Давид здоров со всех точек зрения, даже Мариолина и К° это подтвердили. Допустим, он совершил какое-то конкретное преступление: убил кого-нибудь, поджег дом, заложил динамит в здание миланского вокзала... Нет, вряд ли это довело бы его до такого состояния. Так ведет себя человек, когда его "я" разодрано в клочья, человек, сломленный чем-то или кем-то. Чем или кем – ты и должен выяснить, а пьянство – это так, пустяки.
– Теперь, если вы отдохнули, можно ехать.
Он встал и выбросил окурок в молочную дымку. Неужели рассвет никогда не наступит? Что за странная местность: даже птицы не щебечут перед восходом солнца. Тишина, как ночью.
– По-моему, спать вы не хотите. Я тоже. Чем скорей мы уедем отсюда, тем лучше. Я сам соберу вещи: дня два старайтесь как можно меньше пользоваться левой рукой.
Пользуясь полученными от Давида инструкциями, он нашел превосходный чемодан из мягкой – разумеется, темно-синей – кожи и сложил туда все необходимое. Затем туалетной бумагой тщательно стер пятна крови от комнаты до ванной (чтоб содержать Лоренцу с девочкой, еще и не тем станешь заниматься) и снова подошел к постели.
– Вставайте. Поскольку какое-нибудь кровавое пятно я мог пропустить, вы перед отъездом разбудите горничную или дворецкого – на ваше усмотрение – и скажете им, что уезжаете, а то, чего доброго, обнаружат пятно и подумают, будто тут совершено преступление и преступник сбежал, прихватив труп.
Давид повиновался с унылой готовностью, разбудил дворецкого, того самого, что предстал вчера перед Дукой в ночной рубашке, велел отнести чемодан в машину и уселся на переднем сиденье, понимая, что сесть за руль ему не позволят.
Они спустились с нежно-зеленых холмов Брианцы на Паданскую равнину и возле Монцы отыскали кафе, открытое в столь ранний час. Естественно, там не оказалось приемлемой марки виски, поскольку это было даже не кафе, а обыкновенная забегаловка. Однако микеланджеловский Давид, похоже, выдохся, и его надо было срочно чем-то заправить. Он взял две граппы. Аузери-младший мгновенно осушил одну, и Дука подвинул ему свою рюмку.
– Приступаем к интенсивной терапии, – пояснил он. – Как только я сочту, что вам необходимо выпить – сам налью. Без моего разрешения – ни глотка.
Давид снова выпил. Рюмочки были малюсенькие, жалкие, как и само заведение, куда заглядывают, очевидно, в основном любители наливок, носящие башмаки на резиновом ходу.
– Пожалуй, вам и третья не помешает, – решил Дука.
Уже в машине он спустя какое-то время покосился на Давида: бледность исчезла, дыхание стало ровным. Столько крови потерять – это вам не шутки. К тому же неведомая кобра постоянно гложет ему кишки.
– Если б вы мне рассказали, что с вами произошло, как знать, может, я бы сумел вам помочь.
Он знал, что и на этот раз ему не дождаться ответа.
4
Солнце изредка светит даже над Миланом. В то утро оно пробилось сквозь крыши и окрасило верхние этажи в розоватый цвет; скоро начнет парить. Он остановил «Джульетту» на площади Леонардо да Винчи.
– Зайдем ко мне. Сестра наверняка уже встала: она в шесть кормит ребенка.
Портал XV века выглядел внушительно на фоне обшарпанного здания и, конечно же, оказался заперт. Тогда Дука свистнул под окнами, и на втором этаже сразу появилась Лоренца с девочкой на руках.
– Откуда ты в такую рань? Я уж думала, что ослышалась, – сказала она и бросила ему ключи.
– Я с другом, свари нам кофе. – Он сделал знак Давиду следовать за собой. – Дом старый, квартира тесная, к тому же полна тараканов – с двух сторон ползут, и с улицы, и со двора. Но потерпите, мы всего на несколько минут.
Лоренца встретила их у двери в пижаме, по счастью, темной; ее длинные волосы были перехвачены сзади простой аптечной резинкой.
Он взял девочку на руки, представил Давида сестре. Сара, как ни странно, была не мокрая. Дука попросил у Лоренцы разъяснений на этот счет.
