Они вошли в узкий коридор, застланный плюшевой дорожкой. На потолке светились матовые полушария.
— Позвольте, — сказал Смит, проходя вперед. Он открыл дверь с золотистыми стеклами, обрамленную красной полоской. Они проследовали по какому-то тоннелю с гладкими белыми стенами, тоже застланному синими плюшевыми дорожками, со светящимися полушариями на потолке. Еще одна такая же дверь с красной рамкой и золотистым стеклом, а за нею — небольшой круглый салон со стенами темно-красного дерева. Круглый стол, мягкие стулья с высокими спинками, глубокие кресла — все наглухо прикреплено к полу.
И здесь с потолка светили матовые полушария.
Роберт Смит открыл еще одну дверь, за нею была спальня с круглым иллюминатором, глядящим в море. Спальня удивительно скромная: низкая кровать, столик, белый дощатый шкаф. И небольшая дверка — очевидно, в ванную.
— Это ваши апартаменты, — сказал Смит. Потом обратился к матросу, державшему в руке чемодан: — Эдмонд, ты можешь идти!
— Слушаюсь, — по-военному ответил Эдмонд.
Они остались вдвоем. Смит достал сигареты и протянул Аввакуму, заметив при этом:
— Неплохо, правда? Для такого танкера, как очень даже неплохо. Я бы сказал — роскошные апартаменты!
Он засмеялся. Когда Кондор смеялся, он казался не таким хищным.
— Танкера? — переспросил Аввакум.
Смит удивленно взглянул на него, потом, словно что-то вспомнив, поморщился и махнул рукой.
— Скорее танкер, чем яхта, — сказал он. — Это, конечно, не яхта, но каютка стоящая. До вас тут жил господин Ганс.
— Ганс? В висках у Аввакума застучали молоты. А вдруг этот Ганс заговорит с ним по-немецки?
— Не имею чести быть знакомым с господином Гансом, — заметил Аввакум. — Из какой части Германии этот человек?
— Этот Ганс такой же немец, как я француз, — рассмеялся Смит.
— И как ваш танкер — яхта! — вставил Аввакум. — Мне все ясно, господин Смит, благодарю.
Но в эту минуту вошел Франсуа.
— Может быть, и господин Франсуа такой же капитан корабля, как вы — француз, Ганс — немец, а танкер — яхта? — весело спросил Аввакум. В конце концов, он ведь профессор, почему бы ему не пошутить. Да и сама игра начала его увлекать.
Франсуа сделал вид, что не слышал шутки. Вместо панамы-пирожка сейчас на голове его была шикарная фуражка с двумя золотыми шнурами вокруг околыша. Эта шикарная, солидная фуражка странным, просто магическим образом до неузнаваемости изменила выражение его лица. Не было больше свирепого взгляда тореадора, из-под козырька спокойно смотрели строгие глаза настоящего капитана дальнего плавания. Своим свирепым корсиканским видом он, оказывается, был обязан проклятой панаме-пирожку.
Франсуа вынул из кармана кителя какой-то бланк.
— Господин Шеленберг, — сказал он, — будьте любезны заполнить этот формуляр. Это нечто вроде адресной карточки.
Аввакум ответил, что, раз существует такой порядок, он немедленно заполнит формуляр, но прежде предложил своим гостям сесть, добавив при этом, что в «его» апартаментах они могут чувствовать себя как дома, и извинился, что нечем их угостить. После этого он стал знакомиться с формуляром.
Фамилия, имя. Фамилия и имя отца и матери. Место жительства — город, улица, номер дома. Профессия, место работы. Если не работает, то с какого времени и по какой причине. И наконец, когда родился — год, месяц и число.
Аввакум вздохнул, но так, чтобы это не произвело нежелательного впечатления. Все эти данные ему вчера вечером сообщили из Центра. 07 не проведешь: он сверит его данные с теми, что имеются у него, или обратится с запросом в свой центр. И если между этим Шеленбергом и тем, настоящим, обнаружатся расхождения…
«Тот», другой, в это время крепко спал, спрятанный ото всех в самом сердце Медины.
— Готово, — сказал Аввакум и подал Франсуа заполненный бланк.
