– спросил старик.
– Ненадолго. Теперь у меня много дел здесь.
* * *
«Ненадолго» перевалило за месяц. Индра ушёл к вечеру того же дня. Дав отдых коням, напоив их и выкормив всей уцелевшей от солнца травой, что вяла в саду под деревьями.
Ашока с обречённым любопытством смотрел, как чудовища поедают его траву. На которой старик валялся в тени.
Индра не стал ничего объяснять. Его взгляд ответил: «Так надо!», и Ашока тихо порадовался, что мальчик не привёл домой драконов. Пока.
Буланые под всадником не ходили, и приручать их было некогда. Индра запряг коней и, подласкав Спокойного кашей, влез ему на спину. Перехватив верёвчатой уздой непродолжительный конский протест.
Улицы Амаравати провожали Индру паническим безмолвием восторга. Такого здесь никто не видел. И если бхриги осмелились разглядеть во всаднике несуразность, некую телесную нелепость, то жители Амаравати ни о чём таком и подумать не могли. Увиденное ими называлось «вид триумфатора». Никто из онемевших наблюдателей отъезда Индры не решился бы сейчас не то что улыбнуться ему вслед – слюну сглотнуть!
На нижней улице квартала всадника перехватил какой-то закопчённый человек. Не марут. Должно быть, адитий.
– Не нашли, – сказал он виновато.
– Кого не нашли?
– Труп демона, которого ты поверг. Не мог же он сгореть дотла?
Индра только хмыкнул. Подумал, что нужна эпическая реплика. Чтобы не превращать пафос демоноборчества в вульгарную простоту пожаротушения.
– Значит, он ещё вернётся! – коварно предположил воин. – И значит, я снова его убью. Так и передай людям. Буду убивать его снова и снова, пока мы не победим! Я всегда убью его.
Индра подтолкнул Спокойного, и пара дружно взяла вперёд.
– А он всегда будет возвращаться, – горестно продолжил пожаротушитель, думая о дасу. Но Индра его уже не слышал.
Большую часть пути воину пришлось преодолеть пешком. Ведя пару под уздцы.
Беспощадное солнце пропекло равнину, как ячменную лепёшку. Бежать, идти и стоять было трудно. Невыносимо трудно. Но сидеть и лежать на земле – вообще невозможно. Демон оказался непричастен к жаре. «Солнце светит всем, – подумал Индра. – И демонам тоже. Они поджариваются не хуже нашего. Интересно, а демоны между собой клянут какого-нибудь арийца, наславшего жару?»
Бурый раскат долины упирался в бесцветное небо. Там должна была разнестись река. Если она выжила.
Река замелела, но всё же щедрилась водой. Не то что колодцы Амаравати.
Индра купал коней, неволя их одуревшие от воды головы верёвкой. Потерять сейчас единственную пару ашв – значило бы вернуться к точке отсчёта.
Воин заполнил все фляги, напившись до тошноты. Обтянул себя мокрым плащом, чем вызвал буйную неприязнь четвероногих товарищей и, окончательно обессилев от водяного разгула, искал вдохновения на остаток пути.
* * *
Атитхигва встретил друга тайной. Создававшей жрецу хорошее настроение.
– Опять затеял какую-нибудь каверзу? – спросил Индра с улыбкой.
– Пойдём, увидишь, – загадочно сказал Атитхигва, увлекая Индру за собой. Они шли к деревне, и в сердце воина отзвучивала добрая тайна Атитхигвы.
– Должно быть, вы сделали ещё одну колесницу? – предположил воин.
– Увидишь.
– Неужели две?! За то время, что меня не было?
– Увидишь.
И воин увидел. Он стоял онемев возле широкого земляного раскопа, в котором топтался целый табун! Кони лениво бродили по яме, тычась друг в друга мордами.
Атитхигва вдоволь налюбовался замешательством друга. Когда настало время объяснений, хотар показал Индре громадную верёвочную сеть.
– Мы переловили их возле реки. Деваться им было некуда. Жарко.
Лошадей теперь прибило к рукам больше, чем собранных колесниц. Но это обстоятельство вовсе не удручало огнепоклонников. Напротив, они снова обрели важничество творцов человеческой судьбы.
