— Сегодня утром вы застали входную дверь отделения запертой и сургучную печаты неповрежденной. Как же «кто-то» мог войти в зал, не повредив печать?
— Очень просто — он опечатал ее заново. Ведь это дело двух-трех минут.
— Даже при том положении, что по лестнице и по этажам производится регулярный милицейский обход?
— Он выбрал подходящий момент. Да ведь не думаете же вы, что эти обходы так уж регулярны и часты? Особенно ночью!
— Вы — помощник профессора, поэтому я задам вам еще один вопрос, который прошу хранить в тайне. Почему профессор не выделил всем вам понемногу вируса, чтобы каждый имел свою скляночку, из которой брал бы пробы для исследования?
— Из соображений безопасности. Вирус этот очень опасен. Если утратить над ним контроль — неминуемо произойдет беда. Ведь легче держать под контролем одну склянку, чем пять.
— Кто еще, кроме профессора, контролировал ее? Кто следил за тем, чтобы ее не выносили из отделения, не переставляли в другое место?
— Разумеется, мне как помощнику профессора положено ее контролировать. Хотя никому в голову не мог прийти такой абсурд: переставить склянку в другое место или вынести ее из здания!
— Вы меня убедили!
Я рассмеялся и посоветовал ему найти в коридоре местечко поудобнее и подремать.
Те же самые вопросы я задал и Недьо Недеву. Тот ответил на них еще более бестолково.
Пока я допрашивал Недьо Недева, пришла записка от Баласчева. Оказывается, профессор находился у главного директора около десяти минут.Десять минут! А когда я его спросил, он мне ответил, что задержался в кабинете директора около получаса! Выявляется разница в двадцать минут. Где же был профессор эти двадцать минут?
— Нет ли у вас впечатления, товарищ Спасова, что вчера во второй половине дня склянка была переставлена с предназначенного ей места?
— Мы были увлечены работой и вряд ли могли бы заметить, переставлено, вынесено или принесено что-либо в наше рабочее помещение. Это особенно относится ко мне — ведь мой закуток, как видите, отделен от зала несколькими высокими шкафами.
— Что вы можете сказать о подмене склянки?
— Когда вчера вечером профессор спохватился, что забыл убрать ее в несгораемый шкаф, Найден Кирилков заявил: «Это плохая примета!»
— Что именно? — недоуменно спросил я.
— Да то, что профессор должен был вернуться. Но само это заявление Найдена Кирилкова означает, что у него было какое-то дурное предчувствие. Возможно даже, он предчувствовал это похищение…
— Ага! Интересно! — сказал я.
— Очень интересно, правда? Кроме того, Найден Кирилков неоднократно намекал, что профессор извлек этот вирус — прошу извинить! — из заднего прохода дьявола. То есть, он хотел сказать этим, что при сотворении вируса профессор пользовался услугами дьявола.
— Погодите, — сказал я. — Что общего имеет задний проход дьявола с приметой?
— Ну как же! Найден Кирилков хочет тем самым подчеркнуть, что, мол, он в курсе профессорского эксперимента, ему близка работа профессора и потому он чувствует, когда что-то угрожает профессору. Он сказал, что это дурная примета, и вот действительно произошла кража.
Гм! Эта девица, если она не совсем чокнутая, говорит умные вещи, сказал я себе. Ведь и мне Найден Кирилков еще при первой встрече показался подозрительным. Уж очень он старается выглядеть остряком. Почему?
Я обещал лаборантке позаботиться о том, чтобы ей не пришлось спать по соседству с Найденом Кирилковым, а затем вызвал этого остряка.
— Нет ли у вас впечатления, что вчера во второй половине дня склянка была переставлена или же вынесена куда-то?
— Есть, — ухмыльнулся Кирилков. — Потому что я сам отнес склянку профессору и она простояла там минуты две.
— Зачем вы отнесли ее профессору? — спросил я, едва сдерживая себя, чтобы не вскочить.
— Я заметил небольшую трещину на притертой пробке склянки.
— Ну и что сказал профессор?
