Нелепо предполагать, что старуха была ведьмой, но сердце подсказывало, что именно ее снадобье помогло родить ребенка. Если она все-таки ведьма, то искать ее помощи – непростительный грех. И все же это было необходимо чтобы выжить, ведь за выживание борется все живое. Элизабет ехала медленно и осторожно, а в голове постоянно вертелся разговор, состоявшийся у них с Ральфом пару дней назад. И все это время страх боролся в ней с сознанием.
– Она умрет от горя, – говорил Ральф. – Она всегда больше всех любила Джорджа, обожала его и не может поверить в то, что его больше нет.
– Бедное дитя! – сказала Элизабет.
Она любила Джорджа, как и все, но ее печаль была вторичной. Элизабет больше беспокоил собственный ребенок.
– Я волнуюсь за нее, – продолжал Ральф. – Не думаю, что в такое время она сможет быть вдалеке от дома. Я хочу попробовать убедить ее вернуться в Морлэнд и пробыть здесь несколько месяцев, пока она придет в себя. Лондон – не место для женщины, потерявшей ребенка.
– А что будет со мной, Ральф? – спросила Элизабет, скрывая страх.
– Не беспокойся, все будет в порядке, – успокоил он ее. – Конечно, пока она здесь, мы не сможем спать вместе. Это неприлично. Но все устроится.
Однако Элизабет была уверена, что ничего хорошего не предвидится. Ее трясло от одной мысли о приезде Аннунсиаты, а что будет в реальности?.. Ее, конечно же, отошлют, а Ральф даже пальцем не пошевелит, чтобы защитить ее. Ее выгонят, а положение незамужней женщины с ребенком незавидно. Вот почему она в отчаянии обратилась в то единственное место, где рассчитывала получить помощь. Элизабет еще не знала, о чем спросит мудрая женщина, но надеялась, что та обо всем догадается сама.
При солнечном свете хижина выглядела не столько пугающей, сколько нищей. В зияющем черном дверном проеме, на пороге, лежал белый пушистый кот, вытягивая лапы и грея бока на солнышке. Старуха (действительно не ведьма?) сидела у двери на табуретке, ее руки беспрерывно двигались на коленях, плетя бесконечное тонкое, как паутина, кружево. В своих старых лохмотьях она выглядела отталкивающе, но глаза были все так же темны и ярки, как у змеи. Старуха подняла взгляд на приближающуюся Элизабет, но не сказала ни слова до тех пор, пока та не спешилась, не привязала пони к дереву и не подошла поближе.
– Ну? – спросила она.
– Я пришла тебя повидать, – нерешительно проговорила Элизабет.
– Понимаю. У меня немного посетителей. Не хочешь ли сливок? Больше я ничего не могу тебе предложить, но зато они холодные.
Элизабет знала, что есть или пить с ведьмой нельзя.
– Нет, спасибо, – ответила она, но, поняв, что это невежливо, добавила: – Я не хочу пить, спасибо.
Они молча посмотрели друг на друга, а затем старуха удивленно произнесла:
– Ну, госпожа, чего же ты хочешь?
– Мне помогло твое снадобье, – выпалила она. – У меня есть ребенок.
– Значит, ты счастлива.
– Да. Нет. Ой, матушка, помоги мне. Я боюсь. Научи, что мне делать.
Старуха долго смотрела на нее, потом вздохнула и отложила кружева.
– Дай руки. Милая, присядь около меня.
Элизабет опустилась перед старухой на колени, отвела рукава и охотно протянула руки, ладонями вверх. Старуха взяла кончики ее пальцев и долго смотрела на ладони, затем прочертила своим корявым ногтем линию вдоль одной из них.
– Да, я вижу, кого ты боишься, – сказала она наконец.
– Видишь? – воскликнула Элизабет. – Тогда скажи, что мне делать?
– Нет, я не могу тебе этого сказать. Ваши судьбы пересекаются, твоя и ее. Один порыв ветра уносит вас обеих, а когда он стихнет...
Она надолго замолчала, и Элизабет встревожилась. Затем старуха подняла глаза, холодные и яркие, и остановила взгляд на Элизабет.
– Одна из вас должна умереть, – заключила она. – Вам двоим на земле будет тесно, обе вы жить не будете – это невозможно.
Во рту Элизабет пересохло, а разум пытался вникнуть в услышанное. Кто-то из них должен умереть...
