Зачем же они связали меня? Ответ был один: что-то должно произойти сейчас, немедленно. «Погиб! — стучало в моих ушах. — Погиб! Погиб!»
Я извернулся всем телом, пытаясь переместить связанные руки к карману брюк. Шнур стягивал запястье намертво. Скоро мои пальцы онемеют, и тогда — конец. Моя правая рука все-таки забралась в карман и вцепилась в зажигалку. Маневренность в пальцах у меня была не больше, чем в фунте свиных сосисок. Я крутанул колесико зажигалки и поиграл огоньком на тыльной стороне левой ладони. Появился запах паленых волос. И острая боль. Потом эта боль стала привычной, а запах изменился. Теперь горел пластик. Горел териленовый шнур. Дымок вился в воздухе, попадал в тягу вентилятора и исчезал. «Подожди, Паувэлс, — думал я, — подожди. А то ведь в противном случае ты проделаешь все снова, и у меня уже не будет никакой зажигалки...»
Огонь разгорался. Я не мог и не хотел ни о чем больше думать. Терилен горел и плавился. И был плотно прижат к тыльной стороне моей ладони, и намеревался прожечь ее насквозь.
Это было уже свыше моих сил. Я сунул руки под матрас и стиснул зубы, чтобы не закричать. На какое-то мгновение мне показалось, что вот-вот загорится и матрас. Но огонь ослабевал и последняя струйка дыма умчалась в вентилятор. Я лежал на койке, с меня градом катился пот и левая рука горела от боли.
И я попытался разорвать путы. Но они не поддавались.
На какой-то момент это показалось мне концом. Я лежал со слезящимися глазами и смотрел в лицо надвигающейся гибели.
Должно быть, прошло минут двадцать, прежде чем снова открылась дверь. На этот раз вместе с Паувэлсом был какой-то незнакомый мне мужчина. Они взяли меня под руки и вывели из каюты. Потом они меня тащили длинным коридором и наконец выволокли наверх, на палубу. Было темно и холодно, дул пронзительный ветер. Я вдохнул всей грудью запах влаги и соли — когда-то эти запахи ассоциировались у меня с отдыхом. Какие-то вспышки света привлекли мое внимание. Вспыхивало на самом горизонте. Белое мерцание, а потом яркий блеск луча, проносящегося над черными волнами. Я узнал и пульсацию, и охват этого луча. На горизонте был маяк Хайскэйр.
Между тем на фоне мрачного неба двигалось еще что-то. Вблизи, над моей головой. Какое-то неясное сооружение, похожее на виселицу. Обыкновенная подъемная стрела. А впереди вдруг раздался треск и рев. Это разматывалась якорная цепь.
— Пошли-пошли, — подтолкнул меня и спину Паувэлс. — Для вас уже все готово.
Они стащили меня вниз по железному сходному трапу и втолкнули в какую-то дверь. Там были палубы из стали, размером с площадку для бейсбола, а воздух был горячим, с густым запахом дизельного масла. Мои глаза цеплялись за находившиеся там предметы, жадно фиксируя все. Пару резиновых сапог у входа в трюм, фотографию Диего Марадоны, прилепленную возле вешалки с непромокаемыми костюмами.
Потом мы оказались в трюме, набитом грузом, и они проволокли меня по какому-то проходу к середине. Над головой послышалось какое-то скрежетание. Трюм наполнился ветром, и в черноте крыши появилась неясная щель. Открывали люки.
Жесткие пальцы схватили меня за плечо, приказывая остановиться. Впереди вспыхнул луч фонаря. Он скользнул по жестокому лицу Энцо Смита и уперся в выпуклый, заржавленный борт одного из контейнеров. А дверь соседнего контейнера уже стояла открытой. За ней была серая стена необработанного бетона, с помощью которого они удерживали бочки на месте. Судя по этой стене, они заполняли контейнер через отверстие в крыше, а потом его заваривали. В бетоне были видны пузырьки и трещинки. И оставалась довольно большая щель. Как раз для того, чтобы засунуть в контейнер еще одну бочку.
Или какого-нибудь человека.
Я понял, что они со мной сделают.
