Найалл ничего не ответил, он мрачно смотрел, как, умирая, опадало пламя, становясь похожим на малиново-красную клумбу. Мотыльки пепла порхали теперь по всему саду, их больше не уносило вверх мощной тягой костра. Соседи, довольные тем, что худшее уже позади, стали расходиться, возвращаясь к своим постелям.
Найалл тяжело вздохнул, как бы стряхивая с себя оцепенение.
— А я собирался сегодня привести сюда свою маленькую дочку. Мы только вчера вечером говорили о том, что ей пора жить со мной, она уже подросла. Но теперь я боюсь! Если какой-то безумец не дает покоя этому дому, может, ей лучше оставаться у моей сестры.
— Нет-нет! — воскликнул Кадфаэль, воодушевляясь от этой мысли. — Приводи ее домой! Не надо бояться! Этот безумец больше не будет преследовать тебя. Обещаю!
Утро дня перенесения мощей святой Уинифред выдалось ясным и солнечным, поднявшийся на рассвете легкий ветерок разнес запах гари над крышами домов Форгейта, а первый же человек, отправившийся на работу в город, доставил туда известие о пожаре, как только перешел мост. Лавки Вестье оно достигло, едва были открыты ставни и вошли первые покупатели. С перепуганным лицом, как у человека, который принес дурные новости и не знает, как их помягче изложить, Майлс влетел в комнату Джудит:
— Джудит, похоже, с несчастьями, которые вьются вокруг розового куста, еще не покончено. Случилась еще одна странная вещь, я только что услышал об этом. Сильно волноваться не надо, никто на этот раз не умер, никто не ранен, все не так страшно. Но я знаю, что ты будешь огорчена.
Длинное, словно задабривающее ее вступление не успокоило Джудит, несмотря на его тон. Она поднялась со скамьи у окна, на которой сидела рядом с сестрой Магдалиной:
— Что еще? Что случилось?
— Ночью был пожар, кто-то поджег розовый куст. Говорят, он сгорел, до последнего листочка, до корня. Не осталось ни бутона, ни веточки, а уж тем более цветка, чтобы уплатить тебе ренту.
— А дом? — в ужасе прошептала Джудит. — Огонь не перекинулся на дом? Он цел? Найалл не пострадал? Только куст?
— Нет, нет, больше ничего, не беспокойся ни о доме, ни о мастере, они в полном порядке. Говорят, никто не пострадал. Успокойся, все уже позади! — Майлс нежно обнял Джудит за плечи, по-братски улыбаясь ей прямо в лицо. — Все кончилось, могло быть и хуже. Только этот проклятый куст погиб, и я думаю, может, это и к лучшему — он был причиной стольких бед. Нелепая сделка, и хорошо, что ты избавилась от нее.
— Я не думала, что так получится, — с болью проговорила Джудит и мягко освободилась от объятия кузена. — Это был мой дом, я имела право подарить его. Я была в нем счастлива и хотела отдать его богу, хотела, чтобы над этим домом было божье благословение.
— Дом опять твой, дорогая, — сказал Майлс, — потому что в этом году нет розы, чтобы уплатить тебе за него. Ты можешь вернуть его себе за невыполнение условий договора. Ты можешь отдать его как свой вклад в монастырь, если решишься уйти к бенедиктинкам. — Улыбаясь, он искоса посмотрел своими ясными голубыми глазами на сестру Магдалину. — Или снова поселиться в нем, если захочешь. Или разрешить нам с Исабель жить там, когда мы поженимся. Что бы ты ни решила, сделки уже не существует. На твоем месте я бы теперь не торопился заключать новый договор.
— Я не забираю обратно подарков, — промолвила Джудит, — тем более у бога.
Майлс оставил дверь открытой, и в комнату доносились из зала приглушенные голоса работающих женщин. Внезапно в этот тихий гул ворвались другие голоса, послышавшиеся у входной двери в дом, — сначала мужской, вежливый и спокойный, а затем голос Агаты, в котором звучали любезные светские нотки. Сегодня в доме Вестье можно было ожидать многих посетителей, поскольку это был день похорон Бертреда. Через несколько часов его тело отнесут на кладбище.
— Довольно, — произнесла Джудит, отворачиваясь к окну. — Зачем сейчас говорить об этом? Если этот куст сожгли…
В ее словах послышался какой-то грозный, библейский отзвук, словно напоминание о неопалимой купине. Но тот куст, разумеется, не был пожран огнем.
