– Не хочешь ли немного выпить со мной?
– Выпить? – удивился Хьюго. Арабелла коротко кивнула.
– Я подкупила Гиффорда, и он дает мне все необходимое, без всяких вопросов. Плохо, что у меня нет собственной горничной, а подкупить Берч – то же самое, что сдвинуть с места лондонский Тауэр, Зато с Гиффордом – полный порядок.
– Ара, какие ужасные, грубые вещи ты говоришь! – недоуменно воскликнул Хьюго.
– Хьюго, как ты кроток и нежен, – передразнила его сестра. – Неужели волчонка превратили, наконец, в ручную собачонку?
– Ты не должна говорить так, тем более сейчас, когда только что умер твой брат. Девушке из приличной семьи не подобает так себя вести!
Арабелла ухмыльнулась.
– Не добавляй лицемерие к другим своим грехам. Ты ведь сам прекрасно знаешь, что всегда ненавидел его.
Хьюго промолчал, покраснев от злости.
– Бог знает, за что ты его ненавидел!.. Ведь он был безобидным мальчишкой. И я не удивлюсь, если выяснится, что ты сам его и убил.
Хьюго оторопел:
– Как у тебя язык поворачивается такое говорить, не бери грех на душу!
Арабелла отвернулась.
– Ну, хорошо. Теперь осуществились все твои желания. Никто больше не стоит между тобой и ней. Надеюсь, тебе нравится твое новое положение. Ну, так ты пойдешь со мной выпить или нет?
Хьюго колебался, выбирая между одиночеством и пикировкой, но затем сдался.
– Хорошо, – сказал он. – Пойдем.
На следующий день Аннунсиата поехала в Уайтхолл, чтобы нанести визит вежливости королеве, и выяснила, что все вокруг только и говорят, что о предполагаемом папистском заговоре, о котором в этот день докладывали на Совете за закрытыми дверьми. Перед обедом она поднялась к Рочестеру, только что вставшему с постели, и, взяв его под руку, пригласила в свои апартаменты пообедать. Рочестер от удивления приподнял бровь.
– Моя дорогая, дорогая графиня, не говорите мне, что я возглавил список ваших поклонников. Неужели моя судьба могла так радикально измениться?
– Послушайте, Джон, – отрезала Аннунсиата, – я сейчас же заберу свое приглашение назад, если вы не перестанете нести вздор.
– Вы считаете вздором обожать вас? Жестокая, жестокая Аннунсиата! Запрещать мне говорить о своей любви! Вы хотите лишить соловья голоса?
– Все вы, поэты, предпочитаете, чтобы ваши возлюбленные отвергали вас, иначе вам просто не о чем будет писать.
– Это правда. Любящая женщина – это уже неинтересно. Тоскливо! Ну что ж, тогда пойдем, прихватив с собой мою неразделенную любовь. И пусть нас разделяют белоснежная скатерть и кувшин с кларетом!
– А вы расскажете обо всех новостях, чтобы немного просветить меня.
– Ах, да! – Рочестер внезапно посерьезнел. – Я успел заметить ваш траур. Я слышал это печальное известие. Бедный юноша!.. Вы, должно быть, очень страдаете.
Аннунсиата благодарно сжала его руку, и они продолжали путь к ее апартаментам.
Соблюдая приличия, Аннунсиата пригласила к обеду и лорда Беркли, который желал видеть ее в Чельмсфорде и проследовал за ней в Уайтхолл. Хьюго с Арабеллой тоже присоединились к ним. Еда была заказана в соседней таверне, славящейся отменной французской кухней. Естественно, весь разговор был посвящен заседанию Совета, и Беркли с Рочестером сообщили Аннунсиате новые подробности.
– Оутс – это разбойник из разбойников, – сказал Рочестер. – Ужасный человек! Он был капелланом в подразделении «круглоголовых», но юный Титус держал нос по ветру и перекинулся в англиканскую церковь, когда «стало ясно, в каком направлении он подул.
– Но мне казалось, что он иезуит. В противном случае, что он делал в Сент-Омере? – спросила Аннунсиата, вскрывая еще одну устрицу.
Шел канун дня Святого Михаила, постный день, и на ее столе была только рыба.
