– Я протянул ей относительно чистый стакан неразбавленного виски.
– Спасибо. – Затем она неожиданно стала серьезной. – Послушайте, Карр, вы не должны лететь на этой старой машине.
– Мы справимся.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Вы, случайно, не пытаетесь что-то доказать боссу?
– Нет. Летать – это моя профессия.
Она кивнула и некоторое время мы молча потягивали свое виски. Потом я сказал:
– Расскажите мне что-нибудь о своей прежней жизни и боях.
Она снова улыбнулась.
– Начало своей жизни я провела в Сан-Франциско. Прекрасный бой был с парнем, которого звали Бенни Циммерман.
– И кто победил?
– Я. Наверное, он до сих пор ходит согнувшись и придерживая свой... одним словом то место, куда я ударила его коленом.
– Это была ошибка. Такое может войти в привычку.
Она посмотрела на меня.
– Так и случилось, приятель. Вам не выиграть судебный процесс, лежа на спине.
Я подарил ей то, что должно было означать ободряющую и дружескую улыбку.
– А как вы стали юристом?
– Обычным образом: четыре года колледжа в Лос-Анджелесе. И пара лет в юридической школе.
– Наверное я должен спросить – а почему?
Она подумала, а затем задумчиво сказала:
– Наверное... мне нравится закон. Я не хочу сказать, что являюсь великим борцом за справедливость, ничего подобного. Просто мне это нравится как производственный процесс: необходимость все делать точно, правильно делать те или иные вещи. – Она взглянула на меня и усмехнулась. – Может быть, я просто хочу сказать, что мне нравится писать контракты, которые нельзя исказить. Звучит не очень благородно, верно?
– Вы говорите с человеком, прежняя работа которого заключалась в том, чтобы сбивать других летчиков. Продолжайте.
– Я не имею в виду, что стремлюсь вынуждать кого-либо с помощью хитроумно составленного контракта, нет, – я просто хочу сказать, что делаю его правильно; это именно то, чего все хотят, и никто не хочет тратить свое время на то, чтобы нарушить его или уклониться от него или его опротестовать. Может быть, это немного похоже на хороший двигатель самолета: все колесики должны быть тщательно подогнаны. Голливуд построен на контрактах – ну, так бывает почти в любом бизнесе, но при съемках картин это присутствует в наибольшей степени. На киностудиях никто не помнит, что он обещал пять минут назад, даже если и очень захочет. Таким образом, кто-то должен подгонять все колесики. Я и пытаюсь это делать.
Я медленно кивнул.
– Звучит внушительно... И должен подтвердить, у вас хорошо получается.
– Забавно. Я ожидала, что вы скажете еще что-нибудь.
Я удивленно приподнял брови.
– Мне хотелось бы думать, что я тоже профессионал.
– Я не это имела в виду. Я думала, что подтолкнула вас к вопросу: "А не лучше было для вас завести мужа и дом, и пасти целый выводок ребятишек на заднем дворе". – Она нахмурилась. – Или может быть спросить, почему я не лежу на спине и не зову: "Иди сюда и берись за дело!" У девушки не так велико поле для маневра между этими двумя вариантами.
– Или: "Если она не прыгает в мою постель, то она, должно быть, лесбиянка". Правильно?
– Да. Я слышала подонков, которые именно так говорят.
Я толкнул к ней по кровати бутылку виски.
– Ну, ведь это же вы выбрали для жизни такой оплот викторианской морали, как Голливуд.
– Да, я это сделала, – мрачно буркнула она. – Слава Богу, что существуют смог и коммунизм. Во всяком случае, они там расширили темы для разговора.
Я задумчиво осмотрел ее почти обнаженную верхнюю половину.
– На самом деле я не старался расширить тему разговора.
Она быстро взглянула на меня.
– Вы не обязаны приставать ко мне просто из-за того, что мы остановились в одном отеле.
– Не в том причина. Просто у меня такое чувство относительно вас... И меня. Это меня немного пугает.
Довольно долго мы смотрели друг на друга, разделенные шириной кровати. И в комнате было очень тихо – если не считать кондиционера, который тяжело сопел, как старый развратник, подглядывающий в замочную скважину.