– Ты не бойся, я ее только что переодела. – Огромные глаза глядели с восторгом и на него, и на Давида – это вообще был ее способ смотреть на мир, вот так же она смотрела, когда навещала его в тюрьме, и говорила не менее восторженным голосом: «Ты не бойся, адвокат сказал, что все в порядке».
– Пошли на кухню, я подержу ее, пока ты сваришь кофе. – Он обернулся к Давиду, неподвижно застывшему на шатком стуле. – Извините, я сейчас. – В кухне он начал расхаживать с племянницей на руках (очень спокойный ребенок, пока сидит на ручках, но стоит положить его в кроватку – хоть уши затыкай). – У меня в правом кармане сигареты, достань, пожалуйста.
Лоренца вытащила у него из пиджака пачку, прикурила и сунула сигарету ему в рот.
– А в левом – чек и деньги. Деньги возьми, а чек оставь мне.
Увидев кипу бумажек, Лоренца нахмурилась. Спрятала деньги в ящик стола и поставила на газ кофеварку.
– Дука, откуда столько денег?
– Получил аванс. – Он старался, чтоб дым не попадал на малышку. – Не волнуйся, все законно, ты же знаешь. Мне Карруа работу нашел. Возможно, я на какое-то время исчезну, вот и заехал тебя предупредить. – А еще для того, чтоб дать ей денег: на детском стульчике он заметил булку, это означало, что у Лоренцы нет денег на ее любимое печенье.
– А что ты должен делать?
Лоренца всего пугается с тех пор, как его посадили в тюрьму, как умер отец, как ее бросил тот тип и врач в один прекрасный день сообщил ей, что она, по всей вероятности, беременна. От страха ее красивые пухлые губы теперь все чаще вытягиваются в ниточку.
Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что должен сделать с мальчиком, который остался в гостиной. Затем они направились туда с кофе и застали Давида в той же самой позе. Дука все еще держал девочку на руках, понимая, как это рискованно: Сара может запросто испортить синий костюм, не говоря уже о том, что он у него единственный. Но ручонка, обвивающаяся вокруг его шеи, и другая, пытающаяся схватить за нос, и голубые смеющиеся глазки, и трогательный лепет – разве все это не оправдывает риск? Он искоса наблюдал за Давидом, хотя поле для наблюдения нельзя было назвать обширным. Лишенный спиртного, тот впал в прострацию, даже на вопросы не отвечал – разве что улыбкой или кивком – и опять побледнел, надо его взбодрить, пока прострация не привела к полнейшей депрессии.
– Нам пора. – Он передал девочку сестре, счастливо избежав омовения.
– Когда вернешься? – спросила Лоренца.
– Еще не знаю. Я тебе позвоню.
В машине он сказал Давиду:
– Еще немного терпения. Сейчас заедем в парикмахерскую, а потом сразу в бар, тут неподалеку.
Тот благодарно улыбнулся и кивнул.
У парикмахера они сели бриться в соседние кресла; в зеркале он видел, как Давид то и дело прикрывает глаза: если уснет, это будет настоящая, большая победа.
Он уснул.
– Тсс, – прошептал он, обернувшись к парикмахеру, – мы всю ночь провели в машине, он устал и плохо себя чувствует. Пусть поспит, пока у вас мало клиентов.
– Да сегодня много и не будет. – Парикмахер оказался человеком понимающим: оставил Давида в кресле с намыленным лицом, а сам закурил сигарету.
Дука попросил его постричь, и им занялся ученик, молодой парень из Комо, который в отличие от мастера ничего не понял, для него это было поистине событие: надо же, человек уснул в кресле парикмахера! Видно, жизнь не баловала его событиями. Но вдруг он вспомнил и вполголоса рассказал Дуке, как сам один раз уснул в кафе – чего только на свете не бывает!
Подстриженный и побритый, Дука завел разговор с парикмахером, поглядывая то на часы, то на Давида и думая о том, что каждая проходящая минута отдаляет его от алкоголя и приближает к выздоровлению. Возможно, мальчик проспал бы до полудня, но в четверть одиннадцатого в заведение вошел громогласный миланец, постоянный клиент. Худой, костистый, несколько развязный, с сизоватым цветом лица – такие пользуются сногсшибательным успехом на телевидении.