– Ах, да! Оутс был в Сент-Омере, а до этого в Вальядолиде – и отовсюду изгнан. Он перешел на сторону Рима года два-три назад, надеясь, что это сослужит ему хорошую службу, – сказал Рочестер.
– Он ни больше ни меньше, чем платный информатор и шпион, – добавил лорд Беркли. – Я ненавижу эту породу, но полагаю, что они все-таки нужны, иначе как служить закону? Но должен заявить, что Оутс – хуже всех. А еще меньше мне нравится его компаньон.
– А это кто?
– Некий Израэль Тонг, фанатичный памфлетист, – сказал Рочестер, протягивая свой бокал Тому, проходящему за его спиной с кувшином вина. – Они вдвоем состряпали изумительный пирог, замешенный на полуправде и правдоподобной лжи, составив бредовый список, куда внесли имена людей, которые были в Сент-Омере в то же время, что и Оутс.
Аннунсиата почувствовала первый холодок леденящего страха, предательски вползающего в душу, – в Сент-Омере находился Эдмунд, а он был Морлэндом.
– Какие имена? – спросила она испуганно. Рочестер поднял на нее удивленный взгляд.
– Все иезуитские священники, находящиеся в Англии, все римско-католические прелаты и все именитые граждане, симпатизирующие Риму, – сказал он. И немного помолчав, добавил: – Но все это такой бред!!! И ни во что не выльется.
Беркли в знак несогласия отрицательно мотнул головой.
– Не знаю. Виги могут ухватиться за это – паника среди народа была бы им на руку. Самое заветное желание Шейфтсбери – выборы. А данная ситуация поможет ему достигнуть цели.
После обеда Беркли ушел, а Рочестер немного задержался, чтобы перекинуться парой слов с Аннунсиатой.
– Вам не кажется, что сейчас самое подходящее время навестить свою семью в Йоркшире? – участливо спросил он.
Ясные глаза Аннунсиаты выдержали его взгляд.
– Вы полагаете, мне грозит опасность? Я же не папистка.
Рочестер передернул плечами.
– Моя дорогая, любой не убежденный протестант – потенциальный папист. Кроме того, в Сент-Омере находится ваш родственник, не так ли? Одно ваше имя вызовет подозрение. Лучше бы мама назвала вас Мэг или Дороти. По-моему, поездка в деревню вам не повредит.
– Я буду иметь это в виду, – сказала Аннунсиата.
– Я и так собиралась домой, но вовсе не потому, что напугана.
– Как вам угодно, – ответил Рочестер. – Но меня волнует еще одно. Я должен на время покинуть дворец Сент-Джеймс. Герцогиня Йоркская – очень опасный друг в настоящее время.
По мнению Аннунсиаты, Рочестер преувеличивал опасность. На завтра она наметила визит к Йоркам, не сделать этого – значило проявить неуважение к своему бывшему господину и крестному отцу ее сына. Но тем же вечером, за час до ужина, к ней пришел личный лакей короля и попросил следовать за ним. Они прошли потайной темной лестницей в королевские покои. Король использовал этот прием для того, чтобы избежать традиционного дворцового этикета, осложнявшего неофициальные встречи с людьми, которых он считал близкими друзьями. Поэтому Аннунсиата, ни о чем не спрашивая, пошла за лакеем, но войдя в апартаменты короля и увидев его усталое лицо, поняла, что угроза, нависшая над ними, о которой говорил и Рочестер, вполне реальна.
– Ваше величество, – произнесла она, приседая в глубоком реверансе.
Король кивком отпустил слугу и, как только за ним закрылась дверь, подошел к Аннунсиате, взял ее руки и поднес к губам, чтобы поцеловать.
– Моя дорогая, я так рад вас видеть. Я слышал, что вы уже вернулись в Лондон. Руперт рассказал о вашей семейной трагедии. Примите мои искренние соболезнования.
– Спасибо, сэр, – поблагодарила Аннунсиата.
Король был в одной рубашке, без парика. Она впервые заметила, как много серебра в его темных волосах, изрезанное морщинами лицо казалось изможденным, а под глазами залегли глубокие тени.
– Как вы себя чувствуете? Вас что-то беспокоит?
– Я весь день пробыл на Совете, выслушивая этого пресловутого Оутса, – сказал он, усаживаясь на длинную кушетку и приглашая ее сесть рядом.
