Теперь я уже не боялся за свою шкуру, но прислушивался, не раздастся ли вой санитарных машин. Перед моим мысленным взором все еще проносились черные призраки моторизованных катафалков. Толпы охваченных ужасом людей беспомощно сновали взад и вперед, а не видимая никому смерть широко размахивала среди них своей сверкающей косой. Люди падали сотнями. Стонали, воздевали к небу руки, рвали на себе волосы, раздирали одежду, валялись в пыли. Умирали в корчах с багровыми пятнами на лицах. Багровые пятна, как от ожога, — это печать «багрового мора», бубонной чумы. Горе вам, люди, горе! Чума не знает милости!
Когда это кошмарное видение исчезало, я видел вблизи себя недоумевающее, немного опечаленное лицо Марины. Она сидела согнувшись на своем стуле и задумчиво глядела прямо перед собой, как будто там проходил невидимый нам горизонт, за которым синела вечная беззвездная ночь. За тем горизонтом, наверное, царило Ничто, и это Ничто, видимо, угнетало Марину, потому что лицо ее становилось все более недоумевающим, а взгляд, сначала немного грустный, становился все печальнее и печальнее. Марина страдала: нелегко добросовестному работнику, терпеливо ожидавшему повышения по службе, вдруг оказаться заподозренным в краже. Но я думаю, что печаль ее усиливалась еще из-за нахального поведения нашего циника. Пока суровый Элефтеров не посадил его пол замок, я несколько раз слышал, как он обращался к ней с двусмысленными весьма вульгарными намеками. Порядочная женщина не может не страдать, и притом глубоко, от подобных намеков.
Итак, в два часа двадцать минут любезный капитан Баласчев поднял всех нас и привел в лабораторный зал. Лично я ждал, что в последующие минуты появится с кандалами в руках рассвирепевший Элефтеров, и, быть может, поэтому зажмурился, глядя на дверь. Но теперь, думая об этих минутах, я уже более чем уверен, что жмурился от сильного света: в нашей лаборатории десять электрических ламп, и не каких-нибудь, а по сто свечей каждая. Ну как тут не жмуриться!
С замирающим сердцем ждал я, как войдет с кандалами в руках Элефтеров. Прошла минута, вторая, а он все не шел; в моих ушах нарастал странный шум, подобный грохоту водопада. В конце концов, я был вправе негодовать: зачем было поднимать нас среди ночи, если никто так и не явился! Я был очень раздражен, и поэтому водопад в моих ушах грохотал ужасно. В два часа двадцать шесть минут дверь отворилась, и вошел, но не Элефтеров, а совсем другой человек — повыше его ростом, в темном непромокаемом плаще и черной широкополой шляпе. Под носом у него чернели обвислые, длинные, как у моржа, усы, а хемингуэевская бородка украшала его мощную челюсть. Я тотчас же узнал в ночном госте «майора Василева», и если не вскрикнул от невообразимого удивления, то только потому, что лишился голоса — ну просто онемел.
Майор Василев со сдержанной, даже «казенной» улыбкой сказал всем нам общее «здравствуйте!» Со мной он поздоровался за руку, как со знакомым, чье имя никак не может вспомнить. Следом за ним шел Баласчев и по очереди представлял ему нас. Когда «майор» дошел до Война Константинова, он вынул из кармана колоду карт и любезно протянул ему их. Константинов разинул от удивления рот, а майор, снисходительно махнув рукой, сказал:
— Я знал, что вам их недостает!
— А мне вот, например, недостает дамы! — нахально заявил ему Кирилков.
— Тут уж помогайте себе сами! — пожав плечами, сказал майоо.
Так ему и надо, негоднику!
Затем майор предложил нам занять свои обычные рабочие места и попросил профессора поставить фальшивую склянку на место, обозначенное на этикетке. Он отдавал распоряжения, словно первосвященник перед началом торжественной литургии. У меня учащенно забилось сердце, как будто я должен был сейчас предстать перед экзаменатором. А ведь у меня не было никаких причин тревожиться, потому что я не был замешан в краже, а майор Василев не был для меня чужим человеком!
