— Твой муж, — передразнил он ее с явным сарказмом. На какой-то миг до этого он сумел забыть о ее вероломстве, но теперь подозрительность вновь вспыхнула в нем. — А тебе не кажется странным, что мы с тобой муж и жена, Дукесса? Я помню тебя в девять лет, худой, с торчащими коленками, спокойной, отчужденной, замкнутой и.., наблюдательной. Я увидел будущую красавицу в том тихом, печальном ребенке и назвал тебя Дукессой.
— Да, — ответила она. — Мне было девять лет, а тебе — четырнадцать, и ты был гордым и сильным, как “собственный сын дьявола”. Мой отец не заблуждался, говоря это. Ты вовлекал маленьких Чарли и Марка в разные дурные забавы. Отец всегда знал, кто верховодил ими, всегда! Может быть, вспомнишь, как вы сколотили грубый гроб из сосны и, прокравшись ночью в церковь, поставили его на пол перед алтарем?! На следующий день было воскресенье, люди пришли в церковь и молча смотрели на этот гроб с вульгарным подобием букета, лежавшим на крышке. Все боялись, и никто не решался открыть его… — Она едва заметно улыбнулась. — Я всегда смотрела на тебя снизу вверх, а ты, пользуясь тем, что был старше, старался запугать меня.
— Запугать? Прости, Дукесса, но я и вообразить не мог, что чем-то пугаю тебя. Скорее наоборот, одного твоего ледяного нечеловеческого взгляда было достаточно, чтобы отпугнуть кого угодно. Что же было во мне такого устрашающего?
— Ты принадлежал к этому дому и имел полное право находиться в нем. Ты был сильным и уверенным в себе, чувствовал себя на своем месте. Мое положение было совсем другим.
Он понял, что ему придется задуматься об этих словах, но сейчас он не был готов разбираться с прошлым.
— Разве теперь ты не графиня Чейз? Отец выправил твое положение, дав все, что мог. Разумеется, он не смог обойти наследственное право, существующее в Англии. Чем ты недовольна? Разве кто-то не оказывает тебе должного уважения?
— Нет, все очень добры со мной. Но я страшно переволновалась три дня назад. И опять ощутила себя бастардом последнего графа Чейза. Нет, все были великодушны со мной.., и я благодарна им за это.
— А тетушка Вильгельмина?
— Ее поведение кажется очень странным. Чтобы понять, тебе надо самому познакомиться с ней. Сейчас как раз подходящее время для этого. Все собрались в Зеленой гостиной. Прошу тебя, Марк, пойдем. Ты должен представиться ей и Джеймсу.
— Отлично, Дукесса… Мой Бог, не слишком ли у тебя открытый вырез, подожди…
Марк вдруг направился к ней, и она поднялась ему навстречу. Сначала он поправил шаль на ее плечах, потом завязал ее узлом на середине ложбинки между грудей. Все еще недовольный, он схватился за вырез платья и стал тянуть его вверх. Но что-то мешало — платье было прочно закреплено под грудью. Дукесса ощутила тепло его пальцев.
Марк, казалось, не придавал этому обстоятельству ни малейшего значения и, нахмурившись, начал отчитывать ее:
— Я не люблю этого, ты должна сменить платье. Надеюсь, другие наряды не столь откровенны. Без сомнения, эта паршивая собака Тревор будет без конца пялиться на тебя. Может быть, приготовишь для него один из своих ледяных взглядов и покажешь, как твой подбородок может задираться до самого потолка? Дашь понять, что он будет находиться у тебя под каблуком? А как ты будешь называть его? Что тебе больше нравится — паршивая собака или проклятый хлыщ?
Но тут до Марка наконец дошло, что его пальцы прижимаются к ее груди. Она увидела, как вдруг потемнели его холодные голубые глаза, расширились зрачки, напряглись скулы. Он провел пальцами по ее обнаженным плечам, потом снова положил их на грудь. Непонятная волна дрожи прошла по ее телу, и она прильнула к нему. Однако он вдруг быстро отстранился. Стоило ей лишь чуть-чуть поддаться на зов своего тела, как он струсил. Для чего же он искушал ее? Дукесса была уязвлена.
— Кажется, пора идти.
— Да, — ответил он низким хриплым голосом, все еще не отрывая глаз от ее груди, — полагаю, что пора, Дукесса.
Было уже довольно поздно.