— Он сказал мне, что не видит в этом никакой опасности, потому что трещина, по его мнению, поверхностная, и велел мне оставить склянку на ее обычном месте.
— Ну?
— Ну я и поставил склянку на место.
— Так. В котором часу вы принесли профессору склянку?
— Кажется, было около трех часов. Я вызвал Баласчева.
— В котором часу профессор был у главного директора?
— В четыре, — сказал Баласчев.
Я велел ему вызвать ко мне Война Константинова и Недьо Недева.
— Ваш коллега, — сказал я им, кивком указывая на Найдена Кирилкова, — признался, что самолично относил склянку профессору и что она простояла в его «кабинете» около двух минут. А вы оба клянетесь, что склянку ни на миг никто никуда не переставлял. Как это понимать?
— Мы этого просто не заметили, — разведя руками, сказал Войн Константинов.
Он говорил от имени обоих. У Недьо Недева был угнетенный вид, он молчал. Помолчал и я. Потом сказал:
— Даю вам полтора часа на размышления, чтобы вы пришли к окончательному выводу: действительно ли вы не заметили, как Найден Кирилков уносил склянку, или же притворились, что ничего не видели.
Я велел снова позвать профессора.
— Уважемый профессор, даю вам полтора часа, чтобы вы собрались с мыслями и сообщили мне, где вы спрятали или кому передали подлинную склянку, то есть склянку с вашими новооткрытыми вирусами, — сказал я.
— Новосозданными! — поправил меня Найден Кирилков.
Я промолчал. Затем приказал Баласчеву держать под самой строгой охраной всех четверых.
Было шесть часов вечера.
В половине восьмого я вызвал профессора. Переступая порог своей лаборатории, профессор покачнулся — я это очень хорошо видел. Даже самые сильные духом люди теряют самообладание, когда факты припирают их к стене. И особенно подвержены таким срывам люди высокопоставленные, с титулами, занимающие видное место в общественной жизни. Взглянут они с высоты своего служебного положения на разверзающуюся под ногами пропасть — и голова у них идет кругом. Потому, разумеется, они и теряют равновесие, шатаются — легко ли смотреть в пропасть!
Я пригласил профессора сесть, предложил ему сигареты. Спросил, не хочет ли он выпить чашку кофе. Он самым высокомерным образом от всего отказался. Продолжал стоять передо мной, хотя по всему было видно, что от сильных переживаний он едва держится на ногах. Эх, подумал я, видывали мы таких, как ты, — сперва стоят как скала, а потом раскисают и превращаются в самых обыкновенных слизняков. Но в душу мою вдруг хлынули сомнения. Меня тревожил спокойный взгляд и уверенное поведение профессора; мучило меня и сознание, что против него у меня только улики — пусть даже и веские, — а вот доказательств нет никаких.
— Ладно, пора кончать с этой игрой — как вы считаете? Она одинаково неприятна нам обоим, — сказал я.
— Я ни во что не играю, — возразил профессор. — Это вы разыгрываете какие-то глупейшие сцены.
— Во всяком случае, способы, которыми вы ее хотите отыскать, архи-глупы! — добавил он.
— А какой «умный» способ вы порекомендовали бы мне? — спросил я.
— Моя специальность — микробиология. Криминалистикой не занимаюсь. Попросите совета у какого-нибудь более опытного вашего собрата.
Последними словами он, казалось, наступил мне на любимую мозоль, и я вскипел:
— Не скажете ли, наконец, профессор, где вы спрятали склянку или кому ее передали?
Он ничего не ответил и рассмеялся.
— Как вы совершили подмену? Когда Найден Кирилков принес склянку вам в кабинет или позже, после конца рабочего дня, когда вы вошли один в зал?
Профессор молчал.
— Если вы откроете мне, где находится склянка, я обещаю вам положить конец этой истории. Поставим на ней крест. Что было, то было… Придумаем какое-нибудь недоразумение, и страсти улягутся. В противном случае положение вещей так усложнится, что вам действительно придется давать показания суду — за деньги ли вы продали свое открытие какой-то капиталистической стране или же совершили это предательство из политических побуждений.