Франсуа взял левой рукой листок бумаги, а правой отдал честь — этого требовали неписаные правила вежливости, так поступали настоящие капитаны дальнего плавания. На голове у него больше не было панамы — он не рычал.
Франсуа и Смит ушли. Аввакум остался один.
Аввакум вполне отдавал себе отчет в том, что попал в ловушку и угодил в нее по своей собственной воле: у той двери, что вела на небольшую палубу, ручки изнутри не было, она открывалась, видимо, с помощью телемеханизма. Иллюминатор, глядящий в океан, — да в это крохотное отверстие и одного плеча не просунешь…
Итак, он пленник, добровольный пленник. Однако и 07 подпустил к себе смертельно опасного врага.
07 окажется последним идиотом, если позволит ему сойти на берег. На это, конечно, рассчитывать не приходится. Что же тогда? Аввакум невольно содрогнулся.
Завтра днем либо вечером проснется настоящий Шеленберг. Самое большее через пять минут после этого до него дойдет, что человек, которого он принял за своего телохранителя, одурачил его. И если даже он не сообразит, что на корабль вместо него попал кто-то другой, он немедленно сообщит о случившемся своим людям в Европе. Оттуда в эфир радиограмма 07 — и конец.
Оставалось одно — связаться с Софией, с Центром. Ну, хорошо! А если корабль оборудован пеленгаторами? Перехватят его радиограмму, он себя выдаст. Тогда 07 неизбежно пустит в него пулю или бросит на съедение рыбам — все равно.
И все же 07 будет нокаутирован. Луч будет спасен. Правда, при одном условии — что микропередатчик в исправном состоянии. Но после того сильного удара о мраморную колонну в «Эль Минзох» это представляется маловероятным. И все из-за той восхитительной блондинки, взгляд которой почему-то так долго задержался на нем. Никогда ему не везло с такими женщинами.
Положение безвыходное. Как же быть? Он будет действовать сообразно обстановке, как того требуют безвыходные обстоятельства. Минута за минутой, час за часом. Он подумал, что ему не мешало бы выкурить трубку.
Усевшись поглубже в кресле и положив ногу на ногу, Аввакум стал неторопливо набивать в трубку табак. Он уже вынул спичку.
В момент, когда он поднес к трубке горящее пламя, кто-то сильно постучал в дверь, а сквозь открытое окно — с очень близкого расстояния — донесся звонкий женский смех. Он был ему знаком — это смеялась Наталья Николаева. Весело, от души…
В проеме двери стоял 07.
Ангорский кот Микки, белый и пушистый, с маленькими рубинами в глазах, гонял по полу бумажный шарик — вправо, влево, кидался на него сверху и тут же снова вставал, и это было очень забавно — Наташа смеялась от души. Какой красавец!
Микки действительно был красавцем, но что бы он ни вытворял, какие бы фокусы ни придумывал, как ни изощрялся, ее взгляд задерживался на нем лишь на минуту, на две, после чего кот исчезал с ее глаз вместе со смехом. И хотя она по-прежнему смотрела на него, взгляд проходил мимо и устремлялся неведомо куда; Микки как бы испарялся.
Кто сказал, что мысли летят, как птицы? Что там птицы… Вьются стаями у маяка Спартель, вокруг его каменной башни, но какая из них в состоянии, разметав крылья, в одно мгновение очутиться у Адмиралтейской иглы? Взгляд ее блуждает по белым плоскокрышим домам, по этим бетонным прямоугольникам, а перед глазами ее расстилаются набережные Невы, сияет огнями Невский проспект, Петр I восседает на своем коне, а тот встал на дыбы — вот-вот сорвется с места. Кто его остановит?
Мысли куда быстрее птиц, их даже сравнивать смешно — птицу и мысль, и все же есть у них что-то общее: то они соберутся вместе, то разлетятся в разные стороны, куда глаза глядят, то снова соберутся.
Профессор Трофимов не хочет выходить на палубу, он говорит, что город этот его не интересует, что Спартель не производит на него никакого впечатления — маяк как маяк.