Стоя перед зеркалом, Дукесса соображала, как ей справиться с пуговицами на спинке платья. Вдруг дверь смежной комнаты открылась, и она увидела Марка в темно-бордовом халате.
Дукесса замерла в удивлении.
— Что ты делаешь здесь?
— Я — твой муж и могу быть там, где мне нравится.
— Понятно, — ответила она, глядя на завернувшийся ворот его халата, на протертый материал на локтях.
— Сомневаюсь, что ты понимаешь это.
— Как тебе понравилась Вильгельмина? Он слегка нахмурился.
— О, разве она не была любезна со мной до приторности? Но я не склонен доверять ей, так же как и Тревору. Я был прав. Он не отрывал алчных взглядов от твоей груди, и не пытайся отрицать это. И Джеймс тоже пялился, однако последний больше погружен в свои внутренние проблемы. Слава Богу, вечер прошел нормально, никто не сосредоточивался на семейных делах. Выручали политические события, визиты иностранных послов, всевозможные слухи и сплетни. Ты слышала когда-нибудь куплеты о Великой Княгине Екатерине и ее брате, царе Александре? Грубость, жестокость и разврат…
— Я слышала, как Спирс напевал их, у него недурной баритон, и сами куплеты довольно остры.
— Да, он тоже так считает. Тетушка Вильгельмина вела себя абсолютно нормально, насколько это можно ожидать от одичавших колонистов. Еще эта замедленная речь! Почему надо говорить врастяжку? Так и подмывает прикрикнуть, чтобы они ворочали своими языками быстрее. К счастью, вечер закончился мирно.
"Да, все прошло достаточно безболезненно, — подумала она. — Но удивительно, почему Вильгельмина пыталась очаровать Марка? Это было слишком явно и приторно, Марк прав”. Что касалось ее самой, то она весь вечер не могла оторвать глаз от Марка. Она смотрела на красивые очертания его рта; любовалась его руками с длинными чувственными пальцами, вспоминая, как совсем недавно они ласкали ее; наслаждалась его низким, глубоким голосом. И вот он здесь, рядом. Зачем же он пришел? Чтобы снова мучить ее?
— Ты не поможешь расстегнуть мне платье, Марк? Я просто не в силах справиться с ним.
Услышав такое от любой другой женщины, он бы воспринял это как приглашение. Дукесса откинула со спины густые волны своих черных волос. Ее лицо казалось теперь еще более тонким в обрамлении длинных прядей, черты его были скульптурно-четкими и правильными, их лишь слегка оживляли черные короткие завитки волос возле ушей. Дукессе очень шли распущенные волосы, и она выглядела теперь не такой строгой, как с черной косой, уложенной вокруг головы.
Марк расстегивал пуговки у нее на спине. На Дукессе в этот вечер было чудесное темно-голубое платье под цвет глаз. Закончив, он отступил на шаг:
— Все, теперь ты свободна.
Она повернулась к нему лицом. Он не двигался. В комнате не было ширмы.
— Ты не мог бы оставить меня на время, мне нужно переодеться.
— Нет, но я иду в постель.
Она смотрела, онемев от изумления, как он идет к ее постели, стоявшей на возвышении в конце комнаты, развязывает и сбрасывает халат.
Дукесса отлично поняла, чего он хочет, хотя она никогда не думала, что он так легко и цинично сможет продемонстрировать свое желание.
Она стояла, уставившись на него.
— Ты хочешь, чтобы я стала твоей женой, Марк? Он холодно улыбнулся ей.
— Раздевайся, Дукесса.
Очень медленно она стянула платье с плеч, и оно упало небольшой горкой голубого шелка к ногам. Затем, стоя в сорочке, слегка нагнулась и, сняв темно-голубые подвязки, освободилась от чулок.
— Прежде ты почему-то не хотел меня, — сказала она, подойдя к постели.
Ее лицо, в обрамлении черных волос, казалось очень бледным на фоне тусклого освещения комнаты. Мэгги была права. Это сочетание молочно-белой кожи и черных волос выглядело поистине завораживающе. Она была необыкновенно изящной — жена, опоившая его опием и женившая на себе.
— Да, — ответил он. — Но я все же мужчина, а ты моя жена. Так в чем же дело? Мне это больше подходит, чем скакать в Дарлингтон в поисках какой-нибудь смазливой потаскушки. Ты доставляешь мне не очень много удовольствия, но все же я воспользуюсь тобой. Попробую удовлетвориться ничтожной толикой наслаждения. Иди ко мне, я хочу снять с тебя сорочку.