– Вот он – я, пришел, увидел, победил! – завопил он с порога.
Давид вздрогнул и проснулся. Дука увидел, как медленно заливается краской его ненамыленная щека. Но многоопытный парикмахер был тут как тут: он проворно закончил бритье, и они вышли.
– Вы не сердитесь за то, что я затащил вас сюда? Ваш парикмахер наверняка классом выше.
Эта реплика осталась без ответа, поэтому Дука поспешил выгрузить своего подопечного перед баром на улице Плинио.
– Это лучшее заведение в округе. Заказывайте, не стесняйтесь.
Он старался не смотреть, как Давид пьет двойное виски; лишь вскользь бросил:
– Вы пейте спокойно, я никуда не тороплюсь.
Сон и виски сделали свое дело: его спутник перестал походить на мумию.
– Представляю, какая это для вас обуза, – сказал Давид, когда они сели в машину.
– Да уж, – не глядя, отозвался он. – Но вы мне нравитесь.
Он пересек площадь Кавур, проехал из конца в конец улицу Фатебенефрателли и остановился на соседней с ней улице Джардини.
– Обождите меня здесь. Мне надо зайти в квестуру. Ключи от машины оставлю, но помните, о чем я предупредил вас утром: без глупостей! Сбежите – из-под земли достану. Если будете еще в живых, я вам не завидую. И не вздумайте пить.
Давид кивнул; в лице ни тени улыбки. Дука поверил: пока еще парень не давал повода усомниться в его честности.
Он вошел в квестуру, и сразу потемнело в глазах, как от удара: нахлынули воспоминания об отце. Как часто он мальчишкой входил в это здание, пересекал этот двор, поднимался по этой лестнице, шагал по этому коридору до каморки или, скорее, конуры, которую отец именовал кабинетом. Здесь, едва шевельнув левой рукой (он почти не мог ею двигать после того, как на Сицилии ему пропороли ножом предплечье), отец указывал на стул, если так можно назвать скамейку с поперечной перекладиной в качестве спинки, и говорил:
– Садись заниматься.
Он клал на колени учебник, который ему велено было всегда носить с собой, и погружался в чтение, а если требовалось что-то записать, отец освобождал ему краешек своего колченогого стола, совершенно необоснованно им именуемого письменным. Вот за этим «письменным столом» он и вызубрил все исчисление бесконечно малых величии, химию и стереометрию.
Но сегодня путь его лежал по другому коридору, совсем тихому и пустынному – только один страж порядка стоял перед дверью в кабинет Карруа. Он, видно, был здесь новичок и, прежде чем впустить Дуку, потребовал пространных объяснений, даже собрался было обыскать, но, на его счастье, из кабинета выскочил разъяренный Карруа.
– Всяких болванов, которых я видеть не могу, ты пропускаешь, а как только придет мой друг, сразу становишься бдительным! – Карруа не умел разговаривать нормальным тоном – он или орал, или молчал. – Ну, что там у тебя с Аузери? – напустился он на Дуку, когда они вошли в кабинет.
Он все в подробностях рассказал.
– Спасибо за работу, она мне нравится, хотя и странная, я ее до конца так и не понял.
– Чего ты не понял?
– Не может быть, чтобы все дело было в алкоголизме этого парня. По-моему, тут что-то другое.
– То есть?
– Ну, не знаю... Мне кажется, это «что-то» может заинтересовать полицию.
Молчание. Доктор Луиджи Карруа мерил его взглядом. Он был давний друг их семьи и впервые, должно быть, вот так посмотрел на него, когда ему было лет пять-шесть. Но Дука и по сию пору не мог привыкнуть к его взгляду: когда Карруа на тебя смотрит, чувствуешь себя голым. Этот маленький, не толстый, но погрузневший за тридцать лет работы в полиции человек с седыми, довольно длинными и аккуратно зачесанными назад волосами (при этом даже без намека на лысину) мог бы вполне сойти за банкира, если б не взгляд.
