Старое деревянное судно двигалось по крутой излучине. Впереди открылся небольшой заливчик — тихая гладь длиной примерно ярдов в четыреста, а шириной — в двести. Оборванные клочья тумана висели над водой между нами и галькой в самом устье реки. Бородатый мужчина резко повернул штурвал, и мы благополучно миновали тусклые обломки притаившихся под водой скал.
— Это залив Биэг, — сказал он. — Лучше бы нам спрятаться где-нибудь.
Он потянул на себя дроссель. Двигатель запыхтел и заглох — черные от мидий берега откликнулись рокочущим эхом. Впереди, по левому борту, на склоне горы зеленела рощица эвкалиптов. За деревьями виднелись крутые, в этаком викторианском стиле крыши. А у самой кромки воды, там, где зеленый дерн переходил в крупную гальку, был виден навес и гранитный причал.
Мы направились к пестро-красному жестяному бакену. Бородатый мужчина перешел на нос судна, втащил на борт причальный вымпел и надежно закрепил. Вернувшись на корму, он сказал:
— Не знаю, как вас благодарить за то, что вы спасли Гектора. — Он сделал паузу, испытующе поглядывая на меня. — А из чего сделана ваша посудина?
— Дерево. А сердцевина эпоксидная, — ответил я.
— Вам не стоило приводить свое судно на эту сторону Обана, — сказал он. — У меня-то здесь свои делишки. Вы промахнулись на огромное расстояние. — Он ткнул в карту толстым пальцем. — Двадцать одна миля по одной-единственной тропе, если двигаться сушей. А морем придется почти целый день плыть до Эрисейга. Если вам нужно именно это место. И еще чуть дальше до Маллейга. Так что мы будем рады, если вы останетесь с нами.
У него была какая-то странная манера речи, будто он не привык к обидным любезностям. Я провел достаточно много времени в своей конторе на Садовой улице, чтобы ощущать неудобство, когда совершенно незнакомый тебе человек столь откровенно говорит то, что думает.
— Мы были бы рады принять вас, — продолжал он. — Фиона и я.
Последний раз я получал какое-то приглашение от незнакомого мне человека на одном уик-энде в Сомерсете. Это была дама с бристольской фондовой биржи, которую я развел с ее муженьком, склонным к изменам. Дама прокралась ко мне в комнату в полночь. Самый старинный метод обеспечить скидку со счета. Дама очень рассердилась, когда я самым наилюбезнейшим образом объяснил ей, что предпочитаю обычный способ оплаты, поскольку мне надо помогать больной сестре.
Но на этот раз все обстояло иначе. У меня нет машины, чтобы добраться до дому, зато есть дыра в моем катере и настолько сильная головная боль, что для меня было бы облегчением не думать ни о чем самому. Поэтому я и сказал:
— Спасибо. Это мне подходит. — И протянул ему руку. Он выглядел человеком того круга, в котором ценят крепкое рукопожатие. Я представился: — Гарри Фрэзер.
Было такое ощущение, что я пожимаю руку гаечному ключу.
— Эван Бучэн, — сказал он. — Давайте-ка вместе позавтракаем.
Глава 3
Причал встретил нас запахом торфа и мокрых сосновых иголок. Я шел следом за Эваном вверх по мокрой дорожке. Мы пролезли через калитку в изгороди, защищавшей от диких оленей, и начали спускаться вниз по зеленому туннелю, образованному зарослями рододендронов.
Дорожка делалась все уже и превратилась в тропку, которая повела нас опять вверх через заросшую камышом лужайку к фасаду дома под высокой шиферной крышей, одной из тех, что видна из залива. Я скосил глаза на свисавшие низко скаты крыши. Ощущение было такое, будто мои глазные яблоки налиты расплавленным свинцом.
Когда я начинал свою юридическую карьеру, старый Артур Сомерс гонял меня по самым разным адресам, и я быстро понял, что о человеке можно очень многое узнать по его дому. Дом Эвана выглядел весьма странно. Слуховые оконца на левом скате крыши были перекошены и рамы в них еле-еле держались. Зато оконца на правом скате оказались в полном порядке и даже были недавно покрашены. Справа от входной двери красовалась ухоженная, без единого сорняка цветочная клумба с большим кустом фуксии и какими-то редкостными травами. А слева от двери была голая земля, где сорняки перемешались с заостренными обломками шифера.
