— Да, да, — задумчиво кивая головой, произнес Шеленберг, — допустим, что так оно и было! — Он опустил руку, и по его полным губам скользнула неопределенная усмешка. — Допустим, что так оно и было, — повторил он. — Но это ни на йоту не меняет положения. Вы спасли мне жизнь, уберегли от верной гибели! — воскликнул он, и у него вырвался низкий, гортанный смех.
— А может, только от легкой контузии? — Аввакум сдержанно улыбнулся. Этот тип явно что-то подозревает.
— От контузии или от смерти — профессор Шеленберг покорно вас благодарит, сударь, — воскликнул немец, протягивая Аввакуму руку.
— Не стоит, — сказал Аввакум. — Ничего особенного я не сделал. — Однако пожал ему руку. Тяжелая, влажная, расслабленная, она вызывала брезгливое чувство.
— Знаю, — сказал Шеленберг. — Вы просто выполни ли свой долг. — Он снова вдруг засмеялся. — Ну что ж, сударь, спасенному полагается угостить своего спасите ля. — Теперь уже он взял Аввакума под руку. — Видите ли, я ненавижу все эти заведения на Авенида д'Эспана, на бульваре Мохамеда. Слишком уж там шумно. Мне кажется, человек там должен испытывать такое чувство, будто он в кресле парикмахера. Стоит пошевельнуться, и на щеке кровь. На тебя смотрят сотни глаз — даже высморкаться нельзя как следует, Я предпочитаю маленькие заведения, вроде того, что возле парка Мендубии в Медине. Там и скумбрию можно съесть, и голубя, что самим господом богом положено. А главное, там все просто — тебе не кладут на стол десять пар ножей и вилок, которыми обязательно надо пользоваться. А вы, мой спаситель, какого мнения на сей счет?
Аввакум ответил, что у него на сей счет нет особого мнения, поэтому он предпочитает довериться вкусу господина Шеленберга.
— Вы, наверное, давно в Танжере? — спросил он. Профессор окинул его лукавым взглядом и покачал головой. Аввакум не мог понять, почему он на него так смотрит и почему качает головой. Казалось, он хочет сказать: «Тебе ли не знать, любезный, как давно я в Танжере». Вот так так! И вообще его взгляд, отдельные его слова подчас казались странными и вызывали недоумение даже у видавшего виды Аввакума.
Они проехали под аркой Гранд Сокко, свернули влево на улицу Хазбах и оказались между Сокко Шикко и парком Мендубия. Пройдя во дворик тихого кабачка, приютившегося в укромном месте, они выбрали стол у большого старого кипариса. Напротив клубилась пышная зелень Мендубии; торчащие на склонах холма крепостные пушки были похожи на пальцы приподнятой гигантской ладони.
Шеленберг заказал вино и жареных голубей.
Некоторое время они молча пили вино; первым заговорил Шеленберг.
— Такое со мной случается, наверное, уже в десятый раз — на меня вдруг наезжает машина. И должен признаться, мне это начинает надоедать, ей-богу! Вчера ночью кто-то подкрался к моей двери — я сразу почувствовал, что там кто-то притаился. Сейчас отопрет, думаю, отмычкой дверь и — бах, бах! Или тесаком в меня запустит издали, таким, у которого лезвие с двух сторон. Подобные попытки предпринимались и в моем родном городе, в Мюнхене — иду по улице, а они с балкона — бух! Цветочный горшок разбился позади меня на расстоянии полушага. Ужасно! Потому-то я и сказал вам, что мне все это начинает надоедать.
Было душно, однако у Аввакума по спине пробежали мурашки. То ли он сумасшедший, этот Шеленберг, то ли прикидывается сумасшедшим?
— Ваше здоровье! — поднял стакан Шеленберг. — Вы сегодня спасли мне жизнь, покорно благодарю!
Пил он много, залпом, да и на еду набрасывался с жадностью. Заказал себе еще голубя с жареным луком и изюмом.
— Не могу понять, кто же это гонится за вами на машинах и ночью околачивается у вас за дверью, — сказал Аввакум.
На сей раз Шеленберг высказал то, на что раньше лишь неясно намекал:
— Да будет вам! Вас посылают, чтобы вы меня охраняли, платят вам за это хорошие деньги, а вы еще спрашиваете! Не люблю, когда люди притворяются наивными.