— Джудит, дорогая. — На пороге появилась Агата. — К тебе опять пришел милорд шериф и с ним брат Кадфаэль.
Хью и Кадфаэль спокойно вошли. Ничего зловещего не было в их появлении, разве что вслед за ними в комнату вошли два сержанта из гарнизона и встали по обе стороны дверей. Джудит обернулась, чтобы поздороваться с пришедшими, думая, что они принесли ей известие о пожаре.
— Милорд, опять я и мои дела причиняют вам беспокойство. Кузен уже рассказал мне о ночном происшествии. Я от всего сердца надеюсь, что это последний всплеск в ужасном водовороте. Простите, что вам пришлось оторваться от дел, думаю, что теперь с этим будет покончено.
— Таково и мое намерение, — ответил Хью, отвесив полагающийся поклон сестре Магдалине, которая сидела у окна со своим обычным видом сдержанного достоинства, как женщина, прекрасно умеющая хранить молчание, когда того требуют обстоятельства. — Сегодня утром у меня дело, скорее, к мастеру Кольеру. — Он повернулся к Майлсу и с самым дружеским, самым располагающим выражением лица быстро и вкрадчиво спросил — тоном, не позволяющим заподозрить ничего дурного:
— Сапоги, которые были на Бертреде, когда мы достали его из реки, — когда вы дали их ему?
Майлс соображал быстро, но все же замешкался. На минуту у него перехватило дыхание, и, прежде чем он смог заговорить, ответила его мать, не сдержавшая свою обычную готовность поболтать и гордая тем, что ей известна любая подробность, касавшаяся ее сына:
— В тот день, когда нашли бедного мертвого юношу из аббатства. Помнишь, Майлс, ты побежал туда, чтобы привести Джудит домой, как только мы об этом узнали. Она пошла забрать свой пояс…
Майлс уже взял себя в руки, но остановить Агату, пустившуюся в объяснения, удавалось очень редко.
— Ошибаешься, матушка, — сказал он и даже слегка улыбнулся, как снисходительный сын, привыкший терпеливо относиться к забывчивости матери. — Это было несколько недель назад. Я увидел, что его сапоги износились до дыр. Я и до этого отдавал ему те, что сам уже не носил, — добавил он, поворачиваясь к Хью и прямо глядя во внимательные черные глаза шерифа. — Сапоги — дорогая штука.
— Нет, милый, — настаивала Агата, не слушая возражений. — Я хорошо помню. Такой день — разве можно забыть? Ты в тот же вечер заметил, что Бертред ходит почти босиком и что негоже человеку из такого дома, как наш, бегать по поручениям полуразутым.
Она говорила и говорила, не обращая ни на кого внимания, но постепенно до нее стало доходить, что ее сын стоит с побледневшим лицом, которое стало такого же цвета, как белки его обжигающе-холодных глаз, не отрываясь смотревших на мать, но не с любовью и теплом, а с ледяной, смертельной свирепостью. Приветливый голосок Агаты задрожал, она пробормотала что-то неразборчивое и замолчала. Если она ничем не помогла сыну, то, по крайней мере, убедила всех в своей собственной слепой добродетели.
— Вообще-то, кто его знает… — залепетала она трясущимися губами, пытаясь найти подходящие слова, чтобы угодить сыну и стереть с его лица это страшное выражение. — Пожалуй, я не уверена, я могу ошибаться…
Однако было уже поздно. Ненависть, сверкавшая в аквамариново-синих глазах Майлса, ослепила его мать, и слезы потекли у нее по щекам. Джудит стряхнула с себя оцепенение, в которое впала от неожиданности и потрясения, подошла к тетке и обняла одной рукой ее дрожавшие плечи.
— Милорд, разве это так важно? Что все это значит? Я ничего не понимаю. Пожалуйста, объясните…
Все и впрямь произошло столь внезапно, что Джудит не могла уследить за сказанными словами и не поняла их смысл. Лишь когда она заговорила, пришло озарение — резкое, страшное, как удар кинжала. Молодая женщина побледнела и замерла, переводя взгляд с Майлса, застывшего в молчании и осознавшего бессмысленность оправданий, на Кадфаэля, державшегося в стороне, затем на сестру Магдалину и на Хью Берингара. Губы Джудит зашевелились, беззвучно выговаривая: «Нет! Нет! Нет…» — но вслух произнести она ничего не могла.