До чего ж все вдруг переменилось, стало похожим на сон. Она силится поверить, что этот сон — действительность, и ей даже отчасти удается. Она бы окончательно перестала сомневаться — ну, разумеется, действительность! — если бы Константин Трофимов не улыбался так грустно и не был таким мрачным. Фома неверующий! Что ему еще надо, чтобы он поверил?
А может, он прав? Кто знает!
Во сне она слышала русские песни, и было так красиво — дул ветерок, шумели березы, а она качалась на солнечных качелях. Но вдруг ее кто-то позвал — голос такой теплый-теплый: «Наташа! Наташа!»
Она открыла глаза, голос несся из репродуктора, но репродуктор был другой. Она приподнялась на локтях — и комната тоже была другая! Такой комнаты она в жизни не видела, никогда не ступала в нее ногой! Оконце — круглое, словно иллюминатор, стены — белые, на потолке — шар. Ей стало страшно, она подумала, что сходит с ума. Она схватилась рукою за горло и всхлипнула.
От помешательства ее отделяли, может быть, секунды, если бы этот голос не заговорил снова, да так ласково, на ее родном языке:
— Как вы себя чувствуете, Наташа? Успокойтесь, ради бога! Ничего особенного не случилось, никакая опасность вам не грозит!
До чего знакомый голос! Как будто она совсем недавно разговаривала с этим человеком — сегодня или вчера!
Потом человек сказал по радио, что она и уважаемый профессор Трофимов находятся среди друзей на корабле, а сам он, будучи командиром этого корабля, выполняет указание Советского правительства.
— Во время банкета в Морском казино я незаметно опустил в ваш бокал с вином и в бокал профессора немножко снотворного, с тем чтобы, когда вы ляжете спать, ваш сон был достаточно глубоким. Так мы перенесли вас на корабль…
Потом последовало разъяснение, что эта мера, осуществленная по указанию Советского правительства, была продиктована необходимостью «изъять» профессора Трофимова из-под наблюдения западной разведки.
— Советскому правительству стало известно, — сказал знакомый голос, — что НАТО, проявляя особый интерес к предстоящим опытам профессора Трофимова, уже располагает рядом секретных данных. Поэтому Советское правительство приняло решение провести опыты не на Севере, а в другом месте. А для того, что бы это место оставалось в абсолютной тайне, потребовалось, чтобы профессор внезапно «исчез», уехал на корабле под иностранным флагом в неизвестном на правлении.
Последовала пауза.
— Вы успокоились, Наташа? — спросил человек, чей голос ей был поразительно знаком. — Ладно, милая, вставайте и одевайтесь. Ваша одежда в шкафу. Там вы найдете кое-какие вещи, которые вам очень пригодятся для этого морского путешествия. Через полчаса я по стучусь к вам, и мы отправимся с вами пить чай.
Репродуктор умолк. Все казалось таким необычным, странным, как в сказке.
Но так или иначе, через полчаса он будет стучаться к ней, а она все еще в постели, в летней пижаме, да еще в какой — с короткими штанишками. Кто бы он ни был, знакомый или незнакомый, все равно, не станет же она показываться ему в таком виде! Хоть бы штаны были нормальные, а не такие вот, выше колен. Как-никак она секретарь профессора Трофимова, занимается квантовой электроникой, готовится в аспирантуру; и потом она ленинградка. Разве можно перед чужим человеком показаться в пижаме?
Наташа соскочила с постели и чуть не упала. Какая слабость! Она едва держалась на ногах. Сколько же это продолжалось? Со вчерашнего вечера? Но ведь вчера вечером она чувствовала себя отлично. Танцевала на приеме в Морском казино. Танцевала…
Вдруг она прижала руку к груди. Мамочка родная, неужто это правда? Неужели это тот самый голос?
Нет, что творится, никакого порядка на свете! Все вертится, все кувырком…
Но разумеется, в пижаме оставаться нельзя. Да еще в такой — хоть бы штаны были поприличней!
Ей хотелось выглянуть в это раскрытое оконце, но она подошла к зеркалу. Под глазами круги, да какие черные!
