорю: Офелия!.. А до нее были Полоний и Гильденстерн с Розенкранцем. Именно в том порядке, в каком должны были быть! И в театре Бирюков начинал репетировать «Гамлета»…
На этот раз она не задала ни единого вопроса, только тревожно и испуганно всмотрелась в мое лицо. Она поняла то же, что и я…
Мое первое, детское воспоминание о Шекспире накрепко связалось в памяти с образом большеротого мальчика из тележурнала «Ералаш», скорбно и потешно завывающего: «Юрик! Бедный Юрик!» В тот день мы втроем с подружками играли у меня дома «в магазин» и краем глаза поглядывали в телевизор. Юмора, естественно, никто из нас не понял, «несмешной» выпуск «Ералаша» был подвергнут резкой, принципиальной критике. И только через пару лет, посмотрев нормального «Гамлета» с Иннокентием Смоктуновским, мы осознали, в каком месте и над чем полагалось смеяться. Только тогда нам, наконец, стало ясно, что «Юрик» — действительно не «Юрик Никулин», а страшный череп Йорика, и что «Гамлет» — это не только про мордобитие, но еще и «про любовь». Классе в пятом стало модно с легкой небрежностью и неуклюжей иронией рассуждать: «Бить или не бить? Вот в чем вопрос!» А в восьмом мы проходили «Гамлета» по программе… Это была катастрофа! Кстати, Витенька Сударев, видимо, так и затормозился на том, школьном, уровне, ибо никогда не упускал случая пропеть при мне, начинающей актрисе, грезящей ролями Офелии и Джульетты, дурацкий куплетик: «Офелия, Гамлетова девчонка, свихнулася…» — ну и так далее…
А тогда в школе наша учительница литературы поставила перед собой непосильную задачу: заставить нас запомнить содержание Гамлета! Хотя бы на уровне «кто кого любил и кто кого убил». И наши мальчики, в четырнадцать лет все еще плюющиеся в одноклассниц бумажными шариками, из страха перед будущими экзаменами хмуро зубрили: «Умер старый Король. Его жена Гертруда вышла замуж за его брата Клавдия. А сын Гертруды Гамлет очень разозлился на свою мать за ее гадкий поступок. В смысле за то, что она вышла за дядю. А тут еще пришла Тень отца и наябедничала, что ее, оказывается, Клавдий и убил. И тогда Гамлет решил всем на свете отомстить. Сначала притворился дурачком. Потом грохнул старого придворного Полония, чтобы не стоял, где не просят, и не подслушивал. Король и королева послали к нему двух друзей — Розенкранца и Гильденстерна, — чтобы те разобрались, что происходит с сыночком. Короче, те влезли не в свое дело, и их казнили. А. подружка Гамлета Офелия, которая к тому же была дочкой Полония, от горя свихнулась и утопилась. Тогда ее братец Лаэрт решил отомстить за сестрицу и за папашу и вызвал Гамлета на бой. Но бой был нечестным. Лаэрт вместе с Клавдием заранее отравили вино и смазали ядом одну рапиру. Вино, правда, по ошибке выпила королева Гертруда и, естественно, померла. А рапирой успели зацепить и Гамлета, и Лаэрта. Перед смертью Лаэрт во всем признался, и разозленный Гамлет убил Клавдия. А потом тоже умер…» В общем, страсти-мордасти и целая куча трупов! Уф-ф-ф!
Теперь, спустя четырнадцать лет, и страсти-мордасти, и куча трупов чудовищным образом материализовывались из пустоты, как мертвая рука в моих полубредовых видениях. Все складывалось. Все страшно и логично складывалось.
Бирюков — Полоний, Леха со Славиком — Розенкранц и Гильденстерн, Наташа — Офелия! Сюрреалистический, странный спектакль, который собирался ставить Вадим Петрович, и полутень-полупризрак, преследующий меня на каждом шагу…
Господи! С какой тоской я вспоминала теперь прежде казавшуюся беспросветной экономическую версию — версию, по которой и Бирюкова, и ребят убили из-за больших и, вероятнее всего, грязных денег. Тогда, по крайней мере, прорисовывалась хоть какая-то логика! Что же делать теперь, я просто не представляла. Зато одно знала почти наверняка: если мы не ошиблись и перед нами действительно разыгрывается чудовищная версия «Гамлета», то это надо снимать как смертельную шараду, которую необходимо разгадать. Убийца, оставляющий за собой кровавый след, убивает не просто так — он играет с нами, предлагая решить задачку со многими неизвестными…
Мне пришло в голову сказать об этом Ольге сразу после того, как мы вышли из каюмовского подъезда. Однако та отреагировала очень странно.