Затем она сказала тихим дрожащим голосом:
– Я знаю, Кейт. – Потом покачала головой. – Я уже говорила вам, что не стремлюсь просто поваляться на спине. Ни к тому, чтобы сделать остановку на одну ночь в засиженном мухами отеле...
– Засиженном пауками.
Она раздраженно отмахнулась.
– Да ладно. Но я по-прежнему имею это в виду: спутайтесь со мной – и вам придется чертовски потрудиться, чтобы потом выпутаться. Я не из тех ваших туристок с северного побережья, которые только и мечтают, чтобы поскорей развлечься под манговым кустом с нанятым помощником, ни к чему не обязываясь, и через две недели вернуться к мамочке.
– Вы совершенно ясно сказали о том, что думаете, что я думаю, не так ли?
Некоторое время спустя она тихо сказала:
– Мне очень жаль. Думаю, то, что я юрист из Голливуда, сделало вас слишком подозрительным. Вы мне нравитесь, Кейт. Вы – очень независимый человек...
– Идите ко мне.
Она немного поколебалась, потом встала, сделала три шага и села возле меня. Это было обдуманное, но довольно осторожное движение.
Я вытянул руки и положил их на ее голые плечи.
– Вы сами весьма независимый человек. Я не собираюсь сломать это или извлечь из этого выгоду. И не собираюсь обманывать себя тем, что могу владеть этим – или хотеть этого. Мне просто так нравится.
Она провела пальцем у меня по лбу, по носу, по подбородку, разделив мое лицо почти пополам.
– Знаете, – задумчиво сказала она, – если бы вы почаще стриглись и получше брились, то были бы весьма симпатичным малым.
Я толкнул ее – или она сама качнулась – и поцеловал.
Потом она откинулась назад, и в глазах у нее мелькнуло беспокойство.
– Меня это тоже пугает, Кейт. И вам еще нужно завтра лететь.
– Я всегда должен лететь.
Но она развела мои объятия.
– Но не в этот раз. Я поддержу вас, если захотите вернуться и сказать, что самолет просто не годится.
– Если эта машина не полетит со мной, она должна быть лесбиянкой.
Она усмехнулась.
– Вы ведь даже не знаете, как меня зовут, что стоит за инициалами Джи Би. Я думала, что англичане никогда не соблазняют девушек, не будучи должным образом им представлены.
– Вы имеете в виду двух англичан в купе поезда.
– Да? Я не знала, что ваши железные дороги так возбуждают.
Немного погодя я сказал:
– Вы всегда сможете назвать мне ваше имя.
Она снова улыбнулась – но встала.
– Кейт, если это то, чего я хочу, то подождет. Во всяком случае немного. – И снова в ее глазах мелькнула тень беспокойства, которого я не мог понять. Но настроение пропало и рассеялось как дым на легком ветерке.
– У нас еще будет время.
– Я надеюсь, Кейт. – Она быстро наклонилась, поцеловала меня и исчезла. Но через пару секунд вернулась.
– А как насчет паука?
Я вздохнул и протянул ей остатки виски.
– Вылейте это на него. Он свернется, как Бенни Циммерман.
Она усмехнулась, дотронулась пальцем до моего носа и снова исчезла.
Как-нибудь я должен вспомнить и привезти в Южную Америку более дешевое средство для уничтожения пауков, чем виски.
15
На следующее утро в семь тридцать мы, то есть "митчелл" и я, вырулили на взлетную полосу. Это было спокойное время между бризом с суши и бризом с моря, между утренним туманом и знойным маревом. Это было такое хорошее время, которого мне и хотелось.
Окна кабины были открыты и двигатели издавали ужасающий сухой стук в нескольких футах от каждого уха; казалось, что они пытаются сожрать свои собственные внутренности. Но это был тот же шум, что они издавали накануне во время вечернего запуска, так что вполне возможно, такой шум всегда издают двигатели этой марки.