– Вообще-то, если ты пошел в отца, – заговорил Карруа совершенно не свойственным ему тихим голосом, – значит, тут действительно что-то не так. Отец твой никогда не ошибался. – Он снова повысил голос. – Но ты не полицейский, а врач, к тому же семья Аузери никогда не занималась тем, что может заинтересовать полицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Теперь, если вы отдохнули, можно ехать.
Он встал и выбросил окурок в молочную дымку. Неужели рассвет никогда не наступит? Что за странная местность: даже птицы не щебечут перед восходом солнца. Тишина, как ночью.
– По-моему, спать вы не хотите. Я тоже. Чем скорей мы уедем отсюда, тем лучше. Я сам соберу вещи: дня два старайтесь как можно меньше пользоваться левой рукой.
Пользуясь полученными от Давида инструкциями, он нашел превосходный чемодан из мягкой – разумеется, темно-синей – кожи и сложил туда все необходимое. Затем туалетной бумагой тщательно стер пятна крови от комнаты до ванной (чтоб содержать Лоренцу с девочкой, еще и не тем станешь заниматься) и снова подошел к постели.
– Вставайте. Поскольку какое-нибудь кровавое пятно я мог пропустить, вы перед отъездом разбудите горничную или дворецкого – на ваше усмотрение – и скажете им, что уезжаете, а то, чего доброго, обнаружат пятно и подумают, будто тут совершено преступление и преступник сбежал, прихватив труп.
Давид повиновался с унылой готовностью, разбудил дворецкого, того самого, что предстал вчера перед Дукой в ночной рубашке, велел отнести чемодан в машину и уселся на переднем сиденье, понимая, что сесть за руль ему не позволят.
Они спустились с нежно-зеленых холмов Брианцы на Паданскую равнину и возле Монцы отыскали кафе, открытое в столь ранний час. Естественно, там не оказалось приемлемой марки виски, поскольку это было даже не кафе, а обыкновенная забегаловка. Однако микеланджеловский Давид, похоже, выдохся, и его надо было срочно чем-то заправить. Он взял две граппы. Аузери-младший мгновенно осушил одну, и Дука подвинул ему свою рюмку.
– Приступаем к интенсивной терапии, – пояснил он. – Как только я сочту, что вам необходимо выпить – сам налью. Без моего разрешения – ни глотка.
Давид снова выпил. Рюмочки были малюсенькие, жалкие, как и само заведение, куда заглядывают, очевидно, в основном любители наливок, носящие башмаки на резиновом ходу.
– Пожалуй, вам и третья не помешает, – решил Дука.
Уже в машине он спустя какое-то время покосился на Давида: бледность исчезла, дыхание стало ровным. Столько крови потерять – это вам не шутки. К тому же неведомая кобра постоянно гложет ему кишки.
– Если б вы мне рассказали, что с вами произошло, как знать, может, я бы сумел вам помочь.
Он знал, что и на этот раз ему не дождаться ответа.
4
Солнце изредка светит даже над Миланом. В то утро оно пробилось сквозь крыши и окрасило верхние этажи в розоватый цвет; скоро начнет парить. Он остановил «Джульетту» на площади Леонардо да Винчи.
– Зайдем ко мне. Сестра наверняка уже встала: она в шесть кормит ребенка.
Портал XV века выглядел внушительно на фоне обшарпанного здания и, конечно же, оказался заперт. Тогда Дука свистнул под окнами, и на втором этаже сразу появилась Лоренца с девочкой на руках.
– Откуда ты в такую рань? Я уж думала, что ослышалась, – сказала она и бросила ему ключи.
– Я с другом, свари нам кофе. – Он сделал знак Давиду следовать за собой. – Дом старый, квартира тесная, к тому же полна тараканов – с двух сторон ползут, и с улицы, и со двора. Но потерпите, мы всего на несколько минут.
Лоренца встретила их у двери в пижаме, по счастью, темной; ее длинные волосы были перехвачены сзади простой аптечной резинкой.
Он взял девочку на руки, представил Давида сестре. Сара, как ни странно, была не мокрая. Дука попросил у Лоренцы разъяснений на этот счет.
– Ты не бойся, я ее только что переодела. – Огромные глаза глядели с восторгом и на него, и на Давида – это вообще был ее способ смотреть на мир, вот так же она смотрела, когда навещала его в тюрьме, и говорила не менее восторженным голосом: «Ты не бойся, адвокат сказал, что все в порядке».