Но мысли ее были заняты другим: «Как же они перенесли нас сюда и мы не слышали? Постой-постой, сперва надо посмотреть, где же мы находимся! — Она выглянула в окно. — Море! Как же это они могли переправить нас, что мы даже не заметили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Позвольте, — сказал Смит, проходя вперед. Он открыл дверь с золотистыми стеклами, обрамленную красной полоской. Они проследовали по какому-то тоннелю с гладкими белыми стенами, тоже застланному синими плюшевыми дорожками, со светящимися полушариями на потолке. Еще одна такая же дверь с красной рамкой и золотистым стеклом, а за нею — небольшой круглый салон со стенами темно-красного дерева. Круглый стол, мягкие стулья с высокими спинками, глубокие кресла — все наглухо прикреплено к полу.
И здесь с потолка светили матовые полушария.
Роберт Смит открыл еще одну дверь, за нею была спальня с круглым иллюминатором, глядящим в море. Спальня удивительно скромная: низкая кровать, столик, белый дощатый шкаф. И небольшая дверка — очевидно, в ванную.
— Это ваши апартаменты, — сказал Смит. Потом обратился к матросу, державшему в руке чемодан: — Эдмонд, ты можешь идти!
— Слушаюсь, — по-военному ответил Эдмонд.
Они остались вдвоем. Смит достал сигареты и протянул Аввакуму, заметив при этом:
— Неплохо, правда? Для такого танкера, как очень даже неплохо. Я бы сказал — роскошные апартаменты!
Он засмеялся. Когда Кондор смеялся, он казался не таким хищным.
— Танкера? — переспросил Аввакум.
Смит удивленно взглянул на него, потом, словно что-то вспомнив, поморщился и махнул рукой.
— Скорее танкер, чем яхта, — сказал он. — Это, конечно, не яхта, но каютка стоящая. До вас тут жил господин Ганс.
— Ганс? В висках у Аввакума застучали молоты. А вдруг этот Ганс заговорит с ним по-немецки?
— Не имею чести быть знакомым с господином Гансом, — заметил Аввакум. — Из какой части Германии этот человек?
— Этот Ганс такой же немец, как я француз, — рассмеялся Смит.
— И как ваш танкер — яхта! — вставил Аввакум. — Мне все ясно, господин Смит, благодарю.
Но в эту минуту вошел Франсуа.
— Может быть, и господин Франсуа такой же капитан корабля, как вы — француз, Ганс — немец, а танкер — яхта? — весело спросил Аввакум. В конце концов, он ведь профессор, почему бы ему не пошутить. Да и сама игра начала его увлекать.
Франсуа сделал вид, что не слышал шутки. Вместо панамы-пирожка сейчас на голове его была шикарная фуражка с двумя золотыми шнурами вокруг околыша. Эта шикарная, солидная фуражка странным, просто магическим образом до неузнаваемости изменила выражение его лица. Не было больше свирепого взгляда тореадора, из-под козырька спокойно смотрели строгие глаза настоящего капитана дальнего плавания. Своим свирепым корсиканским видом он, оказывается, был обязан проклятой панаме-пирожку.
Франсуа вынул из кармана кителя какой-то бланк.
— Господин Шеленберг, — сказал он, — будьте любезны заполнить этот формуляр. Это нечто вроде адресной карточки.
Аввакум ответил, что, раз существует такой порядок, он немедленно заполнит формуляр, но прежде предложил своим гостям сесть, добавив при этом, что в «его» апартаментах они могут чувствовать себя как дома, и извинился, что нечем их угостить. После этого он стал знакомиться с формуляром.
Фамилия, имя. Фамилия и имя отца и матери. Место жительства — город, улица, номер дома. Профессия, место работы. Если не работает, то с какого времени и по какой причине. И наконец, когда родился — год, месяц и число.
Аввакум вздохнул, но так, чтобы это не произвело нежелательного впечатления. Все эти данные ему вчера вечером сообщили из Центра. 07 не проведешь: он сверит его данные с теми, что имеются у него, или обратится с запросом в свой центр. И если между этим Шеленбергом и тем, настоящим, обнаружатся расхождения…
«Тот», другой, в это время крепко спал, спрятанный ото всех в самом сердце Медины.
— Готово, — сказал Аввакум и подал Франсуа заполненный бланк.