* * *
У бхригов Индра тоже не засиделся. Скорым временем его позвала дорога. Воина ждал Амаравати, но, как это часто бывает, душа оказалась не вольна выбирать, куда нестись ногам. Так было и на этот раз.
Атитхигва, как всегда, припас главную новость напоследок. Он дождался вечера, полагая, что его сообщение не позволит Индре уснуть.
Ночь – лучшее время для таких потрясений. Она порождает отчаяние и безрассудство, но вместе с тем и призраки грядущих перемен. Которые утро всего лишь испытывает пугливой реальностью. Возможно, именно это и подвинуло Атитхигву на разговор.
– Мне стало известно, что не мы одни тягаемся с пространством, – начал хотар. – В чём-то таком уже преуспели до нас. И к сожалению, не арийцы. Люди из рода данов. А теперь – главное. Держись, а то упадёшь. Их колесница бегает по морю.
– Нет, не верю, – замотал головой Индра, – этого не может быть!
– Вероятно, ты собирался сказать, что не хотел бы в это верить? – уточнил огнепоклонник. Они обменялись нелюбезными взглядами. Атитхигва продолжал:
– Думаю, не составит особого труда всё отсмотреть собственными глазами. Теперь, когда мы имеем власть над дорогой. Имея такую власть, можно не только хотеть или не хотеть во что-то поверить, – мы вправе надёжно знать, подлинно ли это. Верит только тот, кто не способен знать. Верить только означает доверять чужому познанию, коварству или недоумию.
Индра уже понял, что Амаравати подождёт.
– И всё-таки не верю! – повторил воин.
– Значит, всё-таки арийцы первыми околесили воду? – вдохновенно спросил Индра.
– Ты только это понял? Ну призови же на помощь Кавью Ушанаса!
– Перестань говорить загадками. Что касается Кавьи Ушанаса, то он последнее время слишком занят вычищением конюшен.
– Ладно, слушай, – Атитхигва блаженно развалился на мокром песке. Мягкая, как слива, ночь накатила на глаза. Пела цикадами. Рядом дышала река, успокаивая словесную натугу разговора.
– Хорошо, спокойно, – отвлёкся хотар, покусывая травинку. – Так вот, чтобы выжить нашему народу, достаточно одной семьи. То есть они могут сжимать нас сколько угодно. У арийцев жизненный запас прочности неистощим. Почти. Запомни, Индра, – последние, кто из нас останется, последняя семья, ставшая Ману и Илой, может всё начать сначала. И она вернёт земле арийцев, если…
– Если у них будет семь сыновей!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Вон те семь лучей – дотуда протянулась моя родословная.
(Ригведа. Мандала I, 105)
Три колесницы разбудили долину на заре. Марево над спящей землёй вдохнуло в себя тревожную выступь арийцев. Перемешанную с пылью.
Ранний час мог бы отнести это странное явление к числу видений задушенной жаром ночи. Слишком выразительно, чтобы оказаться правдой.
Колесницы будили впереди себя тревогу. Им не хватало только боя барабанов. Ещё их накат отзвучивал визгом женщин из числа обречённых наблюдателей своего конца. Отзвучивал и безвольной немой паникой мужчин, вставших на пути арийцев. Всякая живая душа, способная бояться, не устояла бы сейчас против выката этого тревожного чуда.
Индра посматривал на товарищей, справа и слева от себя, и думал о том, что Атитхигва проникся любовью к коневодству вовсе не из-за солидарности с заботами воина о его, Индры, грядущем самовластье. Прежде воин наивно полагался на дружбу как на проявление обязательного самоотречения и безоговорочной подчинённости эго товарища. Правда, иногда было слишком очевидно, что наиболее веское эго в отношениях с другом он присвоил себе. Индре казалось, что друг окутал его помощью и заботой исключительно ради торжества правильных идей Кавьи Ушанаса и помощи ему. В действительности же хотар создавал собственную идею. На плодах творческих изысканий кшатрия. Эта идея называлась «ашвины». Конники. Воин только подсказал Атитхигве, чем занять свои творческие порывы на всю оставшуюся жизнь.
В отличие от добряка Диводаса, хотар и не думал зазывать Индру на царство. И потому для «людей коня» кшатрий был равным среди равных.