Я внимательно осмотрел заваленную всяким хламом кабину. Навигационные приборы оставались мертвыми; я ничего не смогу о них узнать, пока мы не поднимемся в воздух. Но все приборы, регистрирующие работу двигателей, работали. Компрессор наддува включен на нижний предел; стартовый ускоритель готов к любым непредвиденным обстоятельствам; смесь... Я открыл руководство по полетам на той странице, где описывались операции проверки при посадке и взлете, но нигде ничего не было сказано о том, при какой скорости машина отрывается от земли – или по крайней мере должна это сделать. Ладно, я мог оценить приблизительно: это должно было произойти при скорости, несколько превышающей 100 миль в час или около того.
Нет. Хватит предположений, Карр. На этой взлетной полосе тебе придется пережить самый краткий в твоей жизни урок пилотирования. Не забивай свой убогий умишко всякими предрассудками и предубеждениями.
Голос с испанским акцентом сказал в наушниках:
– "Митчелл" на взлетной полосе, взлет разрешен.
Я нажал кнопку передатчика на рулевом колесе.
– Спасибо, башня.
Последний медленный взгляд вокруг. Температура двигателя и масла поднимается... дроссельные заслонки и триммера убраны... закрылки подняты – я воспользуюсь ими, когда научусь им доверять... все люки в полном порядке... парашюта нет. Но никто не прыгает во время первого полета; никто не вписывает статью о разводе в свадебный контракт; никто не оставляет у двери ждущее такси, когда в первый раз отправляется с девушкой в койку.
Никто не прыгает во время первого полета. Во всяком случае, не прыгает вовремя.
Башня вяло повторила:
– "Митчелл", взлет вам все еще разрешен.
"Ты думаешь, я сижу здесь и загораю, ты, глупый толстый подонок!"
– Спасибо, башня.
Но двигатели собирались позагорать: их температуры были близки к красной черте. Ладно, еще один последний медленный взгляд вокруг... ах, черт побери! Это – самолет, а я – летчик. И мы оба не девственники. Что-то произойдет. Я сдвинул дроссельные заслонки на тридцать дюймов, чтобы поднять обороты, и отпустил тормоза.
Неожиданно мы начали двигаться.
Никакого управления, вообще ничего. Штурвал свободно болтается, педали руля поворота бессмысленно хлопают...и мы начинаем поворачивать влево. Влево? Почему, черт возьми, влево? Проснись, Карр: это же американские двигатели, они вращаются в противоположную сторону по сравнению с английскими, поэтому мы поворачиваем влево, а не вправо... Слегка нажми на тормоза... еще. Резкий толчок. Снова движемся прямо... Неплохое начало.
И все еще нет управления... 50 миль в час...и все еще нет – нет, есть, вот оно. Педали стали более жесткими, штурвал в моих руках затвердел... вот оно, появилось управление... руль направления направо, неплохо, ты же не новичок, Карр – заметила ли она это? ... 60... еще немного руля... 70... 75... Теперь носовое колесо уже должно оторваться, штурвал на себя, еще... – Боже мой, какая же она тяжелая. Проснись, ты – откормленная сука!.. Нос неожиданно полез в небо. Опусти его вниз, осторожно, не пытайся ускорять события.
Восемьдесят... 85... Какую же часть взлетной полосы мы уже использовали? И что случилось с теми дополнительными четырьмя тысячами футов, о строительстве которых они говорили все эти годы? ... 90... приближается к 95... уже пора взлетать. Слегка отжимаю штурвал на себя – и ничего. Ничего.
Сто... Я снова ощутил штурвал, он начал отзываться на легкие движения кончиков пальцев, машина просыпается, она проявляет готовность... впереди конец взлетной полосы, вдали земля, поросшая кустарником, а потом крыши города.
Сто пять... Я крепче вцепился в руль...
Сто десять... Черт побери, теперь здесь я хозяин. Лети, сучка!
И неожиданно, но мягко, как бы для того, чтобы показать, что теперь наступил ее момент, машина взлетела.
Земля, поросшая кустарником, мелькнула и исчезла, а за нею скрылись и крыши города. На скорости в 175 миль в час я перевел машину в режим пологого набора высоты – и мы весело и бодро летели в утреннем небе, солидно, но быстро отзываясь на команды управления и описывая широкий разворот.
Наконец я выровнял машину, сдвинул назад сектор газа и несколько удивленно оглядел кабину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44