Франсуа взял левой рукой листок бумаги, а правой отдал честь — этого требовали неписаные правила вежливости, так поступали настоящие капитаны дальнего плавания. На голове у него больше не было панамы — он не рычал.
Франсуа и Смит ушли. Аввакум остался один.
Аввакум вполне отдавал себе отчет в том, что попал в ловушку и угодил в нее по своей собственной воле: у той двери, что вела на небольшую палубу, ручки изнутри не было, она открывалась, видимо, с помощью телемеханизма. Иллюминатор, глядящий в океан, — да в это крохотное отверстие и одного плеча не просунешь…
Итак, он пленник, добровольный пленник. Однако и 07 подпустил к себе смертельно опасного врага.
07 окажется последним идиотом, если позволит ему сойти на берег. На это, конечно, рассчитывать не приходится. Что же тогда? Аввакум невольно содрогнулся.
Завтра днем либо вечером проснется настоящий Шеленберг. Самое большее через пять минут после этого до него дойдет, что человек, которого он принял за своего телохранителя, одурачил его. И если даже он не сообразит, что на корабль вместо него попал кто-то другой, он немедленно сообщит о случившемся своим людям в Европе. Оттуда в эфир радиограмма 07 — и конец.
Оставалось одно — связаться с Софией, с Центром. Ну, хорошо! А если корабль оборудован пеленгаторами? Перехватят его радиограмму, он себя выдаст. Тогда 07 неизбежно пустит в него пулю или бросит на съедение рыбам — все равно.
И все же 07 будет нокаутирован. Луч будет спасен. Правда, при одном условии — что микропередатчик в исправном состоянии. Но после того сильного удара о мраморную колонну в «Эль Минзох» это представляется маловероятным. И все из-за той восхитительной блондинки, взгляд которой почему-то так долго задержался на нем. Никогда ему не везло с такими женщинами.
Положение безвыходное. Как же быть? Он будет действовать сообразно обстановке, как того требуют безвыходные обстоятельства. Минута за минутой, час за часом. Он подумал, что ему не мешало бы выкурить трубку.
Усевшись поглубже в кресле и положив ногу на ногу, Аввакум стал неторопливо набивать в трубку табак. Он уже вынул спичку.
В момент, когда он поднес к трубке горящее пламя, кто-то сильно постучал в дверь, а сквозь открытое окно — с очень близкого расстояния — донесся звонкий женский смех. Он был ему знаком — это смеялась Наталья Николаева. Весело, от души…
В проеме двери стоял 07.
Ангорский кот Микки, белый и пушистый, с маленькими рубинами в глазах, гонял по полу бумажный шарик — вправо, влево, кидался на него сверху и тут же снова вставал, и это было очень забавно — Наташа смеялась от души. Какой красавец!
Микки действительно был красавцем, но что бы он ни вытворял, какие бы фокусы ни придумывал, как ни изощрялся, ее взгляд задерживался на нем лишь на минуту, на две, после чего кот исчезал с ее глаз вместе со смехом. И хотя она по-прежнему смотрела на него, взгляд проходил мимо и устремлялся неведомо куда; Микки как бы испарялся.
Кто сказал, что мысли летят, как птицы? Что там птицы… Вьются стаями у маяка Спартель, вокруг его каменной башни, но какая из них в состоянии, разметав крылья, в одно мгновение очутиться у Адмиралтейской иглы? Взгляд ее блуждает по белым плоскокрышим домам, по этим бетонным прямоугольникам, а перед глазами ее расстилаются набережные Невы, сияет огнями Невский проспект, Петр I восседает на своем коне, а тот встал на дыбы — вот-вот сорвется с места. Кто его остановит?
Мысли куда быстрее птиц, их даже сравнивать смешно — птицу и мысль, и все же есть у них что-то общее: то они соберутся вместе, то разлетятся в разные стороны, куда глаза глядят, то снова соберутся.
Профессор Трофимов не хочет выходить на палубу, он говорит, что город этот его не интересует, что Спартель не производит на него никакого впечатления — маяк как маяк.
До чего ж все вдруг переменилось, стало похожим на сон. Она силится поверить, что этот сон — действительность, и ей даже отчасти удается. Она бы окончательно перестала сомневаться — ну, разумеется, действительность! — если бы Константин Трофимов не улыбался так грустно и не был таким мрачным. Фома неверующий! Что ему еще надо, чтобы он поверил?