— Верно, я действительно вас охраняю, — заметил Аввакум. — Бог тому свидетель: я здесь для того, чтобы вас охранять. Но для вас ведь не секрет, иной раз ох рана сама не знает, кого она охраняет и по какому случаю. Исполняет свои служебные обязанности, и только.
— Триста чертей! — рассердился вдруг Шеленберг. — И драный козел в придачу! Вы говорите слишком громко. Все вы, французы, ужасные крикуны!
— Это вам так кажется, — усмехнулся Аввакум. — Разве вы не замечаете, что я говорю шепотом? Если кто из нас кричит, так это вы.
— Может быть, — ответил Шеленберг. — И вы не удивляйтесь — у меня в последнее время стали пошаливать нервы. Особенно после того, как я решился на этот шаг, дьявол его возьми! За ваше здоровье, сударь! Я пью за ваше здоровье и завидую вам, ей-богу! Профессор Шеленберг вам завидует. Я — инженер-электрик, физик-исследователь, еще совсем недавно преподавал квантовую механику в Мюнхенском университете. Но год назад мне сказали: убирайтесь-ка подобру-поздорову, господин Шеленберг! Нам осточертело каждый месяц принимать петиции с протестами против вас. Правда, петиции от всяких там бродяг, негодяев, коммунистов, тем не менее, тем не менее… Вы прекрасно знаете, что поляки осудили вас на пятнадцать лет тюрьмы за какие-то там преступления в Освенциме, и некоторые наши студенты… сами понимаете… вы ведь патриот, большой патриот!.. Бог ты мой, разумеется, понимаю, как не понимать! Если это в интересах восстановления спокойствия в университете, извольте, вот вам моя отставка! И вот я уже год вне университета, без лаборатории. Разве может не болеть душа? Без моих миллионов электроновольт я — ничто, пустое место, вы же понимаете? Нет ни соотношения неопределенностей, ни симметрии античастиц, ни спинов, и вообще нет уже ничего на свете! Пребываю в небытии.
Ну хорошо, я не единственный, кто пребывает в небытии, не так ли? Хуже другое — в этом мире появились зловещие тени: вот уже год, как они меня преследуют! Агенты все тех же поляков норовят похитить меня, чтоб я отсидел свои пятнадцать лет. Вы меня поняли? Меня приговорили к пятнадцати годам за то, что в свое время я что-то такое сделал в Освенциме — придумал аппаратик, способный превращать человеческий организм в пепел. Человек среднего веса — две горсти пепла. Верно, я это сделал. Приказали мне — и я сделал! Попав в армию, инженер-электрик должен ведь чем-то заниматься. Вы — француз, вам этого не понять! Раз тебе приказано — разбейся в лепешку, но сделай!
Откровенно говоря, я уже решил было сам идти к полякам. Пожалуйста, вот я, сажайте меня в тюрьму. У меня была тайная мысль: не так они глупы, чтобы держать меня в тюрьме; пошлют в какую-нибудь лабораторию, и буду отбывать там свой срок. Но в это время начался еще один процесс, опять по освенцимским же делам, и те типы бессовестно меня подвели: приписали мне столько-то и столько-то тонн пепла, вы понимаете? И все ради того, чтобы спасти свои собственные шкуры, хотя шкуры этих болванов все равно ничего не стоят. Узнав про то, что погублено такое множество народу, поляки пересмотрели свой прежний приговор и заочно осудили меня на смертную казнь. У них это делается при помощи веревки. Петля на шею. Может длиться две-три минуты, а то и все пятнадцать… За ваше здоровье! И с тех пор, скажу вам откровенно, они непрерывно следят за мной, ищут меня, хотят моей смерти. Стараются наехать на меня машиной, сбрасывают на меня цветочные горшки, по ночам отираются У моей квартиры… Вообще… Я уверен, что и сейчас они откуда-нибудь следят за мной… Я чувствую это буквально своей кожей! Что-то все время ползает и ползает по моей спине… За ваше здоровье, сударь!.. Надобыть идиотом, чтобы самому лезть в петлю. Тем более что физику, вроде меня, везде будут рады. Я стал подыскивать себе такое место и в такой стране, куда бы не дотянулась рука тех. А когда человек ищет, порой находятся люди, которые говорят: «Иди, приятель, к нам!» Так-то! И вот те, которые сказали мне: «Иди, приятель, к нам», те самые наняли вас меня охранять; и я должен признать — на деле убедился, что вы хорошо справляетесь со своей задачей. Чудесно! Осталось немного: ночь и еще полдня!