— Но ведь ты говорил, что не станешь иметь детей от меня, не позволишь внукам моего отца унаследовать графский дом.
— Да, разумеется, я говорил это. Так и будет.
— Не понимаю.
— Не сомневаюсь, что ты не понимаешь пока, но вскоре все прояснится. Я лишь прошу тебя, не надо никаких криков и жалоб. Если хочешь, лежи как оловянная болванка, пожалуйста, только никаких плачущих звуков, умоляю.
— Надеюсь, ты не станешь называть меня Лизетт?
Он рассмеялся своим мрачным смехом.
— О, разумеется, нет. В нормальном состоянии спутать тебя с ней невозможно. Слишком заметная разница в ее пользу. Но почему бы мне не называть тебя Селестой?
Она еще больше побледнела.
— Ты ведь был в Лондоне всего одну ночь?
— Да. И что?
— За эту ночь ты успел побывать с Селестой?
— Да, и она довольно искусна, хотя ей тоже не сравниться с Лизетт и ее утонченными ласками. Однако мне понравилось то, что она из Бристоля и прошла неплохую практику с моряками. Разумеется, они слегка грубоватый народ, но иногда и это занятно. А какая у нее грудь! Мои ладони не так уж узки, но ее грудь в них не умещалась. Ладно, хватит уже, иди сюда, Дукесса.
Это было уже чересчур! В конце концов она слишком горда, чтобы выносить столько унижения.
— Нет, Марк, мне что-то не хочется, — сказала она и, развернувшись, направилась к двери, подхватив по пути халат Она уже взялась за ручку двери, когда Марк оказался рядом. Он потащил ее назад за собой, потом остановился и, откинув в сторону ее волосы, стал целовать шею. Дукесса замерла. Ее халат распахнулся, и она почувствовала тепло его тела, его поцелуи, язык.
Очень нежно он повернул ее лицом к себе, потом подхватил на руки и понес к постели. Положив ее на спину, Марк стоял рядом уже обнаженный, но она не смотрела на него.., не могла, чувствуя испуг. Ее состояние было далеко от возбуждения. Ни слова не говоря, он вытряхнул ее из халата, потом взялся за сорочку…
— Ну же, давай, теперь это.
Он поднял ей руки и стянул сорочку через голову. Через мгновение Марк уже лежал на постели, не касаясь ее. Дукесса молчала.
— Как холодна, как сдержанна, — снова заговорил он, откидывая зачем-то ее волосы со лба и щек. — Это именно то, что джентльмен и хочет видеть в своей жене, которая прежде всего леди и не ищет без конца все новых и новых чувственных наслаждений, предавая своего мужа. Но какое разочарование, Дукесса, ты не можешь быть слишком строгой, имея такие хорошенькие аппетитные ушки. — Он поцеловал ей ухо, проникая в него языком. — Никогда больше не надевай таких сорочек, — прошептал он. — Она красивая и, несомненно, очень дорогая, но чересчур кокетливая.
— Ты хочешь сказать, что эта рубашка подходит лишь таким, как моя мама?
— Я не говорил этого, — ответил он после продолжительной паузы.
— Ты боишься, что я стану чувственной кокеткой, что это у меня в крови.
— Возможно, я не знаю. Не стоит так волноваться. — Он накрыл ее своим телом.
Дукесса чувствовала себя совершенно беспомощной.
Марк с нежной трогательностью смотрел на нее, повторяя легкими, еле ощутимыми прикосновениями линию ее тонких бровей, глаз, губ.
Дукесса растворялась в его взгляде. Каждое его прикосновение отдавалось где-то внутри ее спазмом. Горечь от его недавних слов уступала место желанию. Она наслаждалась теплом его тела. Теперь он был в ее власти, она хотела его, нуждалась в нем так же, как и он в ней, и не желала скрывать своих чувств.
— Дукесса… — проговорил он изумленно.
Она слышала его прерывистое дыхание, видела, как он вдруг отстранился от нее, разглядывая сверху ее распростертое тело, всю ее, дрожащую от вожделения.
Она смотрела на него непонимающими глазами, ощущая глухие удары в своем теле, сумасшедший ток крови в венах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51