Глава 29
Кто-то кричал. Отвратительный, протяжный вопль отскакивал от металлических стен трюма и отдавался эхом. Что-то тяжелое врезалось в мою голову, в то же место над правым ухом. Крик прекратился. Кричавшим был я. Меня схватили и затолкнули в эту бетонную нору. И двери, двойные двери из тяжелой стали, захлопнулись с громом, подобным удару судьбы. Защелкнулась задвижка. Они долго забивали ее кувалдой, словно загоняли гвозди в большой стальной гроб.
Двери не закрывались. Осталась приличного размера трещина. Я прижался к ней лицом и начал говорить им, что сделаю для них все, если они меня выпустят. То, что я мог сделать, если бы они меня выпустили, было как раз тем, чего они и хотели. Я выкрикивал свои обещания во все горло, потому что мотор подъемной стрелы все громче завывал наверху на палубе.
Они смеялись. Во всяком случае, смеялся стоявший ближе всех Энцо Смит. Потом он отвернулся, и они с Паувэлсом отошли в сторонку. Паувэлс закурил сигару. Я перестал вопить. Мои обещании ни к чему не привели. Вместо этого я сосредоточился на своих запястьях, в особенности на тыльной стороне левой кисти.
Я ощущал там расплавленный и расплющенный терилен. А края бетона были твердыми и острыми. Я прижался к бетону и принялся тереть о край тыльную сторону ладони.
И что-то там поддавалось.
Пот облепил меня ледяной простыней. Я попытался разорвать путы. Но ничего не получалось.
Залязгало на крыше контейнера. Крюки крана. Пол подо мной дрогнул, а потом успокоился. Я извивался до тех пор, пока не смог нащупать и вытащить зажигалку. И снова огонь на тыльной стороне ладони, зловоние паленой плоти, горящий пластик. Я кричал. На этот раз я себя не останавливал. Они привыкли к тому, что я кричу. Так что крик помог.
Еще рывок.
Путы лопнули. Теперь я мог поднести горящую ладонь к пятнышку света. Сплошной ожог, и на нем лепешка расплавленного терилена. Я ударил правой рукой по пятнышку света. Оно сдвинулось. Боли я теперь совсем не чувствовал. У меня просто не хватило времени на какие-либо ощущения. Завывание подъемной стрелы поднималось все выше. И бетон под моими коленями поднимался, и я поднимался вместе с ним.
Я вцепился в край двери. В эту щель я мог просунуть пальцы, но не костяшки. Засов представлял собой прямую полосу металла, идущую поперек этой щели. Мои пальцы вцепились в него. Что-то прямое вдруг пересекло эту брешь, медленно уходя вниз. Вероятно, затвор крышки люка. «Нужен молот, — подумал я. — Какой-нибудь молот». Потому что там, внизу, — нора. Глубокая славная нора. Мне доводилось бывать в маленьких стальных ящиках и раньше. В стальных ящиках с проводами, которые соединяют тебя с поверхностью. Я знал, на что это похоже, когда огромная толща холодной воды поджидает момента, чтобы тараном прорваться внутрь и разбросать маленькую человекообразную каплю горячей плоти по стальным стенам. Я в точности знал, на что это все похоже.
Мне был необходим молот. И у меня нашелся молот.
Сознание этого пришло ко мне так неожиданно, что я разразился громким, безумным гоготом. И мои пальцы, неповоротливые, как бананы, потянулись за стальной трубой, которую я вытащил из шкафа и спрятал на себе.
Завывание подъемной стрелы прекратилось. Контейнер качнулся следом за креном судна. «Ага; — подумал я. — Маленькая хитрость». Я слышал, как шипит мое дыхание, входя и выходя между зубами. «Страх, — подумал я. — Страх делает животных изобретательными. И страх спасает животных от смерти».
Подъемная стрела снова принялась завывать, этаким разболтанным, беспокойным воем. Двигатель притормаживал. Под моими ногами бетон опускался к воде. Впихнув трубу в щель, я начал колотить по засову. Это был старый засов, изогнутый и искромсанный за годы грубого обращения. Каждая царапина на нем, каждое пятнышко ржавчины выступали отчетливыми деталями в моем сознании. «Ну, давай же, ты, ублюдок! — орал я мысленно. — Давай!» И снова бил по засову, вкладывая полный вес плеча против этой стальной полосы. Полоса изгибалась.
Давай!
Полоса сдвинулась на дюйм. Море тяжело поддало под основание контейнера. Ледяная вода хлынула внутрь, заливая мне ноги. Еще один удар.