Аввакум налил себе вина и отпил несколько глотков.
— Странно! — сказал он. — Судно должно было при быть сегодня.
— А может, оно уже тут, откуда вам знать? — снисходительно взглянув на него, заметил Шеленберг. — Не надейтесь, оно не станет оповещать о своем прибытии орудийными залпами!
— Тогда давайте отправимся в порт, — предложил Аввакум. — Не возражаете? Если судно уже здесь, мы непременно его увидим. Вы останетесь на борту, а я съезжу в «Гибралтар» за вашими вещами.
— Это вполне разумное предложение, — сказал Шеленберг. — И я бы сразу послушался вас, если бы знал, — он сомкнул ладони и покачал головой, — если бы знал, какое оно, как оно называется, то судно, которое должно увезти меня отсюда! — он помолчал немного. — Вам об этом ничего не известно?
Аввакум пожал плечами.
— У меня ограниченные задачи, — сказал он. — Мне приказано вас охранять до тех пор, пока вы не уедете, только и всего.
— Очень жаль! — вздохнул Шеленберг. Он обсосал последнюю косточку второго голубя и вздохнул в третий раз. — Придется вам, сударь, провести эту ночь у моих дверей! Эти субъекты, наверное, чувствуют, что я могу ускользнуть у них из рук, вам не кажется?
Мания преследования делала свое дело. Безумный страх вконец расшатал нервы этого человека. Аввакум ответил:
— К сожалению, я не могу быть у ваших дверей. Это и недопустимо, да и неблагоразумно. Стоит мне вздремнуть, и они тут же меня пристукнут. Эти люди не выбирают средств. Вы сегодня убедились, что они запросто могли вас раздавить.
— Дьявол их возьми! — выругался Шеленберг. — В Мюнхене я смастерил было для подобных случаев специальный аппарат — стоило появиться кому-нибудь у дверей моей спальни, как тотчас же начинал греметь будильник, да так, что мертвого мог разбудить! Но в этом городе я беззащитен, как ребе нок. Вы знаете, я бы съел еще одного голубя. А вы?
Аввакум отрицательно покачал головой.
— Вы когда-нибудь умрете от истощения, — сказал Шеленберг. — Моя кошка в Мюнхене ела больше вас. Значит, что касается моей судьбы в эту ночь, то вы умываете руки, так, что ли?
— Напротив, — усмехнулся Аввакум. — В эту ночь вы сможете пользоваться моей комнатой в «Эль Минзох». От этого будет тройная польза: во-первых, вы будете иметь удовольствие выспаться на кровати красного де рева; во-вторых, вы сохраните свою жизнь; в-третьих, завтра под вечер я, получив в «Банк дю Марок» свой гонорар, уеду в Париж.
Шеленберг задумался. Потом сказал:
— Знаете, я все же не могу отказаться от своего третьего голубя. Я непременно должен заказать его. А что касается вашего предложения, то я нахожу его вполне приемлемым. Действуйте, черт побери! Только не воображайте, что меня соблазняет ваше красное дерево! И в красном дереве и в простой сосне происходят одни и те же процессы, оба дерева состоят из од ной и той же первичной материи, так что в конечном счете абсолютно все равно, как это называется — красное дерево или сосна. Валяйте, валяйте, друг мой! За берите из скромного «Гибралтара» мой багаж и перевезите его в пятизвездный «Эль Минзох». А я тем временем смогу поглотить еще некоторое количество элементарных частиц; в конечном счете голубь по-мароккански — это всего лишь своеобразное их сочетание! — Он засмеялся. — В форме заключено своеобразие, случайность, а сущность едина и неизменна — около тридцати элементарных частиц, и ничего более! Ну, ступайте, ступайте.
Дальше события развивались так.
Поздно вечером Аввакум отклеил от паспорта Шеленберга его фотокарточку и на ее место приклеил свою. Среди имевшихся у него шрифтов он выбрал наиболее подходящий и, составив из него половину печати, тиснул ее в правом нижнем углу фотографии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31