– Матушка, – сказала она, поднимаясь с утрамбованной земли, – дай мне что-нибудь.
Старуха медленно и болезненно встала и побрела в дом. Элизабет ждала, наблюдая, как тени облаков бегут по земле. Кот встрепенулся и исчез, поднялся прохладный ветерок, и она почувствовала себя одинокой, как никогда в Жизни, будто была единственным живым человеком в мире. Рядом с ней выросла старуха, так внезапно и тихо, что Элизабет испугалась. Она держала белый льняной маленький кисет, перевязанный веревочкой.
– Раздели на три части и сожги в своем очаге в три вечера подряд. Сделай это скрытно, никому ничего не говоря.
– И что? Что тогда случится? – спросила Элизабет, широко открывая глаза.
– Кто знает, – проговорила старуха, поворачиваясь к ней спиной, словно больше у нее не было сил ни на что.
– Но... ты сказала...
– Жизнь – всего лишь тень, и каждый из нас отбрасывает собственную тень, настолько большую, насколько велик сам. А окончание ее... кто знает? В основном происходит то, чего ты действительно хочешь. Вся суть в том, чтобы точно знать, чего ты по-настоящему хочешь.
– Но то, что ты сказала мне... правда?
– Это правда. Смерть одной – жизнь для другой. Так написано. Всего хорошего, госпожа.
Старуха ушла в комнату без единого слова или взгляда. Элизабет почувствовала себя несчастной, будто ее выгнали. Она спрятала кисет и пошла отвязывать пони.
Аннунсиата пробыла в Оксфорде только несколько дней. Хлорис по своим каналам послала весточку принцу Руперту, и тот сразу приехал в Оксфорд, чтобы убедить Аннунсиату вернуться с ним в Виндзор, где все еще жил с Пэг и детьми. По просьбе Аннунсиаты, он организовал перевозку тела Джорджа в Виндзор. Таким образом, 19 сентября 1678 года Джордж Эдуард Кавендиш, второй граф Чельмсфорд, барон Мелдон был похоронен в Виндзоре в частной усыпальнице, и его титул умер вместе с ним.
Аннунсиата на пару недель осталась у принца, чья молчаливая симпатия и природное благородство были для нее бальзамом. Хьюго с ней не расставался. Он очень переменился, был тихим и нежным, и в своей глубокой скорби Аннунсиата находила в нем утешение и покой. На похороны из Лондона приехал Кловис и привез с собой Берч, а Хлорис оставалась в Чельмсфорд-хаус с Арабеллой. Берч исполняла свои обязанности автоматически, нуждаясь в утешении больше, чем хозяйка, потому что любила Джорджа больше всех, идеализировала его и ставила выше Хьюго. Эта смерть разбила ее сердце, и она сразу очень постарела.
Майкла, слугу Джорджа, отправили домой в Морлэнд, с известием о его смерти, и он вернулся в Виндзор следом за Кловисом, привезя полное сочувствия письмо Ральфа с просьбой к жене вернуться домой.
Кловис прочитал его Аннунсиате. Аннунсиата была ко всему настолько безучастна, что не находила сил сделать что-нибудь даже для себя.
– Вам надо ехать. От свежего йоркширского воздуха вам станет лучше, и там вы отдохнете, покуда не почувствуете себя достаточно хорошо, – сказал он.
– Домой? – встрепенулась Аннунсиата. Желание вернуться домой согревало сердце, казалось, это сулит ей покой и счастье, как всегда. Однажды, много лет назад, испытав горечь смерти, утраты и разочарования, она нашла успокоение дома. Но тогда еще были живы мама и Эллен – с ними она могла снова почувствовать себя ребенком. Теперь она сама стала матерью, и не было на свете человека, который смог бы взять на себя ее боль.
– Я провожу вас, если хотите, – сказал Кловис. – Все можно организовать очень быстро. Вам не придется беспокоиться.
– Вы очень добры, – ответила она. – Возможно, я и вправду поеду.
