Ее тошнило от слова “Дукесса”, но она вынуждена была покорно сносить насмешки. Одни называли ее гордячкой, другие — рассеянной и заторможенной. Она же ощущала себя изгоем.
В следующий раз она встретилась с Марком в Чейз-парке в июне 1808-го. Тогда ей было тринадцать. Он уже учился в Оксфорде и приехал погостить на каникулы. Увидев ее, он рассмеялся:
— Привет, Дукесса. Я слышал, это имя осталось за тобой. Надеюсь, ты не забыла, откуда оно взялось?
Он улыбался, но ей казалось, что кузен заговорил с ней скуки ради. Она холодно и молча смотрела на него, гордо подняв голову.
Марк вопросительно ожидал ответа. Что-то в его взгляде раздражало и оскорбляло ее.
— Вам мешает отвечать ваша надменность или вы, по обыкновению, витаете в облаках, не замечая нас, простых смертных? А помните мое давнее предсказание — тогда вы были совсем маленькой девочкой? Возможно, нет. Вы обещаете стать столь прекрасной, как я и ожидал. Вам, кажется, тринадцать? Так я по крайней мере слышал. А что будет в шестнадцать? Хотел бы я посмотреть на вас тогда… — Он снова рассмеялся, снисходительно похлопав ее по плечу, и направился к выходу.
Марк совершенно ошеломил ее. Сама не зная как, она очутилась в доме. Вот мистер Сэмпсон устремился ей навстречу, улыбаясь, как обычно. Миссис Эмери, следуя за ним по пятам, приглашала:
— Добро пожаловать, мисс, добро пожаловать!
Но гораздо чаще ее называли Дукессой, даже ее отец, даже Энни, которая первая, хотя и невольно, дала ей возможность узнать о своем незаконном происхождении. Ее будоражил вопрос: почему все слуги в доме так приветливы с ней, отлично понимая, кто она? Ведь пятно на ней было неизгладимым.
Если бы кто-то поинтересовался, она могла без промедления ответить, что утратила невинность в возрасте девяти лет.
Однажды, в один из визитов дяди Джеймса в их коттедж, она обнаружила его в постели матери. Это было похоже на ожог. Они обнимали друг друга и смеялись; их головы, золотистая матери и черная дяди Джеймса, соприкасались — ив этом было что-то от союза дьявола с ангелом. Вид у них тогда был удивительно счастливый. Потом она застала их целующимися в узком коридоре второго этажа. Мать была прижата к стене, а ее рот совершенно закрыт ртом дяди Джеймса.
Три месяца назад, до ее ежегодного визита в Чейз-парк, дядя Джеймс признался в том, что он ее отец. Мама же отмалчивалась. Она ничего не ответила ему тогда, сидя на бледно-голубой парчовой кушетке в набитом безделушками будуаре матери. Он объявил ей это неожиданно, без всякой преамбулы:
— Ты моя дочь, не имеет больше смысла скрывать это, по крайней мере пока мы здесь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать такие вещи, не так ли, Дукесса? Впрочем, ты, кажется, уже и без моего заявления знала все. Я вижу это по выражению твоих глаз и изгибу губ. Что ж, ничего удивительного. Я уже говорил маме, что ты наверняка обо всем догадалась, поскольку не глупа и не настолько рассеянна, чтобы не замечать очевидного. — Пожав плечами, он продолжал:
— К сожалению, существует такая вещь, как общественное мнение, я должен считаться с приличиями и требованиями моей жены.
Он немало наговорил ей тогда, она уже даже не помнила всего, но понимала, что в тех словах звучало чувство вины взрослого мужчины перед ребенком. Было ли ему важно, что она думала обо всем этом? Осуждала ли она его или была снисходительна? Она не знала и не пыталась рассуждать на эту тему. У нее есть мама, и этого довольно. Он мало интересовал ее.
В конце концов, спокойно кивнув, она сказала:
— Да, дядя Джеймс. Я ваш бастард и знала об этом уже несколько лет. Пожалуйста, не беспокойтесь, ваше заявление не застало меня врасплох.