— Что за чушь вы несете!.. — устало запротестовал профессор. — В Болгарии не найдется такого безумца, который бы позволил вам позорить меня!
— Не рассчитывайте на ваши связи! — предупредил я его. — Именем революции я предам вас суду, а суд свое дело знает. Так вы скажете, где склянка?
Профессор пожал плечами.
— В последний раз спрашиваю: где вы спрятали склянку или кому передали ее?
— Идите вы к черту! — сказал профессор. — И оставьте меня наконец в покое. Я себя плохо чувствую.
— Заприте его и охраняйте строжайшим образом! — сказал я, обернувшись к Баласчеву.
И остался неприятно, даже горько удивлен: Баласчев во все глаза, изумленно-восторженно, даже благоговейно смотрел на профессора!
Я спросил Война Константинова и Недьо Недева:
— Что вы решили? Скажете вы мне все-таки, кто советовал вам молчать?
— Мне никто не советовал, да я ни у кого и не просил совета! — ответил с достоинством Войн Константинов. — Даже если бы я видел, что Найден Кирилков относил склянку директору, я и в этом случае не обратил бы никакого внимания. Кто не ходит к директору? Он каждому нужен — у каждого дела! Это вполне в порядке вещей.
— Что для вас вполне в порядке вещей? — переспросил я. — В порядке вещей не переставлять склянку с ее постоянного места, в порядке вещей унести склянку к директору. Так что же вы называете порядком вещей? По-моему, это просто хитрость. Вы хитрите, гражданин Константинов! В последний раз спрашиваю: кто вам дал указание молчать?
Войн Константинов пожал плечами и не ответил.
— А каково ваше мнение по этому вопросу? — спросил я Недьо Недева.
— По какому вопросу, простите?
— Почему вы скрыли, что Найден Кирилков уносил склянку?
— Никакой склянки он не уносил!
— Но ведь он сам признался, что уносил склянку к профессору!
— Ах, к профессору! Но это называется консультацией, а не перемещением.
— Хитрите, гражданин Недев! Сами подводите себя под статью за соучастие! Это только хуже для вас.
— Ну, Кирилков, скажете вы мне, 'наконец, где ваш профессор спрятал склянку?
— Наверное, под хвостом у дьявола, где же еще?
— Хулиганские выходки вам не помогут, любезный! Лучше скажите правду!
— Ну что вы от меня хотите? Я же сказал вам: под хвостом! Открыть вам еще что-нибудь?
— Прошу!
— Завтра дьявол вам покажет, почем фунт лиха!
— Под замок его! — сказал я спокойно Баласчеву. Было уже начало девятого. По-прежнему моросил отвратительный мелкий дождь. Я велел шоферу подъехать к трамвайной остановке, а сам решил пройтись туда пешком.
Около полуночи меня вызвали в министерство. Генерал сообщил мне, что прослушал магнитофонную запись допроса и здорово посмеялся над тем пассажем из показаний Кирилкова, где этот остряк заявил, что завтра дьявол покажет мне, почем фунт лиха. Сообщил он также и о том, что министр лично говорил с Аввакумом Заховым и что Захов согласился принять участие в дальнейших поисках исчезнувшей склянки «в меру сил и возможностей и насколько он еще помнит эту свою специальность».
Это известие так ошеломило меня, что, лишь вернувшись домой и вешая свое промокшее насквозь пальто, я понял, что возвращался из министерства пешком.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В тот же самый вечер, облачившись в свой любимый халат и удобно усевшись перед разгоревшимся камином в старом кожаном кресле, с неизменной трубкой в зубах, Аввакум прислушивался к тихому постукиванию дождевых капель в оконные стекла, и ему казалось, что кто-то непременно позвонит к нему в дверь. Это чувство ожидания было ему знакомо, оно появлялось в те часы, когда его начинало особенно тяготить одиночество. Оно проникало в его душу сперва как будто робко, но потом давало себя знать с невероятной остротой, мешало ему сосредоточиться, работать; весь он обращался в слух. Года два-три назад, чтобы обмануть это чувство, Аввакум придумал курьезную игру, которая, однако, всегда давала хороший результат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24