– Если у тебя есть что сказать – кивни, и я вытащу вату, но если ты собираешься повторить мне, что ничего не знаешь, – лучше не трать силы, иначе я рассержусь.
Наверно, этот звук был всего лишь слуховой галлюцинацией, которую она приняла за надежду, но инстинктивно повернула голову к двери, потому что ей почудился звонок.
– Что, звонят? – спросил садист.
– Нет, – ответил извращенец. – Это она, наверное, ждет кого-то, вот ей и показалось.
Он задумался, держа нож очень близко от ее лица, и она сумела прочесть на рукоятке название известной марки ликера – значит, рекламное изделие. А ее мучитель тем временем подумал, что у педерастов, конечно, развита интуиция, но так же верно, что они склонны к истерии.
– Если б она кого-то ждала, то он бы уже пришел, успокойся. Эта сука знает о прошлогодней пленке, может, она даже у нее, и в конце концов все нам скажет. – Он протер ей спиртом левую щеку. – Сейчас я тебе так разукрашу щечку, что ни одна пластическая операция не исправит. Ну что, будешь говорить? – Он подождал, сверля ее взглядом, потом сделал надрез и прищурился за стеклами очков, как прилежный ученик, любующийся красиво написанным предложением в тетрадке. – Вообще-то нам от того, что ты знаешь, ни жарко ни холодно, передай это своим друзьям, если они у тебя есть. Но я из принципа заставлю тебя сказать правду: скажи все – и на этом остановимся. – Он приложил тампон к порезанной щеке, но это не помогло: струйки крови побежали по шее, по груди, до самого живота. – Так будешь говорить или продолжим?
4
Сначала они увидели, как подъехало такси; и невооруженным глазом он разглядел свою Ливию перед высящимся в гордом одиночестве храмом жилищного строительства и все же поднес к глазам бинокль, чтобы посмотреть ей в лицо; ему очень понравилось темно-красное полотняное платье: надо признать, она одевается с большим вкусом, с такой продуманной простотой, что иногда это раздражает. Потом бетонное божество поглотило Ливию, а такси с яростью развернулось по направлению к городу, скованному послеобеденной дремотой. Было два с минутами: ее пунктуальность тоже раздражает.
Их обсерватория находилась под навесом, а навес был прикреплен к крыше низенького полуразвалившегося строения – такие часто рисуют в книжках для малышей; развалюху обступали деревья с мелкими светлыми листочками, составляющие идеальный барьер, потому что извне за ними ничего нельзя было разглядеть, а изнутри – все. Внутри развалюхи спал, положив голову на стол, здоровый деревенский парень. Они дали ему пять тысяч, и это отбило у него всякую охоту интересоваться развитием событий. Тропинка длиной примерно в сто метров вела к дороге; в этом направлении они и развернули «Джульетту», а сами, облокотившись на багажник, заняли наблюдательный пост под сенью деревьев, слегка продуваемой благословенным ветерком.
– Вошла? – спросил Давид.
– Да. – Он протянул ему бинокль.
Но смотреть теперь уже было не на что, перед глазами дыбилась только серо-голубая громада посреди зеленого моря полей, а на заднем плане в летнем мареве сверкал Милан. Отсюда можно сделать неплохой рекламный снимок, надо бы предложить это владельцам «Улисса».
Проехал грузовик, за ним мотороллер – и дальше тишина.
– Кажется, он направляется к дому, – заметил Давид.
– Кто?
Но он и сам уже увидел: на дороге показался «Мерседес-230», притормозил перед небоскребом, въехал на площадку раскаленного бетона и аккуратненько припарковался между белыми разграничительными полосами.
Давид продолжал смотреть в бинокль.
– Я уже видел «мерседес» такого же цвета, наверняка тот самый: в Милане не так много «двухсоттридцатых», и вряд ли есть две одинаковой окраски.
– Где вы его видели?
Из «мерседеса» вышел молодой человек довольно мощного сложения; похоже, никуда не торопится.
В голосе Давида послышалось беспокойство.
– В прошлом году, в тот день... с Альбертой.
– Дайте бинокль.