Эван с треском распахнул дверь ногой. Я увидел просторный холл, сосновые панели, оленью голову на стене и бухарский ковер на полу, весь словно бы просоленный и износившийся до состояния желтовато-коричневой дорожной карты.
— Снимайте пальто, — распорядился он.
Дверь другой половины дома открылась, и выглянула молодая женщина.
— Вот и Фиона, — сказал Эван.
— Ты мог бы не вышибать каждый раз дверь ногой? — спросила Фиона.
Голос у нее был резким, как у всех американцев с западного побережья.
— У нас небольшое повреждение, — сказал Эван. Женщина строго посмотрела на меня. У нее были темные волосы, постриженные на простой манер — этакий мальчик-паж, — загорелое лицо с высокими скулами, на щеках и на носу веснушки. Джинсы и вязаная шерстяная кофта из множества разноцветных ниток выглядели как-то успокаивающе для моих измученных глаз. Счетчик в моей голове сложил вместе эту кофту и эту прическу и нашел, что вид хозяйки дома выливается в кругленькую сумму.
— О? — только и сказала она, глядя на меня, как на приблудную собаку, почему-то принесенную ей в подарок.
— У меня ушиб вот здесь! — выпалил я, демонстрируя ей свою злосчастную голову.
Все получалось как-то по-дурацки. Я почувствовал себя совсем ослабевшим, на висках выступил противный липкий пот.
— Мы столкнулись по касательной, — пояснил Бучэн. — Гектор вывалился за борт, а мистер Фрэзер прыгнул в воду и спас его.
— Где? — спросила она, и наконец-то ее вопрос прозвучал заинтересованно.
— К северу от Арднамеркена, — ответил он.
Глаза у нее были серо-зелеными. Секунд десять они пристально глядели на меня. Если бы кто-то другой посмотрел на меня подобным образом, я бы разозлился. Она смотрела так, словно пыталась приподнять крышку с моих мозгов и заглянуть внутрь.
— Весьма любезно с вашей стороны, — сказала она.
На ее лицо наконец прорвалась улыбка. «Прорвалась» — единственное слово, которое здесь подходит. Эта улыбка преобразила ее. Осветила все лицо, завлекла в какую-то тайну, сделала меня словно бы кем-то из этой шайки.
— Садитесь, — предложила она, указывая на кресло в холле. Я сел. Она прошлась по моей голове жесткими пальцами, уверенными в том, что так и надо обращаться с пострадавшим.
— Вы медсестра? — спросил я.
— Я вязальщица, — отозвалась она мгновенно. — Не разговаривайте.
Что ж, меня упрашивать насчет молчания не надо. Она нащупала шишку за левым ухом. Надавила посильнее, но я смолчал, несмотря на острейшую боль. Я чувствовал себя немного неловко. В моем кругу, если находили раненых незнакомых людей, тотчас вызывали врача.
— Жить будете, — объявила она. В голосе никакого сочувствия, только насмешка. — Обед готов.
Мы вошли в обшитую сосновыми панелями столовую с окнами на залив. За обедом Эван рассказал Фионе о том, что произошло. Они вели себя друг с другом как давно женатые супруги, но на руке Фионы не было обручального кольца. Я чувствовал себя за столом неловко: пользуюсь их гостеприимством, хотя ничем этого не заслужил. Мое чувство собственного достоинства было уязвлено.
— Итак, — сказала Фиона, когда я принялся за бекон, — что же вы там поделывали, плавая один-одинешенек посреди ночи?
Я прожевал кусочек бекона, ощущая полное отсутствие аппетита.
— Плыл на своей яхте, чтобы повидаться с одним приятелем, — ответил я.
— И кто же это? — спросил Эван.
Я был удивлен, увидев, как вдруг сузились его глаза. С чего бы такое недружелюбие?
— Проспер Дюплесси. Он живет выше по побережью.
— Тот самый, который устраивает приемы? — уточнила Фиона. Я кивнул. Она сказала именно то, что люди обычно говорили о Проспере. А бекон явно не понравился моему желудку. Больше всего мне бы хотелось отправиться в постель.
— Ну а чем вы зарабатываете себе на жизнь? — продолжала расспрашивать Фиона.