Засов поднялся. Я навалился всем весом на дверь. Она немного откачнулась. Но уже достаточно для того, чтобы засов не смог снова встать на место. Снаружи была вода. Тяжелая, холодная, черная вода. А внутри контейнера был воздух. И до тех пор, пока это воздушное пространство не наполнится водой, дверь не шелохнется.
Только к тому времени я ведь тоже окажусь под водой.
Свет исчез. Теперь все вокруг было темным, и в двери била струя воды, тяжелая, как стальной лист. Я закрыл уши руками. Дышал я большими, нелепыми глотками. Потому что это снова был все тот же водолазный колокол, запах морской воды и мокрого металла. Все то же страстное желание выкарабкаться наверх, выбраться отсюда, где нет ничего, кроме ледяного холода, и холодной стали, и этого черного, мучительного мира воды...
«Заткнись», — сказал я. Нет, это кто-то другой сказал. Знакомый голос. Голос Фионы. Я не просил. Я внезапно обрел осмысленное дыхание, очень напряженное — вдох, выдох, вдох, выдох, — и оставшийся в контейнере воздух уходил от меня вверх, к ржавому металлическому потолку.
А потом с полными легкими, прижав плечо к двери, упершись ногами в бетон, я толкал. Толкал эту тяжелую дверь. Я видал другие, такие же тяжелые двери.
Металл, к которому прижималось мое плечо, поддался. Дверь дрогнула и открылась. Я очутился снаружи, в чистой воде. Вокруг парил полный мрак. Я дал себе секунду на то, чтобы проявилась плавучесть моих легких и подтолкнула меня наверх. А потом я начал работать ногами.
Приглушенный стук бочек гремел в моих ушах. На какой я глубине? Футов пятьдесят? Или шестьдесят? Не так уж и много. Не было никакого смысла интересоваться. Перед глазами стояла чернота с красными плавающими силуэтами. А что, если мне подняться на «Мариус Б»?
Продолжай плыть. Потом подумаешь.
И я плыл. В ушах теперь ревело. Все мое внимание было направлено внутрь, на одну крохотную точку в сознании. Надо игнорировать панические сигналы, идущие из груди. Не обращать никакого внимания на спазматические рвотные позывы, растущие в ребрах...
И внезапно моя голова прояснилась. Я дышал. Я много и свободно дышал. Я мог достаточно пользоваться воздухом, чтобы наполнить хоть дирижабль.
Надо мной и левее завывал мотор подъемного крана. В темноте было видно совсем темное пятно, этакая основательная темнота. «Мариус Б». Стоящий на якоре. Сбрасывающий большие ядовитые бомбы замедленного действия в аккуратную выбоину морского дна.
Я отталкивался ногами и плыл. Вода, должно быть, была очень холодной, но я этого уже не замечал. Я плыл по дуге, чтобы обогнуть то место, где треп подъемного крана уходил в морс. Мои глаза теперь работали отлично. Мне отчетливо был виден нос, острый угол чернильной черноты на фоне более серой черноты неба. Корпус судна был погружен в море фута на четыре. Но я хороший пловец, и я только что сумел выбраться из железного ящика в пятидесяти футах под водой, н для меня уже ничего больше не будет невыполнимым. Я взобрался на нос так уверенно, словно море было абсолютно спокойным.
Сначала я всплыл стоймя и изогнул шею, искоса посмотрев на перила высоко надо мной. Не так уж и высоко, возможно, футов двадцать. А в десяти футах отсюда небо перечеркивала черная, вроде бы узорчатая линия. Якорная цепь. Она была сброшена так, чтобы можно было чуточку отойти, понаблюдать за эхолотом, найти эту выбоину и точнехонько сбросить в нее ядовитый груз. А потом поднять якорь, отправиться восвояси и получить свои денежки. Все очень просто, как будто сбрасываешь какое-то бревно.
Мои руки ухватились за якорную цепь. Звенья цепи были достаточно велики, чтобы целеустремленный человек смог продеть в них руки и ступни. Достаточно велики, чтобы успеть выдернуть руки и ступни, если судно сдаст назад и потянет эту цепь.
Я полез по цепи наверх. Я протиснулся и продрался через клюз и немного полежал на передней палубе, ощущая, что мои легкие работают не хуже кузнечных мехов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50