Но к концу недели Аннунсиата снова разволновалась: сама мысль о доме причиняла ей больше беспокойства, чем утешения. Кроме того, там была Элизабет, которой не сегодня-завтра предстояло родить. Это была реальная преграда. Даже здесь, в Виндзоре, мир был нарушен. Она все еще ужасно ревновала принца к Пэг Хьюджес, а присутствие их дочери, пятилетней Руперты, угнетало ее еще больше. Руперта была живой, симпатичной, умной и забавляла принца умением не лезть за словом в карман, быстро и остроумно отвечая матери. Девочка была очень похожа на своего отца удлиненным красивым лицом, темными локонами волос, сверкающими черными глазами и напоминала Аннунсиату в том же возрасте.
Аннунсиата с трудом выдерживала пребывание в одной комнате с Рупертой, которая приходилась ей сестрой, хотя могла быть и дочерью. Поэтому она прервала свой визит и вернулась в Лондон, прибыв туда 27 сентября. Хлорис встретила ее причитаниями и слезами, но, вспомнив, что это ей непозволительно, стушевалась. Слезы и причитания Хлорис снова разбередили и без того открытую рану Аннунсиаты. Горничная в черном траурном платье выглядела очень бледной, ее глаза опухли от слез. Она занялась подготовкой ванны, чисткой одежды и, время от времени смахивая выступающие слезы, тем не менее пересказала вновь прибывшим все дворцовые и лондонские новости.
– Вчера здесь был лорд Беркли, госпожа, с молодым капитаном Моррисом, который бегает за мисс Арабеллой, как спаниель.
– В такое-то время! – возмущенно начала Аннунсиата, но Хлорис покачала головой.
– О, нет, госпожа! Не подумайте ничего плохого. Они зашли выразить соболезнования и предложить свои услуги, и, хотя капитану Моррису явно нравится Арабелла в трауре, потому что ей очень идет черный цвет, хотя я лично в этом сомневаюсь, вели они себя как джентльмены. Лорд Беркли спросил, может ли он иметь честь нанести вам визит сегодня, но я подумала, что лучше завтра. Вы намерены остаться здесь, госпожа?
– Ральф зовет меня в Морлэнд, и я подумываю об этом. Хлорис, может быть, ты пошлешь домой письмо с сообщением о том, что я приеду через два-три дня. Я не могу заставить себя написать хоть кому-нибудь. Кловис сказал, что сам напишет Эдмунду в Сент-Омер, так что одной заботой меньше.
– Сент-Омер! – воскликнула Хлорис. – Я совсем забыла, что мистер Эдмунд был там. Вы же ничего, наверное, не слышали о последнем скандале! Это некто Оутс и его папистские заговоры.
– Ой! Только не заговор, – устало произнесла Аннунсиата. Кажется, каждое лето всплывает какой-нибудь заговор, но ни в одном из них нет и грана здравого смысла. – Кто такой Оутс?
– Ну, моя госпожа, кажется, прошлой весной он учился в семинарии в Сент-Омере, прожил там несколько месяцев, хотя, говорят, его выгнали за неподобающее поведение. У него ужасный характер, госпожа. И, говорят, что он совсем не джентльмен, хотя сама я его не знаю. Вроде бы, будучи в Сент-Омере, он раскрыл заговор, целью которого являлось убийство короля и водворение на престол герцога Йоркского с тем, чтобы вернуть Англию в Рим.
– Обычная чепуха.
– Да, безусловно, госпожа. Все может быть, но вы же знаете лондонцев.
Джейн Берч, сама лондонка, казалась обиженной.
– Лондонцы помнят «пороховой заговор», – коротко заметила она. – Он был настоящим.
– Хорошо, – сказала Хлорис, дипломатично игнорируя слова Берч, – в любом случае, в городе ходит так много разговоров и слухов, что мастер Денби согласился доложить обо всем завтра на совете, так что, надо думать, этому будет положен конец. Ну, ладно, мадам, что вам подать на ужин?
– Принеси ужин в мою комнату. Я хочу пораньше лечь, а ты, Хлорис, если хочешь, приходи, почитай мне. Берч, проследи, чтобы Хьюго и Арабелла поели и тихо разошлись по комнатам. После ужина они могут зайти ко мне и пожелать спокойной ночи.
Арабелла с изумлением констатировала в поведении и характере своего брата-близнеца большие перемены, и сейчас, когда они шли пожелать матери спокойного сна, с интересом наблюдала за ним.