— Я адвокат, — ответил я.
— Адвокат по каким делам?
Она смотрела не на меня, а в окно. Кажется, ее заинтересовала рябь, которую оставляла на зеркальной воде залива голова тюленя. Я перестал быть героем происшествия, начались вежливые беседы.
— Моя специальность — разводы, — сказал я.
Она одобрительно кивнула, словно бы ее подозрения подтвердились. Мне даже захотелось перед ней оправдаться, но одновременно я почувствовал тошноту. Пришлось поспешно встать из-за стола. Шатаясь, я вышел через парадную дверь наружу, где меня и стошнило прямо на рододендроны. Фиона явилась следом за мной.
— У вас сотрясение мозга, — объявила она. Ее голос чуточку смягчился: приблудная собака оказалась больной. Я стоял, наклонившись над рододендронами, и чувствовал, что выгляжу в ее глазах не лучшим образом. — Вам нужно отправиться в постель, — распорядилась она.
По узкой лесенке Фиона отвела меня наверх, в непритязательную спальню, где пахло старым ковром. Я лег на железную кровать и сказал, что со мной все в порядке и что я хотел бы чуть попозже взглянуть на повреждения, нанесенные моему судну. Посередине этой фразы я и выключился, словно лампочка.
Когда я проснулся в чужой спальне, мое сознание уже работало вполне нормально. Часы «Роллекс» показывали одиннадцать. В ванной я обнаружил бритву и кисточку для бритья. Лицо у меня длинное и худое, поэтому я не произвожу впечатления этакого здоровяка. А в это утро оно выглядело еще хуже обычного: бледное, с мешками под глазами, с густой щетиной. А сами глаза куда-то провалились. Словом, явное сходство с испанским бандитом. Я слегка улучшил свой вид с помощью бритвы и спустился вниз по лестнице. Фиону я отыскал в большой сырой кухне, увешанной мотками шерсти.
— Вы представляете себе, насколько повреждено ваше судно? — спросила она.
Я пожал плечами.
— Гектор все сделает. — Она помолчала. Ее серо-зеленые глаза смотрели на меня в упор. — Позавтракайте со мной. А потом можете позвонить своим друзьям.
Я хотел было сказать, что избавлю ее от своего присутствия, как только смогу связаться с Проспером. Он сразу же приедет и заберет меня. Но я должен был позаботиться о «Зеленом дельфине» и о ремонте. На верфи Невилла Спирмена в Новом Пултни были ангары с подогревом и опытные лудильщики. Мой друг Чарли Эгаттер мог пройти по этой верфи с зажмуренными глазами. А здесь я бы не нашел ни того ни другого. Но все дело в том, как доставить яхту в Новый Пултни. Ремонт, кажется, превращался в проблему.
Яичница с беконом на этот раз осталась в желудке. После завтрака я позвонил Просперу.
— Пр-р-ривет! — воскликнул он.
Семья Проспера приехала с Мартиники. Он прожил в Европе уже пять лет, но все еще говорил так, словно каждый день полоскал горло ромом. — Где ты, черт подери, находишься?
Я спросил адрес у Фионы. Она как раз выжимала моток шерсти в дымящуюся кастрюлю. Откинув с лица свои черные волосы, Фиона сказала:
— Кинлочбиэг-Лодж.
— Кинлочбиэг-Лодж, — повторил я в телефон.
— Боже мой! — произнес изумленно Проспер. — Чем же ты там питался? Водорослями?
— Яичницей с беконом, — ответил я.
— Ну-ну... Они там носят сандалии.
Я посмотрел на ноги Фионы. Никаких сандалий. Отличные туристические ботинки. Довольно долго я объяснял Просперу, что со мной случилось.
— Тебе еще повезло, что ты пока живой, — сказал он. — Если хочешь заработать деньги, надо действовать поосторожней.
Проспер оказывал на меня плохое влияние. Но он ведь был самым старым моим другом. Шесть недель назад в Бристоле, когда он приезжал купить вина в «Эвери», мы с ним заключили пари. По пять тысяч фунтов поставили на победителя гонки «Три Бена», в которой участники сначала соревновались в скорости на воде между подножиями трех самых высоких гор на побережье в Западной Шотландии, а потом надо было по суше добираться до их вершин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50