— Вы так запросто делаете выводы, Женя? — Взгляд ее был туманным, глаза — пустыми, на губах играла горькая усмешка. — Только это ведь не триллер с одобренным и утвержденным сценарием! Вам не кажется, что это вообще выше нашего понимания? «Есть многое на свете, друг Горацио…» Помните?
— Но вы же сами сегодня смеялись надо мной, когда я заговорила о колдовстве?!
— Колдовство тут абсолютно ни при чем.
— А что вы тогда имеете в виду?
— Ничего. — Она снова опустила голову. — Ничего, Женя, ничего… Если бы я могла до конца понять. Если бы я смогла вовремя понять…
На этом наш странный разговор закончился. Ольга вдруг подбежала к проезжей части, остановила синий «форд» и поспешно забралась на заднее сиденье.
Я успела только слабо вякнуть: «Вы куда?» — как автомобиль уже снова сорвался с места. В последний раз перед моими глазами мелькнул ее профиль, прядь черных волос, прилипшая к уголку рта, и Ольга исчезла. Я же осталась наедине со своими сомнениями и тяжкими мыслями.
К счастью, в Люберцах в этот день не случилось ни очередной аварии, ни внепланового ремонта труб, поэтому горячая вода в кране была; Я залезла в ванную и часа два отмокала, смывая с себя воспоминания о неудачном поджоге, явлении Человека в .сером и ужасных, минутах, проведенных в отделении милиции.
На мне, естественно, было красное бикини, чтобы в случае чего не выскакивать из ванной голой. Рядом с мочалкой и лавандовым туалетным мылом лежал нож для разделывания рыбы.
Ах, как отчаянно не хотелось верить в то, что все это происходит на самом деле, в то, что не почудилась странная нить, связавшая средневековую трагедию с моей нынешней, вполне реальной жизнью! В принципе и у смерти Вадима Петровича, и у гибели Лехи со Славиком могло быть другое, вполне земное объяснение. Вот только Наташа! Ее подозрительная кончина не укладывалась ни в какие рамки. Холодная, покрытая ледяной шугой Москва-река, тонкая сорочка, венок на голове… Кажется, что конкретнее могло бы указывать на Офелию? Как там сказал следователь, приходивший к соседкам? Возможно, она сделала это в состоянии невменяемости?! Но Наташка не была ненормальной. Абсолютно точно — не была. Более того! Людей, способных в критической ситуации размышлять настолько здраво и логично, я не так часто встречала за все двадцать восемь лет своей жизни!
Тут же как-то пакостно и горько вспомнилось Ольгино недавнее: «Она не только контролировала каждый ваш шаг, но и навязывала вам определенные поступки». Может быть, и навязывала, но теперь ее уже нет! И такой смерти я не пожелала бы даже злейшему врагу.
И все-таки кем же была Наталья? Невинной жертвой — безумной Офелией, не сделавшей никому ничего плохого, или все-таки хладнокровной соучастницей жестокого, но вполне земного убийства? Случайно ли картина ее смерти оказалась такой же, как у шекспировской героини, или следовало все-таки взяться за разгадывание шарады, предложенной убийцей?
Мне вдруг вспомнились резкие и беспричинные перепады Наташкиного настроения, нежная привязанность к водочке и способность истерически веселиться тогда, когда, по идее, следовало бы плакать. «Каждый актер должен быть немножечко сумасшедшим». На моей памяти это выражение никем и никогда не воспринималось буквально. Да, все говорили об эмоциональной пластичности, возбудимости и неустойчивости психики, но никто и никогда не признавался: «Я — профессионал и у меня на хорошем профессиональном уровне едет крыша…» Так все-таки «да» или «нет»? Была или не была моя Наташка шизофреником, параноиком или просто особой со слабой, надломленной психикой? Если «нет», то это не проясняло абсолютно ничего. Зато если «да»… Категорическое «да» могло означать только одно: надо напрягать мозги и пытаться понять, что же хотел сказать убийца…
Вот примерно в таких растрепанных чувствах и мыслях я и отправилась назавтра поутру в психиатрический диспансер, обслуживающий микрорайон, где жила Наташка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56