— Каждый занимается тем, чем он занимался в последние два часа рабочего дня двадцать четвертого октября, — сказал майор.
Голос его звучал отнюдь не повелительно, а скорее мягко, но почему-то никак не походил на голос, который терпит или допускает возражения. До чего же хорошо знал я этот голос!
— Сотрудники пусть возьмут пробу из склянки, — продолжал майор, — а лаборантка — выполняет свою обычную работу!
Он расположился на стуле в стороне от ширмы профессорской кабины, так, чтобы у него перед глазами был весь зал, а его самого никто не видел. Вынул сигарету и закурил. Аввакум терпеть не мог сигареты, но майор Василев, похоже, любил их.
Мы принялись налаживать микроскопы, в закутке лаборантки загудел примус. Казалось, как-то сразу потеплело, работа возвращала лабораторному залу его обычную атмосферу, его деловой уют.
А затем мы один за другим направились за пробами к лабораторному столу. Первыми взяли их Войн Константинов и Недьо Недев. Они были ближе других к склянке — им надо было сделать всего три-четыре шага и вернуться с заряженными шприцами.
Хождение к склянке происходило в таком порядке: Войн Константинов шел прямо по проходу, он не обходил никого; Недьо Недев обходил Война Константинова; Найден Кирилков, чтобы подойти к склянке, должен был пройти за их спинами. Тут будет кстати отметить нечто весьма странное: возвращаясь от лабораторного стола и проходя позади Недьо Недева, Найден Кирилков, этот нахальный, циничный тип, вдруг как-то отвратительно захихикал, словно вспомнил ужасно смешной анекдот. О небо, до чего же жутко прозвучал его неуместный, несвоевременный смех! У меня даже волосы зашевелились на голове, как от электрического тока. Марина прижала обе руки к сердцу, и глаза у нее расширились от ужаса.
Наконец пришел черед Марины. Она выполняла свою лаборантскую работу с ловкостью опытного человека, и я не понял, почему майор Василев как-то особенно улыбнулся, когда она направилась обратно в свой закуток.
Затем майор Василев и профессор уединились для разговора за ширмой. Мы называли это место лабора тории «командным пультом». Майор Василев и профессор провели там около получаса. Эти полчаса каж дому из нас показались бесконечными.
Найден Кирилков, который всегда хорохорился, кичился своей беззаботностью, сидел сейчас как пришибленный, уставившись куда-то прямо перед собой бессмысленным взглядом пьяного человека.
Войн Константинов то вынимал из футляра колоду карт и молча перетасовывал их, то снова собирал и укладывал в футляр. Но похоже было, думал он о чем-то совсем другом. Недьо Недев, достав из кармана четки, машинально очень медленно принялся передвигать янтарные зерна; время от времени у него вздрагивали губы, словно с них соскальзывали невысказанные слова. Но самое странное и грустное впечатление производила Марина. Она чинно сидела на стуле, сомкнув колени и положив на них руки, неподвижная, молчаливая, настороженная; она походила на забытую кем-то вещь, которая терпеливо и безнадежно ждет своего хозяина. Бывают такие вещи — не плохие, но с загадочной участью: тот, кто потерял, никогда их не ищет.
Вот так и сидели мы все эти полчаса, чужие друг другу, словно пассажиры из самых разных краев, вынужденные дожидаться прихода нужного всем поезда на какой-то захолустной железнодорожной станции.
Наконец оба «начальника» вышли из-за ширмы. Часы показывали десять минут четвертого. Казалось, вблизи железнодорожной станции появился долгожданный поезд, и на перроне вдруг наступило оживление.
Все вскочили.
— Никто вас больше не задерживает, — обратился к нам с подчеркнутым равнодушием майор Василев. — Можете идти домой или в любое другое место, если по желаете! — добавил он и слегка улыбнулся. — Кроме тех, конечно, у кого есть настойчивое желание остаться тут!
— Я никогда в жизни не отличался похвальными желаниями, — заявил Кирилков.
Как смел этот тип после недавней истерической сцены смотреть нам в глаза! Жалкий, пришибленный еще несколько минут назад, он сейчас нахально ухмылялся и паясничал, переступая с ноги на ногу.