Они не стали провозглашать Индру вождём. Ашвины просто сели на придуманную им колесницу и запрягли в неё придуманных Индрой лошадей. Даже не пойманных и не приручённых им.
Для Атитхигвы не имело значения, кто первый накинул коню на морду верёвку. Этот частный случай в практике коневождения, должно быть, скоро вообще забылся бы бхригами.
Ашвины могли стать огнеподвижниками, глашатаями идей Агни. В том и состоял компромисс Атитхигвы. Помочь маруту в лице Индры значило бы помочь Рудре. Хотар помог. Но не Рудре.
* * *
Братьев Дасру и Насатью, бросивших спокойную и размеренную жизнь жрецов, не слишком угнетала забота кшатрия о Великом походе. Так или иначе, интерес ашвинов к этой затее никаким образом себя не проявлял. Пока.
Индра умилялся показательным приёмам ашвинов по владению конём. Они очень верили в своё превосходство, иногда забывая, что воин знает коня лучше. Бедного Дасру лошадёнок лягнул. Как раз в момент такого вдохновлённого собственной уверенностью обращения со зверем. Что поделаешь! Поди объясни четвероногому, что юный бхриг уже считает себя неоспоримым властителем его судьбы. Усердие ашвина стало для него боком.
Братья ни в чём не хотели уступать Индре. В пути это обрело вид соперничества, доставлявшего воину ненужные хлопоты. Больше всего доставалось, разумеется, четвероногим. Молодость ашвинов выплеснула немалой заботой для их коней.
День за днём погружались колесницы в топкое болото малинового жарева. Всё дальше и дальше. По мертвой равнине, совсем недавно ещё стоявшей луговодьем. Колесницы не отъезжали далеко от реки, боясь потерять воду. К тому же обмелевший поток должен был указать им дорогу к Великому морю.
Иногда возничие сворачивали в долину, чтобы миновать загусти мелколистых, непрожигаемых солнцем кустов и длинные трещины оврагов, что уходили к далёким, давно пересохшим источникам.
Однажды, объезжая такой овраг, путники заблудились, потеряв ориентир, и вынуждены были повернуть обратно, возвращаясь к реке по собственным следам.
Индра впервые ощутил чувство оторванности от дома. Хотя дома у него не было со времен гибели Гарджи. Дома не было, но в кшатрии укрепилась связь с землёй, которую он считал своей. Его землёй была та, по которой он ходил.
Внешне она совсем не отличалась от этой пустующей, разорённой зноем равнины. Внешне не отличалась. Такая же выжженная и пустующая. И хотя она была частью Арьяварты – «земли расселения», всё равно выглядела чужбиной. Что-то не пускало её в собственность души воина.
Если бы Индра был дасой, вероятно, сознание свершило бы иной суд над этими просторами. Ибо задача даса – сделать всякое чужое своим. Но ведь это и есть потребище вора. «Благородные» не могут быть ворами. Дасы –другое дело. У них нет деления по человеческим достоинствам, они подчинены низшим инстинктам. Но как же тогда, как тогда воспринимать иную землю, иные места, если своим душа признаёт лишь то, в чём она сложилась?
Этот вопрос не давал Индре покоя, ибо от его разрешения зависел смысл Великого похода. Двигаться – чтобы жить? Нет. Жить – чтобы двигаться! Вот в чём идея! Истинная идея «благородных». Осесть душой, мозгами, телом –значит, в лучшем случае, влачить существование. Арийство – это прорыв, направленная воля благородства на мелкодушье и упокойничество серости.
Однажды утром путники заметили у горизонта грязное пятно небесной накипи.
– Неужели гроза? – предположил Насатья.
«Возьми бурю в своё сердце…» – припомнилось Индре. Может быть, это и была та самая буря, которую он поджидал? Чтобы впустить в своё сердце?
Мрачное пятно застыло над тревожными далями. Видимый покой равнины скоро сменился напряжённым ожиданием чего-то неотвратимого, лютого и беспощадного. Земля будто сжалась, отдавая себя во власть наползающего мрака и разорения.
– Нужно привязать покрепче коней, – сказал Индра, выщупывая древесную крепь полуповаленного деревца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Ненадолго. Теперь у меня много дел здесь.