– Пошли на кухню, я подержу ее, пока ты сваришь кофе. – Он обернулся к Давиду, неподвижно застывшему на шатком стуле. – Извините, я сейчас. – В кухне он начал расхаживать с племянницей на руках (очень спокойный ребенок, пока сидит на ручках, но стоит положить его в кроватку – хоть уши затыкай). – У меня в правом кармане сигареты, достань, пожалуйста.
Лоренца вытащила у него из пиджака пачку, прикурила и сунула сигарету ему в рот.
– А в левом – чек и деньги. Деньги возьми, а чек оставь мне.
Увидев кипу бумажек, Лоренца нахмурилась. Спрятала деньги в ящик стола и поставила на газ кофеварку.
– Дука, откуда столько денег?
– Получил аванс. – Он старался, чтоб дым не попадал на малышку. – Не волнуйся, все законно, ты же знаешь. Мне Карруа работу нашел. Возможно, я на какое-то время исчезну, вот и заехал тебя предупредить. – А еще для того, чтоб дать ей денег: на детском стульчике он заметил булку, это означало, что у Лоренцы нет денег на ее любимое печенье.
– А что ты должен делать?
Лоренца всего пугается с тех пор, как его посадили в тюрьму, как умер отец, как ее бросил тот тип и врач в один прекрасный день сообщил ей, что она, по всей вероятности, беременна. От страха ее красивые пухлые губы теперь все чаще вытягиваются в ниточку.
Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что должен сделать с мальчиком, который остался в гостиной. Затем они направились туда с кофе и застали Давида в той же самой позе. Дука все еще держал девочку на руках, понимая, как это рискованно: Сара может запросто испортить синий костюм, не говоря уже о том, что он у него единственный. Но ручонка, обвивающаяся вокруг его шеи, и другая, пытающаяся схватить за нос, и голубые смеющиеся глазки, и трогательный лепет – разве все это не оправдывает риск? Он искоса наблюдал за Давидом, хотя поле для наблюдения нельзя было назвать обширным. Лишенный спиртного, тот впал в прострацию, даже на вопросы не отвечал – разве что улыбкой или кивком – и опять побледнел, надо его взбодрить, пока прострация не привела к полнейшей депрессии.
– Нам пора. – Он передал девочку сестре, счастливо избежав омовения.
– Когда вернешься? – спросила Лоренца.
– Еще не знаю. Я тебе позвоню.
В машине он сказал Давиду:
– Еще немного терпения. Сейчас заедем в парикмахерскую, а потом сразу в бар, тут неподалеку.
Тот благодарно улыбнулся и кивнул.
У парикмахера они сели бриться в соседние кресла; в зеркале он видел, как Давид то и дело прикрывает глаза: если уснет, это будет настоящая, большая победа.
Он уснул.
– Тсс, – прошептал он, обернувшись к парикмахеру, – мы всю ночь провели в машине, он устал и плохо себя чувствует. Пусть поспит, пока у вас мало клиентов.
– Да сегодня много и не будет. – Парикмахер оказался человеком понимающим: оставил Давида в кресле с намыленным лицом, а сам закурил сигарету.
Дука попросил его постричь, и им занялся ученик, молодой парень из Комо, который в отличие от мастера ничего не понял, для него это было поистине событие: надо же, человек уснул в кресле парикмахера! Видно, жизнь не баловала его событиями. Но вдруг он вспомнил и вполголоса рассказал Дуке, как сам один раз уснул в кафе – чего только на свете не бывает!
Подстриженный и побритый, Дука завел разговор с парикмахером, поглядывая то на часы, то на Давида и думая о том, что каждая проходящая минута отдаляет его от алкоголя и приближает к выздоровлению. Возможно, мальчик проспал бы до полудня, но в четверть одиннадцатого в заведение вошел громогласный миланец, постоянный клиент. Худой, костистый, несколько развязный, с сизоватым цветом лица – такие пользуются сногсшибательным успехом на телевидении.
– Вот он – я, пришел, увидел, победил! – завопил он с порога.