Хьюго вошел неторопливо и мягко, его лицо выражало теплую симпатию, он наклонился к матери, подставив щеку для поцелуя, и в том, как это было сделано, чувствовалось, что он не только ее ребенок, но и мужчина, готовый в любой момент помочь ей и встать на ее защиту. Когда брат с сестрой вышли из комнаты и дверь за ними плотно закрылась, Арабелла сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Она умрет от горя, – говорил Ральф. – Она всегда больше всех любила Джорджа, обожала его и не может поверить в то, что его больше нет.
– Бедное дитя! – сказала Элизабет.
Она любила Джорджа, как и все, но ее печаль была вторичной. Элизабет больше беспокоил собственный ребенок.
– Я волнуюсь за нее, – продолжал Ральф. – Не думаю, что в такое время она сможет быть вдалеке от дома. Я хочу попробовать убедить ее вернуться в Морлэнд и пробыть здесь несколько месяцев, пока она придет в себя. Лондон – не место для женщины, потерявшей ребенка.
– А что будет со мной, Ральф? – спросила Элизабет, скрывая страх.
– Не беспокойся, все будет в порядке, – успокоил он ее. – Конечно, пока она здесь, мы не сможем спать вместе. Это неприлично. Но все устроится.
Однако Элизабет была уверена, что ничего хорошего не предвидится. Ее трясло от одной мысли о приезде Аннунсиаты, а что будет в реальности?.. Ее, конечно же, отошлют, а Ральф даже пальцем не пошевелит, чтобы защитить ее. Ее выгонят, а положение незамужней женщины с ребенком незавидно. Вот почему она в отчаянии обратилась в то единственное место, где рассчитывала получить помощь. Элизабет еще не знала, о чем спросит мудрая женщина, но надеялась, что та обо всем догадается сама.
При солнечном свете хижина выглядела не столько пугающей, сколько нищей. В зияющем черном дверном проеме, на пороге, лежал белый пушистый кот, вытягивая лапы и грея бока на солнышке. Старуха (действительно не ведьма?) сидела у двери на табуретке, ее руки беспрерывно двигались на коленях, плетя бесконечное тонкое, как паутина, кружево. В своих старых лохмотьях она выглядела отталкивающе, но глаза были все так же темны и ярки, как у змеи. Старуха подняла взгляд на приближающуюся Элизабет, но не сказала ни слова до тех пор, пока та не спешилась, не привязала пони к дереву и не подошла поближе.
– Ну? – спросила она.
– Я пришла тебя повидать, – нерешительно проговорила Элизабет.
– Понимаю. У меня немного посетителей. Не хочешь ли сливок? Больше я ничего не могу тебе предложить, но зато они холодные.
Элизабет знала, что есть или пить с ведьмой нельзя.
– Нет, спасибо, – ответила она, но, поняв, что это невежливо, добавила: – Я не хочу пить, спасибо.
Они молча посмотрели друг на друга, а затем старуха удивленно произнесла:
– Ну, госпожа, чего же ты хочешь?
– Мне помогло твое снадобье, – выпалила она. – У меня есть ребенок.
– Значит, ты счастлива.
– Да. Нет. Ой, матушка, помоги мне. Я боюсь. Научи, что мне делать.
Старуха долго смотрела на нее, потом вздохнула и отложила кружева.
– Дай руки. Милая, присядь около меня.
Элизабет опустилась перед старухой на колени, отвела рукава и охотно протянула руки, ладонями вверх. Старуха взяла кончики ее пальцев и долго смотрела на ладони, затем прочертила своим корявым ногтем линию вдоль одной из них.
– Да, я вижу, кого ты боишься, – сказала она наконец.
– Видишь? – воскликнула Элизабет. – Тогда скажи, что мне делать?
– Нет, я не могу тебе этого сказать. Ваши судьбы пересекаются, твоя и ее. Один порыв ветра уносит вас обеих, а когда он стихнет...
Она надолго замолчала, и Элизабет встревожилась. Затем старуха подняла глаза, холодные и яркие, и остановила взгляд на Элизабет.
– Одна из вас должна умереть, – заключила она. – Вам двоим на земле будет тесно, обе вы жить не будете – это невозможно.
Во рту Элизабет пересохло, а разум пытался вникнуть в услышанное. Кто-то из них должен умереть...
– Матушка, – сказала она, поднимаясь с утрамбованной земли, – дай мне что-нибудь.