* * *
«Ненадолго» перевалило за месяц. Индра ушёл к вечеру того же дня. Дав отдых коням, напоив их и выкормив всей уцелевшей от солнца травой, что вяла в саду под деревьями.
Ашока с обречённым любопытством смотрел, как чудовища поедают его траву. На которой старик валялся в тени.
Индра не стал ничего объяснять. Его взгляд ответил: «Так надо!», и Ашока тихо порадовался, что мальчик не привёл домой драконов. Пока.
Буланые под всадником не ходили, и приручать их было некогда. Индра запряг коней и, подласкав Спокойного кашей, влез ему на спину. Перехватив верёвчатой уздой непродолжительный конский протест.
Улицы Амаравати провожали Индру паническим безмолвием восторга. Такого здесь никто не видел. И если бхриги осмелились разглядеть во всаднике несуразность, некую телесную нелепость, то жители Амаравати ни о чём таком и подумать не могли. Увиденное ими называлось «вид триумфатора». Никто из онемевших наблюдателей отъезда Индры не решился бы сейчас не то что улыбнуться ему вслед – слюну сглотнуть!
На нижней улице квартала всадника перехватил какой-то закопчённый человек. Не марут. Должно быть, адитий.
– Не нашли, – сказал он виновато.
– Кого не нашли?
– Труп демона, которого ты поверг. Не мог же он сгореть дотла?
Индра только хмыкнул. Подумал, что нужна эпическая реплика. Чтобы не превращать пафос демоноборчества в вульгарную простоту пожаротушения.
– Значит, он ещё вернётся! – коварно предположил воин. – И значит, я снова его убью. Так и передай людям. Буду убивать его снова и снова, пока мы не победим! Я всегда убью его.
Индра подтолкнул Спокойного, и пара дружно взяла вперёд.
– А он всегда будет возвращаться, – горестно продолжил пожаротушитель, думая о дасу. Но Индра его уже не слышал.
Большую часть пути воину пришлось преодолеть пешком. Ведя пару под уздцы.
Беспощадное солнце пропекло равнину, как ячменную лепёшку. Бежать, идти и стоять было трудно. Невыносимо трудно. Но сидеть и лежать на земле – вообще невозможно. Демон оказался непричастен к жаре. «Солнце светит всем, – подумал Индра. – И демонам тоже. Они поджариваются не хуже нашего. Интересно, а демоны между собой клянут какого-нибудь арийца, наславшего жару?»
Бурый раскат долины упирался в бесцветное небо. Там должна была разнестись река. Если она выжила.
Река замелела, но всё же щедрилась водой. Не то что колодцы Амаравати.
Индра купал коней, неволя их одуревшие от воды головы верёвкой. Потерять сейчас единственную пару ашв – значило бы вернуться к точке отсчёта.
Воин заполнил все фляги, напившись до тошноты. Обтянул себя мокрым плащом, чем вызвал буйную неприязнь четвероногих товарищей и, окончательно обессилев от водяного разгула, искал вдохновения на остаток пути.
* * *
Атитхигва встретил друга тайной. Создававшей жрецу хорошее настроение.
– Опять затеял какую-нибудь каверзу? – спросил Индра с улыбкой.
– Пойдём, увидишь, – загадочно сказал Атитхигва, увлекая Индру за собой. Они шли к деревне, и в сердце воина отзвучивала добрая тайна Атитхигвы.
– Должно быть, вы сделали ещё одну колесницу? – предположил воин.
– Увидишь.
– Неужели две?! За то время, что меня не было?
– Увидишь.
И воин увидел. Он стоял онемев возле широкого земляного раскопа, в котором топтался целый табун! Кони лениво бродили по яме, тычась друг в друга мордами.
Атитхигва вдоволь налюбовался замешательством друга. Когда настало время объяснений, хотар показал Индре громадную верёвочную сеть.
– Мы переловили их возле реки. Деваться им было некуда. Жарко.
Лошадей теперь прибило к рукам больше, чем собранных колесниц. Но это обстоятельство вовсе не удручало огнепоклонников. Напротив, они снова обрели важничество творцов человеческой судьбы.