Давид вздрогнул и проснулся. Дука увидел, как медленно заливается краской его ненамыленная щека. Но многоопытный парикмахер был тут как тут: он проворно закончил бритье, и они вышли.
– Вы не сердитесь за то, что я затащил вас сюда? Ваш парикмахер наверняка классом выше.
Эта реплика осталась без ответа, поэтому Дука поспешил выгрузить своего подопечного перед баром на улице Плинио.
– Это лучшее заведение в округе. Заказывайте, не стесняйтесь.
Он старался не смотреть, как Давид пьет двойное виски; лишь вскользь бросил:
– Вы пейте спокойно, я никуда не тороплюсь.
Сон и виски сделали свое дело: его спутник перестал походить на мумию.
– Представляю, какая это для вас обуза, – сказал Давид, когда они сели в машину.
– Да уж, – не глядя, отозвался он. – Но вы мне нравитесь.
Он пересек площадь Кавур, проехал из конца в конец улицу Фатебенефрателли и остановился на соседней с ней улице Джардини.
– Обождите меня здесь. Мне надо зайти в квестуру. Ключи от машины оставлю, но помните, о чем я предупредил вас утром: без глупостей! Сбежите – из-под земли достану. Если будете еще в живых, я вам не завидую. И не вздумайте пить.
Давид кивнул; в лице ни тени улыбки. Дука поверил: пока еще парень не давал повода усомниться в его честности.
Он вошел в квестуру, и сразу потемнело в глазах, как от удара: нахлынули воспоминания об отце. Как часто он мальчишкой входил в это здание, пересекал этот двор, поднимался по этой лестнице, шагал по этому коридору до каморки или, скорее, конуры, которую отец именовал кабинетом. Здесь, едва шевельнув левой рукой (он почти не мог ею двигать после того, как на Сицилии ему пропороли ножом предплечье), отец указывал на стул, если так можно назвать скамейку с поперечной перекладиной в качестве спинки, и говорил:
– Садись заниматься.
Он клал на колени учебник, который ему велено было всегда носить с собой, и погружался в чтение, а если требовалось что-то записать, отец освобождал ему краешек своего колченогого стола, совершенно необоснованно им именуемого письменным. Вот за этим «письменным столом» он и вызубрил все исчисление бесконечно малых величии, химию и стереометрию.
Но сегодня путь его лежал по другому коридору, совсем тихому и пустынному – только один страж порядка стоял перед дверью в кабинет Карруа. Он, видно, был здесь новичок и, прежде чем впустить Дуку, потребовал пространных объяснений, даже собрался было обыскать, но, на его счастье, из кабинета выскочил разъяренный Карруа.
– Всяких болванов, которых я видеть не могу, ты пропускаешь, а как только придет мой друг, сразу становишься бдительным! – Карруа не умел разговаривать нормальным тоном – он или орал, или молчал. – Ну, что там у тебя с Аузери? – напустился он на Дуку, когда они вошли в кабинет.
Он все в подробностях рассказал.
– Спасибо за работу, она мне нравится, хотя и странная, я ее до конца так и не понял.
– Чего ты не понял?
– Не может быть, чтобы все дело было в алкоголизме этого парня. По-моему, тут что-то другое.
– То есть?
– Ну, не знаю... Мне кажется, это «что-то» может заинтересовать полицию.
Молчание. Доктор Луиджи Карруа мерил его взглядом. Он был давний друг их семьи и впервые, должно быть, вот так посмотрел на него, когда ему было лет пять-шесть. Но Дука и по сию пору не мог привыкнуть к его взгляду: когда Карруа на тебя смотрит, чувствуешь себя голым. Этот маленький, не толстый, но погрузневший за тридцать лет работы в полиции человек с седыми, довольно длинными и аккуратно зачесанными назад волосами (при этом даже без намека на лысину) мог бы вполне сойти за банкира, если б не взгляд.
– Вообще-то, если ты пошел в отца, – заговорил Карруа совершенно не свойственным ему тихим голосом, – значит, тут действительно что-то не так. Отец твой никогда не ошибался. – Он снова повысил голос. – Но ты не полицейский, а врач, к тому же семья Аузери никогда не занималась тем, что может заинтересовать полицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29