Старуха медленно и болезненно встала и побрела в дом. Элизабет ждала, наблюдая, как тени облаков бегут по земле. Кот встрепенулся и исчез, поднялся прохладный ветерок, и она почувствовала себя одинокой, как никогда в Жизни, будто была единственным живым человеком в мире. Рядом с ней выросла старуха, так внезапно и тихо, что Элизабет испугалась. Она держала белый льняной маленький кисет, перевязанный веревочкой.
– Раздели на три части и сожги в своем очаге в три вечера подряд. Сделай это скрытно, никому ничего не говоря.
– И что? Что тогда случится? – спросила Элизабет, широко открывая глаза.
– Кто знает, – проговорила старуха, поворачиваясь к ней спиной, словно больше у нее не было сил ни на что.
– Но... ты сказала...
– Жизнь – всего лишь тень, и каждый из нас отбрасывает собственную тень, настолько большую, насколько велик сам. А окончание ее... кто знает? В основном происходит то, чего ты действительно хочешь. Вся суть в том, чтобы точно знать, чего ты по-настоящему хочешь.
– Но то, что ты сказала мне... правда?
– Это правда. Смерть одной – жизнь для другой. Так написано. Всего хорошего, госпожа.
Старуха ушла в комнату без единого слова или взгляда. Элизабет почувствовала себя несчастной, будто ее выгнали. Она спрятала кисет и пошла отвязывать пони.
Аннунсиата пробыла в Оксфорде только несколько дней. Хлорис по своим каналам послала весточку принцу Руперту, и тот сразу приехал в Оксфорд, чтобы убедить Аннунсиату вернуться с ним в Виндзор, где все еще жил с Пэг и детьми. По просьбе Аннунсиаты, он организовал перевозку тела Джорджа в Виндзор. Таким образом, 19 сентября 1678 года Джордж Эдуард Кавендиш, второй граф Чельмсфорд, барон Мелдон был похоронен в Виндзоре в частной усыпальнице, и его титул умер вместе с ним.
Аннунсиата на пару недель осталась у принца, чья молчаливая симпатия и природное благородство были для нее бальзамом. Хьюго с ней не расставался. Он очень переменился, был тихим и нежным, и в своей глубокой скорби Аннунсиата находила в нем утешение и покой. На похороны из Лондона приехал Кловис и привез с собой Берч, а Хлорис оставалась в Чельмсфорд-хаус с Арабеллой. Берч исполняла свои обязанности автоматически, нуждаясь в утешении больше, чем хозяйка, потому что любила Джорджа больше всех, идеализировала его и ставила выше Хьюго. Эта смерть разбила ее сердце, и она сразу очень постарела.
Майкла, слугу Джорджа, отправили домой в Морлэнд, с известием о его смерти, и он вернулся в Виндзор следом за Кловисом, привезя полное сочувствия письмо Ральфа с просьбой к жене вернуться домой.
Кловис прочитал его Аннунсиате. Аннунсиата была ко всему настолько безучастна, что не находила сил сделать что-нибудь даже для себя.
– Вам надо ехать. От свежего йоркширского воздуха вам станет лучше, и там вы отдохнете, покуда не почувствуете себя достаточно хорошо, – сказал он.
– Домой? – встрепенулась Аннунсиата. Желание вернуться домой согревало сердце, казалось, это сулит ей покой и счастье, как всегда. Однажды, много лет назад, испытав горечь смерти, утраты и разочарования, она нашла успокоение дома. Но тогда еще были живы мама и Эллен – с ними она могла снова почувствовать себя ребенком. Теперь она сама стала матерью, и не было на свете человека, который смог бы взять на себя ее боль.
– Я провожу вас, если хотите, – сказал Кловис. – Все можно организовать очень быстро. Вам не придется беспокоиться.
– Вы очень добры, – ответила она. – Возможно, я и вправду поеду.
Но к концу недели Аннунсиата снова разволновалась: сама мысль о доме причиняла ей больше беспокойства, чем утешения. Кроме того, там была Элизабет, которой не сегодня-завтра предстояло родить. Это была реальная преграда. Даже здесь, в Виндзоре, мир был нарушен. Она все еще ужасно ревновала принца к Пэг Хьюджес, а присутствие их дочери, пятилетней Руперты, угнетало ее еще больше. Руперта была живой, симпатичной, умной и забавляла принца умением не лезть за словом в карман, быстро и остроумно отвечая матери. Девочка была очень похожа на своего отца удлиненным красивым лицом, темными локонами волос, сверкающими черными глазами и напоминала Аннунсиату в том же возрасте.