— Я рад, что вы себя хорошо чувствуете, — сказал, словно бы ничего особенного и не произошло, майор Василев. — Во всяком случае, я попрошу капитана Баласчева позаботиться о вас.
— Предпочитаю идти с шефом! — бесстыдно заявил Кирилков и добавил: — Мы живем в одном районе.
— Воля ваша! — пожав плечами, заметил майор. Кирилков торжествующе ухмыльнулся, и я подумал: а не слишком ли благодушен мой друг?
Последней спускалась по лестнице Марина. Мне стало жаль ее, когда я взглянул на ее опущенные плечи. Часы показывали двадцать минут четвертого.
Мы остались втроем — майор, Баласчев и я.
— Наблюдение за всеми обеспечено? — спросил майор.
— Так точно! — ответил по уставу Баласчев. Майор вынул сигареты, чиркнул спичкой, но огонек ее колыхнулся в сторону и погас. Мы стояли в коридоре у выхода.
— Откуда дует? — спросил меня Аввакум.
Кивком головы я указал на туалетные комнаты. Напротив нас на расстоянии пяти-шести шагов зияли раскрытые двери.
— Бьюсь об заклад, что ваши люди не снимали отпечатков в этих благопристойных заведениях! — Слова Аввакума, обращенные к Баласчеву, звучали шутливо, но глаза его смотрели совсем невесело. — Признайтесь, — настаивал он, — вы просто не догадались сделать это? Или, что еще хуже, недооценили их как объект?
— В самом деле, — смущенно признался Баласчев, взгляд его остановился на моем лице, как будто я мог подсказать ему какое-то оправдание. — Отпечатков мы не снимали, но склянку искали везде, даже в бачках унитазов.
— Не считайте этих людей глупцами! — Аввакум нахмурился. — Если бы вы украли склянку, разве вы спрятали бы ее в бачке? Ведь при первом же дерганьи цепочки для спуска воды ее бы сразу обнаружили!
Он зашел в туалетные, чтобы осмотреть их, а в дамской задержался подольше. Из чувства деликатности мы оставались в коридоре, хотя в данном случае это чувство было излишне и мы выглядели форменными ослами.
— В нашем деле предназначение объектов, их так называемая функциональность, не увеличивает и не умаляет их значения, не делает ни важными, ни незначительными, — сказал Аввакум, выходя и закуривая сигарету. — В нашем следствии, например, одна из этих туалетных может оказаться важнее директорского кабинета. Я не говорю, что так непременно и будет, но так может быть. Мы еще в самом начале следствия, и нам стоит предположить, что заяц может выскочить из самого чахлого кустарника!
— Да, — согласился Баласчев, виновато глядя на человечков, нарисованных на дверях туалетных. — Понимаю, для вас эти заведения — тот самый чахлый кустарник, откуда может выскочить заяц!
— Допустим! — снисходительно согласился Аввакум. — Поэтому попрошу вас, капитан, немедленно вызвать дежурных и сфотографировать все, что заслуживает внимания. Тщательно исследовать отпечатки пальцев, следы ног, царапины, а также обнаружить с помощью электрофотометрической аппаратуры наличие волокон ткани на окнах. Я мог бы и сам выполнить эту работу с помощью моей примитивной лупы, но опасаюсь, как бы специалисты не сказали, что я отстал от времени. Элефтеров и еще кое-кто и прежде обвиняли меня в отсталом отношении к технике. Элефтеров и иже с ним забывают, что для хорошего врача и допотопная деревянная трубка-стетоскоп — инструмент, а плохому не поможет даже самая совершенная электронно-акустическая труба! Все зависит от слуха, мой милый, от слуха! Итак, капитан, после того как вы вызовете специалистов и предупредите их, что снимки и данные мне необходимо иметь еще в самом начале дня, немедленно свяжитесь по радио с людьми, на которых возложено наблюдение. Обо всем, что им удалось установить, сразу же ставьте меня в известность. Я буду дома, на улице Настурции, мы с доктором Буковым ждем вас к восьми часам, к завтраку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24