* * *
У бхригов Индра тоже не засиделся. Скорым временем его позвала дорога. Воина ждал Амаравати, но, как это часто бывает, душа оказалась не вольна выбирать, куда нестись ногам. Так было и на этот раз.
Атитхигва, как всегда, припас главную новость напоследок. Он дождался вечера, полагая, что его сообщение не позволит Индре уснуть.
Ночь – лучшее время для таких потрясений. Она порождает отчаяние и безрассудство, но вместе с тем и призраки грядущих перемен. Которые утро всего лишь испытывает пугливой реальностью. Возможно, именно это и подвинуло Атитхигву на разговор.
– Мне стало известно, что не мы одни тягаемся с пространством, – начал хотар. – В чём-то таком уже преуспели до нас. И к сожалению, не арийцы. Люди из рода данов. А теперь – главное. Держись, а то упадёшь. Их колесница бегает по морю.
– Нет, не верю, – замотал головой Индра, – этого не может быть!
– Вероятно, ты собирался сказать, что не хотел бы в это верить? – уточнил огнепоклонник. Они обменялись нелюбезными взглядами. Атитхигва продолжал:
– Думаю, не составит особого труда всё отсмотреть собственными глазами. Теперь, когда мы имеем власть над дорогой. Имея такую власть, можно не только хотеть или не хотеть во что-то поверить, – мы вправе надёжно знать, подлинно ли это. Верит только тот, кто не способен знать. Верить только означает доверять чужому познанию, коварству или недоумию.
Индра уже понял, что Амаравати подождёт.
– И всё-таки не верю! – повторил воин.
– Значит, всё-таки арийцы первыми околесили воду? – вдохновенно спросил Индра.
– Ты только это понял? Ну призови же на помощь Кавью Ушанаса!
– Перестань говорить загадками. Что касается Кавьи Ушанаса, то он последнее время слишком занят вычищением конюшен.
– Ладно, слушай, – Атитхигва блаженно развалился на мокром песке. Мягкая, как слива, ночь накатила на глаза. Пела цикадами. Рядом дышала река, успокаивая словесную натугу разговора.
– Хорошо, спокойно, – отвлёкся хотар, покусывая травинку. – Так вот, чтобы выжить нашему народу, достаточно одной семьи. То есть они могут сжимать нас сколько угодно. У арийцев жизненный запас прочности неистощим. Почти. Запомни, Индра, – последние, кто из нас останется, последняя семья, ставшая Ману и Илой, может всё начать сначала. И она вернёт земле арийцев, если…
– Если у них будет семь сыновей!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Вон те семь лучей – дотуда протянулась моя родословная.
(Ригведа. Мандала I, 105)
Три колесницы разбудили долину на заре. Марево над спящей землёй вдохнуло в себя тревожную выступь арийцев. Перемешанную с пылью.
Ранний час мог бы отнести это странное явление к числу видений задушенной жаром ночи. Слишком выразительно, чтобы оказаться правдой.
Колесницы будили впереди себя тревогу. Им не хватало только боя барабанов. Ещё их накат отзвучивал визгом женщин из числа обречённых наблюдателей своего конца. Отзвучивал и безвольной немой паникой мужчин, вставших на пути арийцев. Всякая живая душа, способная бояться, не устояла бы сейчас против выката этого тревожного чуда.
Индра посматривал на товарищей, справа и слева от себя, и думал о том, что Атитхигва проникся любовью к коневодству вовсе не из-за солидарности с заботами воина о его, Индры, грядущем самовластье. Прежде воин наивно полагался на дружбу как на проявление обязательного самоотречения и безоговорочной подчинённости эго товарища. Правда, иногда было слишком очевидно, что наиболее веское эго в отношениях с другом он присвоил себе. Индре казалось, что друг окутал его помощью и заботой исключительно ради торжества правильных идей Кавьи Ушанаса и помощи ему. В действительности же хотар создавал собственную идею. На плодах творческих изысканий кшатрия. Эта идея называлась «ашвины». Конники. Воин только подсказал Атитхигве, чем занять свои творческие порывы на всю оставшуюся жизнь.
В отличие от добряка Диводаса, хотар и не думал зазывать Индру на царство. И потому для «людей коня» кшатрий был равным среди равных.