Он остановился в изумлении. Ее тон был убийственно вялым и безразличным. Каким никчемным, наверное, он казался ей все эти последние годы. Джеймс неотрывно смотрел в ее темно-голубые глаза — его глаза, на иссиня-черные волосы — его волосы, заплетенные в блестящие толстые косы. Правда, ее волосы были более мягкими и вились, как у матери. Возле маленьких ушек из кос выбивались вьющиеся колечки. Он так любил играть мягкими кудрями Элизабет, нежными, пахнувшими чем-то невыразимо сладким! Ее черты проглядывали в лице девочки — чувственно-полный рот, скульптурно вылепленный, тонкий прямой нос. Он отогнал от себя счастливые видения и снова посмотрел на дочь — спокойную, углубленную в себя. Она казалась величественной неподвижной статуей и обескураживала своим поведением. Ему было трудно вспоминать о факте ее появления на свет: вначале он приказал Бесс избавиться от “отродья”. Но Бесс заявила, что даст жизнь этому ребенку. Что же касается его, то он может поступать как ему заблагорассудится. Джеймс решил оставить все как есть, потому что любил ее и боялся потерять.
Прошли годы. И вот теперь перед ним сидела его дочь — непонятная, отстраненная и гордая. Это его единственное нежеланное дитя.
* * *
Дукесса слишком хорошо запомнила те две недели 1808 года, проведенные в Чейз-парке. Кузен Марк постоянно выводил ее из себя своими шуточками. Казалось, он был рожден для одних лишь каверз. Но это было еще не все. Она испытывала страшную боль потери.
Два младших кузена, Чарли и Марк, участвовали в состязаниях по гребле, которые были устроены на реке Дервент. Оба были на одной из двух столкнувшихся парусных лодок. Более двухсот зрителей с ужасом наблюдали трагедию с берега. С других лодок добровольцы быстро попрыгали в воду, чтобы оказать помощь, но Чарли уже получил смертельный удар по голове и погиб мгновенно. Ударом его перекинуло через борт. Марк-младший вместе с другими нырял под днищами разбитых лодок, надеясь отыскать его, и был убит внезапно обрушившейся мачтой.
Чейз-парк долгое время был в трауре. Отец Дукессы замкнулся ото всех и большую часть дня проводил в своей библиотеке. По ночам тишину дома разрывали крики графини, страдающей ночными кошмарами. Марк-старший ходил бледный и натянутый, упрекая себя за то, что остался живым. Хотя он вообще не участвовал в парусных соревнованиях. В это злосчастное время молодой человек находился на конном заводе в Ротмери, где выбирал себе скакуна для охоты.
Дукесса вернулась в Уинчелзи к своей матери.
* * *
В течение следующих пяти лет графиня каждый год рожала, но ни одному из рожденных ею детей не суждено было выжить. Все были мальчиками. Граф Чейз становился все более мрачным и замкнутым. Он начал как-то искоса посматривать на Марка, в котором текла родная кровь. Ему становилось не по себе от мысли, что их род продолжится через брата. Он хотел своих наследников, собственную линию рода.
В конце концов граф стал чаще появляться в “Бутоне Розы”, но оставался теперь таким же молчаливым, как и Дукесса. Его смех перестал звучать, казалось, навсегда. Мать всячески поддерживала его, была, как никогда, нежна и внимательна. Граф боялся возвращаться в Чейз-парк, его пугала жена, вечно беременная, рожающая нежизнеспособных детей.
Теперь старший кузен Марк Уиндем стал наследником Чейза.
Глава 1
“Бутон Розы”, Уинчелзи
Январь 1813 года
— Простите, сожалею, что вновь приходится беспокоить вас, но нам необходимо поговорить о многих неотложных делах…
Мистер Жоли. Адвокат ее мамы. Он всегда казался спокойным и выдержанным. Сейчас его голос звучал со странной настойчивостью, но она как будто не замечала этого и не отвечала. Не столько потому, что была подавлена смертью матери, сколько повинуясь своей многолетней привычке. Она умела молча слушать и наблюдать. Что такое важное хотел сообщить ей мистер Жоли? Судя по его многозначительной паузе, отец еще ничего не знает. Она совсем забыла о графе, подавленная горем. Необходимо сообщить… И должна написать ему об этом страшном несчастье она сама. Перед ее глазами вдруг возникла картина — отец недоверчиво читает ее послание, постепенно понимая, что произошло. Дукесса закрыла глаза, представив боль, которую он должен испытать в этот момент. Он безумно любил ее мать. Ее смерть вышла такой неожиданной, казалась нелепостью, злой шуткой.