Он внимательно оглядел молодого человека, приближенного биноклем на расстояние пяти метров: многим он показался бы свойским парнем, но ему, медику, – нет. Худший тип преступника из всех существующих – тот, что не внушает подозрений.
– На автостраде я видел его раза два, пока не приехал в Сомалью, потом, когда возвращался в Милан и Альберта плакала, он все время держался сзади. А в Метанополи, уже один, я проехал мимо него, он, кажется, собирался остановиться. – Все связанное с Альбертой за год не стерлось из памяти, как будто было вчера. И теперь он понимал, что означала тогда, год назад, эта машина и что она означает сейчас.
Понял это и Дука.
– По виду типичный живодер.
Он положил бинокль на багажник «Джульетты», потому что живодер вошел в подъезд, оставив «мерседес» жариться на солнце.
– Что будем делать? – спросил Давид; лицо его позеленело (едва ли это отблески листвы, увивающей навес).
Делать было особо нечего. Теперь все стало на свои места. Седоусый синьор вербует в городе шалых девчонок, еще кто-то их фотографирует, а человек из «мерседеса» выслеживает и наказывает непослушных, которые могут заложить. Да, горяченькие фотографии, за них это отребье не задумываясь убьет одну, двух, десяток женщин.
– Надо подниматься, – сказал Давид.
Конечно, надо немедленно подниматься: человек, который оглушил Альберту и перерезал ей вены, который повез Мауриллу в Рим, чтобы утопить ее в Тибре, по малейшему подозрению убьет и Ливию Гусаро.
– Будем ждать, – решил он.
Наверно, он тоже позеленел, по крайней мере, ощущение было такое, что кожа на лице стала зеленая.
– Но этот тип убил Альберту, он ехал за нами всю дорогу в тот день!
– Я знаю. Но пока мы будем ломать дверь, он десять раз успеет убить Ливию.
Он объяснил Давиду простую и безвыходную ситуацию. Единственная их надежда – что этот тип ни в чем не заподозрит Ливию, что они ее сфотографируют и дадут ей уйти, как, наверное, многим девушкам, прошедшим через их руки. Собственно говоря, почему он должен ее заподозрить? После встречи с синьором А Ливия ни с кем не виделась, не сделала ничего подозрительного, вышла из дома и поехала прямиком в фотоателье. Ливия – девушка умная и знает, что от нее требуется. К тому же, если б у этих типов возникло хотя бы смутное подозрение, то они и близко не подпустили бы сюда Ливию, а смылись бы, и все. Они просто надзирают, а не подозревают. Поспеши он с Давидом на выручку Ливии – только разоблачит ее и подставит под удар. Лучший способ ее спасти – не трогаться с места и ждать, пока она выйдет.
– А если не выйдет?
Тревога юноши действовала ему на нервы, сам он хоть берет на себя труд ее скрывать.
– Не могут же они вечно там сидеть? Или они ничего не подозревают, отснимут Ливию и дадут ей уйти, или, заподозрив что-то, попытаются сбежать.
– А Ливия?
Да хватит, в конце-то концов, он тоже думает о Ливии – нет, не думает, он молится за нее! Поэтому Дука не ответил.
В часе шестьдесят минут, и они размеренно текли одна за другой; здоровяк, спавший в развалюхе, пробудился от тарахтенья трактора на дороге, посмотрел на мир за окном, на «Джульетту» и на двоих мужчин, составлявших часть этого мира, затем, видимо, вспомнил про пять тысяч, закурил и начал размышлять – вероятно, о том, как их потратить. Сейчас всего двадцать пять минут третьего, кто знает, сколько времени нужно, чтобы отснять пленку «Минокса»? Дука этого не знал: все зависит и от фотографа, и от модели, – но во всяком случае не меньше получаса.
Умом Давид понимал, что сейчас лучше помолчать, но не сдержался, потому что был уже на пределе.
– Мы не можем вот так просто стоять тут и ждать.
– Можем. – Дука взглянул на часы: прошло как раз полчаса с тех пор, как Ливия подъехала на такси. – Только это мы и можем – стоять и ждать.