Аннунсиата с трудом выдерживала пребывание в одной комнате с Рупертой, которая приходилась ей сестрой, хотя могла быть и дочерью. Поэтому она прервала свой визит и вернулась в Лондон, прибыв туда 27 сентября. Хлорис встретила ее причитаниями и слезами, но, вспомнив, что это ей непозволительно, стушевалась. Слезы и причитания Хлорис снова разбередили и без того открытую рану Аннунсиаты. Горничная в черном траурном платье выглядела очень бледной, ее глаза опухли от слез. Она занялась подготовкой ванны, чисткой одежды и, время от времени смахивая выступающие слезы, тем не менее пересказала вновь прибывшим все дворцовые и лондонские новости.
– Вчера здесь был лорд Беркли, госпожа, с молодым капитаном Моррисом, который бегает за мисс Арабеллой, как спаниель.
– В такое-то время! – возмущенно начала Аннунсиата, но Хлорис покачала головой.
– О, нет, госпожа! Не подумайте ничего плохого. Они зашли выразить соболезнования и предложить свои услуги, и, хотя капитану Моррису явно нравится Арабелла в трауре, потому что ей очень идет черный цвет, хотя я лично в этом сомневаюсь, вели они себя как джентльмены. Лорд Беркли спросил, может ли он иметь честь нанести вам визит сегодня, но я подумала, что лучше завтра. Вы намерены остаться здесь, госпожа?
– Ральф зовет меня в Морлэнд, и я подумываю об этом. Хлорис, может быть, ты пошлешь домой письмо с сообщением о том, что я приеду через два-три дня. Я не могу заставить себя написать хоть кому-нибудь. Кловис сказал, что сам напишет Эдмунду в Сент-Омер, так что одной заботой меньше.
– Сент-Омер! – воскликнула Хлорис. – Я совсем забыла, что мистер Эдмунд был там. Вы же ничего, наверное, не слышали о последнем скандале! Это некто Оутс и его папистские заговоры.
– Ой! Только не заговор, – устало произнесла Аннунсиата. Кажется, каждое лето всплывает какой-нибудь заговор, но ни в одном из них нет и грана здравого смысла. – Кто такой Оутс?
– Ну, моя госпожа, кажется, прошлой весной он учился в семинарии в Сент-Омере, прожил там несколько месяцев, хотя, говорят, его выгнали за неподобающее поведение. У него ужасный характер, госпожа. И, говорят, что он совсем не джентльмен, хотя сама я его не знаю. Вроде бы, будучи в Сент-Омере, он раскрыл заговор, целью которого являлось убийство короля и водворение на престол герцога Йоркского с тем, чтобы вернуть Англию в Рим.
– Обычная чепуха.
– Да, безусловно, госпожа. Все может быть, но вы же знаете лондонцев.
Джейн Берч, сама лондонка, казалась обиженной.
– Лондонцы помнят «пороховой заговор», – коротко заметила она. – Он был настоящим.
– Хорошо, – сказала Хлорис, дипломатично игнорируя слова Берч, – в любом случае, в городе ходит так много разговоров и слухов, что мастер Денби согласился доложить обо всем завтра на совете, так что, надо думать, этому будет положен конец. Ну, ладно, мадам, что вам подать на ужин?
– Принеси ужин в мою комнату. Я хочу пораньше лечь, а ты, Хлорис, если хочешь, приходи, почитай мне. Берч, проследи, чтобы Хьюго и Арабелла поели и тихо разошлись по комнатам. После ужина они могут зайти ко мне и пожелать спокойной ночи.
Арабелла с изумлением констатировала в поведении и характере своего брата-близнеца большие перемены, и сейчас, когда они шли пожелать матери спокойного сна, с интересом наблюдала за ним.
Хьюго вошел неторопливо и мягко, его лицо выражало теплую симпатию, он наклонился к матери, подставив щеку для поцелуя, и в том, как это было сделано, чувствовалось, что он не только ее ребенок, но и мужчина, готовый в любой момент помочь ей и встать на ее защиту. Когда брат с сестрой вышли из комнаты и дверь за ними плотно закрылась, Арабелла сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63