А может, он прав? Кто знает!
Во сне она слышала русские песни, и было так красиво — дул ветерок, шумели березы, а она качалась на солнечных качелях. Но вдруг ее кто-то позвал — голос такой теплый-теплый: «Наташа! Наташа!»
Она открыла глаза, голос несся из репродуктора, но репродуктор был другой. Она приподнялась на локтях — и комната тоже была другая! Такой комнаты она в жизни не видела, никогда не ступала в нее ногой! Оконце — круглое, словно иллюминатор, стены — белые, на потолке — шар. Ей стало страшно, она подумала, что сходит с ума. Она схватилась рукою за горло и всхлипнула.
От помешательства ее отделяли, может быть, секунды, если бы этот голос не заговорил снова, да так ласково, на ее родном языке:
— Как вы себя чувствуете, Наташа? Успокойтесь, ради бога! Ничего особенного не случилось, никакая опасность вам не грозит!
До чего знакомый голос! Как будто она совсем недавно разговаривала с этим человеком — сегодня или вчера!
Потом человек сказал по радио, что она и уважаемый профессор Трофимов находятся среди друзей на корабле, а сам он, будучи командиром этого корабля, выполняет указание Советского правительства.
— Во время банкета в Морском казино я незаметно опустил в ваш бокал с вином и в бокал профессора немножко снотворного, с тем чтобы, когда вы ляжете спать, ваш сон был достаточно глубоким. Так мы перенесли вас на корабль…
Потом последовало разъяснение, что эта мера, осуществленная по указанию Советского правительства, была продиктована необходимостью «изъять» профессора Трофимова из-под наблюдения западной разведки.
— Советскому правительству стало известно, — сказал знакомый голос, — что НАТО, проявляя особый интерес к предстоящим опытам профессора Трофимова, уже располагает рядом секретных данных. Поэтому Советское правительство приняло решение провести опыты не на Севере, а в другом месте. А для того, что бы это место оставалось в абсолютной тайне, потребовалось, чтобы профессор внезапно «исчез», уехал на корабле под иностранным флагом в неизвестном на правлении.
Последовала пауза.
— Вы успокоились, Наташа? — спросил человек, чей голос ей был поразительно знаком. — Ладно, милая, вставайте и одевайтесь. Ваша одежда в шкафу. Там вы найдете кое-какие вещи, которые вам очень пригодятся для этого морского путешествия. Через полчаса я по стучусь к вам, и мы отправимся с вами пить чай.
Репродуктор умолк. Все казалось таким необычным, странным, как в сказке.
Но так или иначе, через полчаса он будет стучаться к ней, а она все еще в постели, в летней пижаме, да еще в какой — с короткими штанишками. Кто бы он ни был, знакомый или незнакомый, все равно, не станет же она показываться ему в таком виде! Хоть бы штаны были нормальные, а не такие вот, выше колен. Как-никак она секретарь профессора Трофимова, занимается квантовой электроникой, готовится в аспирантуру; и потом она ленинградка. Разве можно перед чужим человеком показаться в пижаме?
Наташа соскочила с постели и чуть не упала. Какая слабость! Она едва держалась на ногах. Сколько же это продолжалось? Со вчерашнего вечера? Но ведь вчера вечером она чувствовала себя отлично. Танцевала на приеме в Морском казино. Танцевала…
Вдруг она прижала руку к груди. Мамочка родная, неужто это правда? Неужели это тот самый голос?
Нет, что творится, никакого порядка на свете! Все вертится, все кувырком…
Но разумеется, в пижаме оставаться нельзя. Да еще в такой — хоть бы штаны были поприличней!
Ей хотелось выглянуть в это раскрытое оконце, но она подошла к зеркалу. Под глазами круги, да какие черные!
Но мысли ее были заняты другим: «Как же они перенесли нас сюда и мы не слышали? Постой-постой, сперва надо посмотреть, где же мы находимся! — Она выглянула в окно. — Море! Как же это они могли переправить нас, что мы даже не заметили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31