Король любил простые отношения, которые мог себе позволить только в кругу семьи, а Аннунсиату он считал ее членом.
– Я заболеваю, думая, что такой омерзительный, лживый и болтливый тип, как Оутс, может процветать. Он на каждом шагу настолько противоречит себе, что его можно было бы поднять на смех... но дело касается Рима. Если бы все зависело только от меня, я пресек бы это на корню, как заведомую чушь.
– Тогда почему вы не сделаете это, сэр? Чарльз покачал головой:
– Слишком трудные времена. Джеймс – убежденный католик и мой наследник. Шейфтсбери и его шустрые ребята слишком жадны до власти. Денби хочет публично разоблачить Шейфтсбери, чтобы расстроить его замыслы, а это требует некоторого расследования. Оутс представил копии обвинения Эдмунду Годфри, как я искрение верю, единственному неподкупному члену городского магистрата, и он объявил каждому члену парламента, что обязательно обнародует все эти списки, если Совет попытается замять дело. Джеймс тоже приходил ко мне и требовал оправдать его имя. Поэтому нет никакой надежды, что дело заглохнет само собой.
– Значит, опасность есть, сэр? – тихо спросила Аннунсиата.
Король выдавил подобие улыбки.
– Почему люди так боятся католиков? Я не знаю. Но народ, особенно в Лондоне, убежден, что все католики – тайная и кровожадная армия, выжидающая, когда можно будет выступить и уничтожить всех протестантов до единого. Вспомни «большой пожар»: ведь когда он начался, в Лондоне говорили, что инициатива исходит от католиков.
– Сегодня упоминали о «пороховом заговоре», – промолвила Аннунсиата.
– А «ирландское восстание»? Они помнят только то, что хотят. Ну да ладно. Я постараюсь сделать все, что в моих силах. Слушание продолжится завтра. Проклятый Оутс! Он подготовил документ, состоящий из восьмидесяти одного пункта и тьмы имен, а посему мы потеряем много времени, чтобы разобраться в нем. Но... – он сделал паузу, и его лицо омрачилось, – ...в настоящий момент у него на руках первая пачка ордеров на арест, и он выбил из Совета разрешение на арест высших иезуитов.
Глаза Аннунсиаты расширились от ужаса, а король продолжал:
– Мои руки связаны. Я вынужден был дать разрешение. Молю Бога, чтобы дело не дошло до суда. Но я хотел бы настоятельно просить вас быть осторожной! Держитесь подальше от толпы, моя дорогая, и избегайте компании католиков. У меня осталось не так много близких людей, и я не хочу вас потерять. Может быть, вам лучше на некоторое время вернуться в Йоркшир.
– Я буду осторожна, – сказала она, – но пока останусь здесь. Вам наверняка понадобятся друзья, а королеве...
– Бог благословит вас! Я не хочу просить вас так рисковать собой, но должен поблагодарить за этот порыв.
Заговор рос, как на дрожжах. Первоначальные слушания длились три дня. Каждый вечер количество арестованных иезуитских священников увеличивалось. На третий день было получено разрешение на изъятие личных бумаг секретаря герцогини Йоркской, Кольмана. Его официальные бумаги были вполне невинны, но сыщики нашли коробку, спрятанную в дымовой трубе. В ней обнаружили компрометирующую переписку с папским нунцием и конфессором французского короля, последняя надежда остановить Оутса растаяла, как дым. Когда это стало достоянием общественности, в Лондоне началась настоящая истерия. Не было ни одного человека, который не верил бы всем сердцем в обвинения Оутса. Полное публичное расследование стало неизбежным.
14 октября было обнаружено, что сэр Эдмунд Годфри пропал из своего дома, а 17 октября его изуродованное тело нашли в канаве на Примроуз-хилл.
– Я никогда не видела такой паники, – сказала Хлорис, вернувшаяся с Томом и Гиффордом из похода за покупками. – Народ баррикадирует собственные дома. Все говорят только о заговоре. По слухам, поход против протестантов уже в полном разгаре, и тот бедный джентльмен, которого нашли в канаве, – первая жертва. На улице почти никого нет. Я попыталась заговорить с одной девушкой, но все, что она могла сказать: «...католики наступают, католики наступают».
– Помоги нам Бог! Народ так невежествен, – сказала Аннунсиата, слегка побледнев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63