Несчастный случай. Внезапно надломилась ось колеса, когда экипаж проезжал по извилистой дороге через меловые скалы. Скалы вздымались на высоту от восьми до тринадцати футов и обрывались отвесно у самого берега. Экипаж отнесло вбок и сбросило вниз. Мама, должно быть, погибла мгновенно. Тело ее до сих пор не нашли, хотя минуло уже полтора дня. Его могло отнести далеко в море отливом… “Мамочка, бедная моя мамочка… Господи, надо взять себя в руки”. Дукесса, очнувшись, посмотрела на мистера Жоли, который ждал, явно намереваясь продолжить разговор.
— Мисс Кокрейн, поверьте, мне очень трудно говорить с вами об этом в такой момент, но кончается срок аренды на ваш дом, а арендатором его является граф Чейз.
— Я не знала этого.
Ей всегда казалось, что их коттедж был собственностью мамы. Впрочем, разве мужская поддержка не считается самой естественной для женщины? Только почему он оформил его на себя? Чтобы подчеркнуть их зависимое положение?! Все права оставались в его руках. Это было как внезапный злой щелчок, его облик быстро менялся в ее восприятии: вместо несчастного, убитого горем, перед ней возникал властный человек, содержавший женщину ради собственного удовольствия.
Она вдруг почувствовала себя незащищенной. Отец находился в Йоркшире, а она — здесь, совершенно одинокая, если не считать преданного Баджи.
— Я должна написать отцу, — помолчав, сказала она ровным холодным голосом. В эту минуту ей хотелось только одного — чтобы адвокат оставил ее в покое. — Думаю, когда срок аренды закончится, я уеду в Чейз-парк.
— Есть и другое решение, — отозвался мистер Жоли, наклоняясь к ней ближе, словно ищейка, берущая след. Она смотрела на него с нескрываемой ненавистью.
— Другого решения быть не может, — сказала она ледяным тоном.
— Возможно. — Он сидел по-прежнему наклонившись, протягивая к ней руку. — Но если его сиятельство не согласится с тем, чтобы вы жили в Чейз-парке?
— Его жена умерла семь месяцев назад, перед моим последним визитом туда. Лишь для нее одной мое присутствие было нежелательным, что вполне объяснимо. Теперь мне легче понять ее. Как бы то ни было, но ее уже нет, препятствий больше не существует.
— Да, но его сиятельство должен быть очень осторожным, вы сами понимаете, мисс Кокрейн. Существует такая вещь, как мнение света. Он ведь все еще находится в трауре и должен соблюдать правила приличия. Его соседи весьма наблюдательны, так что графу необходимо вести себя пристойным образом.
— О чем вы? Что за ерунда? Он ведь не под венец идет. Кому есть дело до его побочной дочери, проживающей в Чейзе?
— Поймите, ваш переезд к отцу люди могут воспринять как знак неуважения по отношению к покойной.
Она не собиралась верить ему и не желала продолжать этот разговор.
— Полагаю, что порядочные люди никогда не станут вмешиваться в чужую жизнь, что же касается женских сплетен… Джентльмен не должен придавать им значения. К тому же не думаю, что кто-то выдерживает траур в полном одиночестве. — Дукесса говорила спокойно, но заметно откинулась назад, стараясь не замечать протянутой к ней руки.
Воспоминания вновь завладели ее мыслями, отвлекая от визита навязчивого адвоката. Она вспомнила, как умирала графиня. Причиной смерти стали очередные роды. Младенец не прожил и двух часов. Отец с облегчением узнал о смерти жены, вместе с ней прекращался кошмар последних лет. Ему уже не придется хоронить каждый год своих детей. Она видела наполненные слезами глаза графа и понимала, что он оплакивает не жену, а несчастного ребенка.
— Возможно, и так, мисс Кокрейн, — прервал ее мысли адвокат. — Но что, если существует человек, который хочет помочь вам, защитить вас в этих печальных обстоятельствах и сохранить вам этот миленький коттедж?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51