Они не стали провозглашать Индру вождём. Ашвины просто сели на придуманную им колесницу и запрягли в неё придуманных Индрой лошадей. Даже не пойманных и не приручённых им.
Для Атитхигвы не имело значения, кто первый накинул коню на морду верёвку. Этот частный случай в практике коневождения, должно быть, скоро вообще забылся бы бхригами.
Ашвины могли стать огнеподвижниками, глашатаями идей Агни. В том и состоял компромисс Атитхигвы. Помочь маруту в лице Индры значило бы помочь Рудре. Хотар помог. Но не Рудре.
* * *
Братьев Дасру и Насатью, бросивших спокойную и размеренную жизнь жрецов, не слишком угнетала забота кшатрия о Великом походе. Так или иначе, интерес ашвинов к этой затее никаким образом себя не проявлял. Пока.
Индра умилялся показательным приёмам ашвинов по владению конём. Они очень верили в своё превосходство, иногда забывая, что воин знает коня лучше. Бедного Дасру лошадёнок лягнул. Как раз в момент такого вдохновлённого собственной уверенностью обращения со зверем. Что поделаешь! Поди объясни четвероногому, что юный бхриг уже считает себя неоспоримым властителем его судьбы. Усердие ашвина стало для него боком.
Братья ни в чём не хотели уступать Индре. В пути это обрело вид соперничества, доставлявшего воину ненужные хлопоты. Больше всего доставалось, разумеется, четвероногим. Молодость ашвинов выплеснула немалой заботой для их коней.
День за днём погружались колесницы в топкое болото малинового жарева. Всё дальше и дальше. По мертвой равнине, совсем недавно ещё стоявшей луговодьем. Колесницы не отъезжали далеко от реки, боясь потерять воду. К тому же обмелевший поток должен был указать им дорогу к Великому морю.
Иногда возничие сворачивали в долину, чтобы миновать загусти мелколистых, непрожигаемых солнцем кустов и длинные трещины оврагов, что уходили к далёким, давно пересохшим источникам.
Однажды, объезжая такой овраг, путники заблудились, потеряв ориентир, и вынуждены были повернуть обратно, возвращаясь к реке по собственным следам.
Индра впервые ощутил чувство оторванности от дома. Хотя дома у него не было со времен гибели Гарджи. Дома не было, но в кшатрии укрепилась связь с землёй, которую он считал своей. Его землёй была та, по которой он ходил.
Внешне она совсем не отличалась от этой пустующей, разорённой зноем равнины. Внешне не отличалась. Такая же выжженная и пустующая. И хотя она была частью Арьяварты – «земли расселения», всё равно выглядела чужбиной. Что-то не пускало её в собственность души воина.
Если бы Индра был дасой, вероятно, сознание свершило бы иной суд над этими просторами. Ибо задача даса – сделать всякое чужое своим. Но ведь это и есть потребище вора. «Благородные» не могут быть ворами. Дасы –другое дело. У них нет деления по человеческим достоинствам, они подчинены низшим инстинктам. Но как же тогда, как тогда воспринимать иную землю, иные места, если своим душа признаёт лишь то, в чём она сложилась?
Этот вопрос не давал Индре покоя, ибо от его разрешения зависел смысл Великого похода. Двигаться – чтобы жить? Нет. Жить – чтобы двигаться! Вот в чём идея! Истинная идея «благородных». Осесть душой, мозгами, телом –значит, в лучшем случае, влачить существование. Арийство – это прорыв, направленная воля благородства на мелкодушье и упокойничество серости.
Однажды утром путники заметили у горизонта грязное пятно небесной накипи.
– Неужели гроза? – предположил Насатья.
«Возьми бурю в своё сердце…» – припомнилось Индре. Может быть, это и была та самая буря, которую он поджидал? Чтобы впустить в своё сердце?
Мрачное пятно застыло над тревожными далями. Видимый покой равнины скоро сменился напряжённым ожиданием чего-то неотвратимого, лютого и беспощадного. Земля будто сжалась, отдавая себя во власть наползающего мрака и разорения.
– Нужно привязать покрепче коней, – сказал Индра, выщупывая древесную крепь полуповаленного деревца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71