Но наконец наступила развязка: они увидели, как двое выходят из подъезда «Улисса»; водитель «мерседеса» теперь уже выказывал признаки спешки, благодушия как не бывало; не более тысячной доли секунды они подождали в надежде, что из этого храма ацтеков выйдет и Ливия, но те были вдвоем и направлялись к машине – значит, это бегство.
– Попытайтесь задержать их, – велел он Давиду.
У тех почти триста метров форы, зато у них машина на ходу, даже дверцы открыты, осталось только включить зажигание. А те пока еще открывали дверцы.
В мгновение ока Давид рванул с места, заглотил отделявшее их расстояние и едва не врезался в нос «мерседеса».
Тот вильнул в сторону, вырулил на дорогу к Мельпо (дорога на Милан, где он мог затеряться в потоке машин, теперь для него закрыта), и Давид потерял несколько секунд, пока разворачивался. Человек за рулем «мерседеса», видимо, чувствовал себя вполне уверенно на пустынном шоссе, к тому же он выиграл у противника метров триста, а то и больше, и пошел прямо, как реактивный лайнер. Тогда Дука сморозил большую глупость:
– Даже если сейчас не догоним – ничего страшного, все равно им от нас никуда не деться.
– Да я их уже догнал, – отозвался Давид.
Он не просто чувствовал себя уверенно за рулем, он был на взводе от дикой ярости. И опередил «мерседес», словно тот был каким-нибудь дряхленьким мотоциклом, перегородив ему дорогу.
– Осторожно, они опять могут свернуть, – предупредил он Давида. (Надо было еще предупредить, что они могут открыть стрельбу, но он этого не сделал: если у них есть оружие, то всякие предостережения бесполезны.)
Они действительно попытались свернуть, видимо, надеялись оторваться, выскочить из машины – и бегом в поля: значит, не вооружены, а раз не вооружены – считай, покойники, потому что тропинка, которую они на сей раз избрали для бегства, была стометровым тупиком, упиравшимся в старую развалюху.
Из-под колес вылетали куры, пес на длинной цепи залился лаем, как будто тоже хотел взлететь, крестьянка в шортах, лифчике и соломенной шляпе застыла с вилами в руках, увидев взрыв на дороге – потому что это было не торможение, а настоящий взрыв. Дверцы обеих машин открылись синхронно, однако они с Давидом оказались проворнее; Дука зацепил садиста, прежде чем тот успел сообразить, что происходит, и одним ударом в живот растянул его, визжащего, злобного, в пыли перед развалюхой.
Второму Давид ничего не сделал, только схватил за руку, но извращенец задыхался и истерически вопил: «На помощь! На помощь!» Впрочем, это было не так уж глупо с его стороны, ведь если бы ему удалось хоть на минутку вызвать переполох, внушить всем, что он честный гражданин, на которого напали бандиты, то, возможно, под шумок и успел бы скрыться.
Дука оставил на земле мяукающего садиста (пусть благодарит судьбу, что он не пропорол ему живот, ведь удар ботинком был рассчитан именно на это) и занялся извращенцем; он еще не знал, что тот извращенец, но манера кричать навела его на такую мысль, и ему хватило одного внимательного взгляда в лицо, чтобы утвердиться в своих подозрениях.
– Носом в землю, сволочь! – сказал он.
Столь неожиданная просьба заставила извращенца на мгновение умолкнуть, затем из чисто женского духа противоречия он еще выше вскинул голову и еще громче заорал: «На помощь!» – а Дуке только того и надо было, он врезал ему в кадык. Как медик он, пожалуй, не смог бы объяснить, что случается с кадыком после такого удара, но, видимо, что-то все же случается, поскольку извращенец резко оборвал вопли и привалился к Давиду.
– Полиция, – сказал Дука.
Старый, но крепкий на вид крестьянин появился неожиданно. Дука сунул ему под нос членский билет Ассоциации медиков (из какой-то нелепой сентиментальности он всегда носил его с собой в бумажнике).
– Это преступники, они убили двух женщин, нам надо где-нибудь их запереть.
Подошел парень, за ним старуха, двое ребятишек; с трудом, но все они поняли, что происходит, – как не понять слово «полиция!».
– В конюшне, что ль? – спросил старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29