И все же они находились в ее доме, и хозяйкой здесь была она. Посмотрев Хью прямо в лицо, без улыбки, но спокойно, она сказала:
— Я думаю, милорд, нет необходимости волновать мою тетю, мы прекрасно можем обсудить и уладить все это без нее. Тетя, тебе лучше пойти и помочь на кухне Элисон. Там полно дел, а сегодня для нее такой тяжелый день, не надо оставлять ее одну. Потом, позже, я расскажу тебе все, что нужно, — пообещала Джудит.
Если в ее словах и прозвучала нотка предчувствия чего-то ужасного, Агата не услышала ее. По-прежнему обнимая тетку, Джудит повела ее к двери, и та вышла из комнаты, наполовину успокоенная, наполовину ошеломленная, а Джудит вернулась и закрыла за собой дверь.
— Теперь можно говорить свободно. Увы, я поняла, о чем речь. Я понимаю, что о событиях, которые произошли более недели назад, два человека могут вспоминать по-разному. И я знаю, брат Кадфаэль сказал мне, что сапоги, которые были на Бертреде, когда он утонул, оставляли такой же след, как след сапога убийцы брата Эльюрика, под виноградной лозой у стены. Так что, видишь ли, Майлс, это и впрямь крайне важно выяснить, на ком были сапоги в ту ночь, на тебе или на Бертреде.
Майлса выдало лицо. На белом как мел лбу выступили крупные капли холодного пота.
— Я же сказал, что отдал их Бертреду давным-давно…
— Не так давно, — прервал его Кадфаэль. — Он не успел стоптать их по своей ноге. На подошве приметы вашей походки, а не его. Вы, конечно, помните восковой слепок, который я сделал. Вы видели его, когда приходили за госпожой Перл к бронзовых дел мастеру. Вы тогда еще спросили, что это такое и зачем нужен слепок. И в тот же вечер, по словам вашей матери, вы отдали свои сапоги Бертреду. Ведь Бертред не имел никакого отношения к истории с розой, и трудно было ожидать, что его станут расспрашивать или станут осматривать его вещи.
— Нет! — заорал Майлс, изо всех сил тряся головой. Крупные капли пота полетели у него со лба. — Не тогда! Нет! Гораздо раньше! Не в тот вечер!
— Ваша мать опередила вас и не дала солгать, — очень спокойно произнес Хью. — Не солжет и мать Бертреда. Вам лучше во всем признаться. Это зачтется, когда вы предстанете перед судом. Потому что вас будут судить, Майлс! За убийство брата Эльюрика…
Майлс сломался. Он съежился и обхватил голову руками, как бы желая одновременно и укрыть ее, и удержать от дрожи.
— Нет! — донесся сквозь пальцы его хриплый протестующий шепот. — Не убивал… нет… Он набросился на меня как сумасшедший, я не хотел убивать его, я только хотел уйти…
Вот и все. Вот и получен ответ на вопрос, просто и недорогой ценой. После таких слов отрицать свою вину Майлс уже не мог. А все остальное он выложит потом, добровольно, в надежде на снисхождение. Он сам загнал себя в ловушку и не смог этого выдержать. И все из тщеславия и корысти!
— …А может быть, и за убийство Бертреда, — безжалостно продолжал Хью тем же бесстрастным голосом.
На сей раз крика не последовало. Майлс задохнулся, пораженный, и задрожал, как в ознобе, — такого он не предвидел.
— …И, в-третьих, за попытку убить свою кузину в лесу у Брода Годрика. Ставка в игре была велика, Майлс Кольер, и ваше поведение объяснимо, если учесть все, что случилось, всех этих поклонников госпожи Перл, которые претендовали на ее руку и ее состояние, причем целиком, а не только на половину. Однако убийство пришло в голову только одному человеку — вам, ее ближайшему родственнику.
Джудит медленно отвернулась от Майлса и опустилась на скамью рядом с сестрой Магдалиной. Она обхватила себя руками, словно ей было холодно, но не произнесла ни звука, не выказала ни потрясения, ни страха, ни гнева. На ее лице застыло выражение человека, которого ограбили, кожа на высоких скулах побелела и натянулась, а взгляд серых глаз, казалось, был обращен внутрь ее самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34