И упало сердце.
Посылка пришла не для того, чтобы он что-нибудь оценивал и советовал. Совсем для другого...
Он хлопнул залпом рюмку коньяку и еще одну, перемотал кассету на начало и посмотрел заново и очень внимательно.
Передача рассказывала о похождениях известного киллера, которого французы окрестили Русский Монстр. Но это была не совсем та передача, которую увидел массовый зритель, это была совсем другая, нередактированная передача, превышающая по хронометражу выпущенную в эфир почти втрое. Эта была полная версия, по которой не успели пройтись редакторские ножницы, вырезавшие наиболее кровавые, натуралистичные и шокирующие эпизоды.
В полной версии приводился хронологически выстроенный список совершенных Монстром преступлений, демонстрировались нередактированные милицейские видеозаписи с мест преступлений и некупированные интервью с милицейскими чинами, которые расписывались в собственном бессилии.
Мнение привлеченных экспертов, удачно выстроенный монтаж, но более всего обилие кровавых сцен убеждали зрителя, что это самый жестокий и самый удачливый преступник современности и что поймать его в ближайшее время вряд ли удастся. Только если совсем случайно.
А уж портрет!.. Достаточно было представить, что этот... с ушами заявится к тебе на ночь глядя в дом, чтобы душа навсегда переселилась в пятки!
Телевизионщики хоть и были растратчиками, но свое дело знали и сумели из компота трупов, разрезанных и заново смонтированных интервью, компьютерных спецэффектов, музыки и закадрового текста создать произведение в лучших традициях неореализма. Где Иванов из просто маньяка и убийцы превратился в яркий художественный образ, воплотивший лучшие, в Смысле худшие, черты современного преступника, став чем-то вроде былинного богатыря, но со знаком минус и фамилией Фантомас.
Это было сильно! И было страшно.
Кассета промоталась до конца. До заключительных титров, где журналисты выражали благодарность спонсорам, меценатам и консультантам.
Единственный зритель нередактированной копии передачи минут пять сидел недвижимо, тупо уставясь в темный экран, потом хлопнул еще одну рюмку коньяку и схватился за телефон.
— Я получил кассету...
— Я тоже получил.
— И ты?!.
— Не только я и не только ты — все получили!
Долгое, очень долгое молчание.
Просмотренная телепередача произвела на всех сильное впечатление. Нужное впечатление. Неизгладимое впечатление.
— Что предлагаешь делать?
— Предлагаю сдаваться...
Большой Начальник мог быть доволен. Предпринятая им психическая атака дала хороший результат. Даже лучший, чем если бы пришлось пристрелить еще кого-нибудь из потенциальных отступников. Генеральный продюсер первой кнопки хорошо отработал отпущенные под соцзаказ деньги. Большим Начальником отпущенные. Из кармана государства отпущенные. Для его личных нужд.
Ультиматум, переложенный на более доходчивый язык телеискусства, должен был пробить даже самых толстокожих.
И пробил...
Верно говорил вождь мирового пролетариата Ульянов-Ленин — важнейшим из искусств для нас является кино. Потому что воздействует не на сознание, а на психику. Как говорится — лучше один раз увидеть... Чтобы представить!.. Чтобы понять!.. И перестать трепыхаться!..
Глава сорок седьмая
— Очень хорошая передача! — сказал Большой Начальник, уважительно пожимая Иванову руку. — Вы теперь просто звезда!
Иванов скромно потупился.
Чего уж тут скрывать — ему было приятно. Чертовски приятно! Тут вон зрители, чтобы на голубой экран прорваться, чего только не готовы сделать — даже в своих извращенных сексуальных притязаниях к любимой болонке ненавистной тещи публично покаяться, да и то это только на эпизод вытянет. А здесь — целая передача! Как не загордиться!
— Поздравляю, поздравляю...
Иванов радостно кивал.
Но, оставшись один, стал страдать. Стал страдать от несоответствия того, что он видел на экране, и того, что отражалось в зеркале.
В зеркале отражалась круглая, хорошо упитанная, с вялым подбородком, дряблыми щеками и затравленным взглядом физиономия.
Н-да... Оригинал мало напоминал растиражированную на всю страну виртуальную копию.
Иванов проверил, закрыта ли дверь, и на цыпочках вернулся к зеркалу.
Нет, он себе определенно не нравился. Уши были не острые, а круглые, как разросшиеся на пустыре лопухи. И зубы какие-то не такие — слишком ровные и белые. И прическа...
Иванов воровато оглянулся, словно сзади кто-то мог его увидеть. Позади, естественно, никого не было.
Снова повернулся к зеркалу. Быстро растрепал прическу. Облизав пальцы, склеил в “сосульки” несколько прядей. По-собачьи оскалился, постаравшись придать своему взгляду надлежащую злобность. Ухватив пальцами кончики ушей, потянул их что было сил вверх.
Но уши потянулись не кончиками, а потянулись вверх все, напоминая все те же, но сильно деформированные лопухи. Притом еще более оттопыренные и красные лопухи. Да и все остальное...
Героический облик никак не получался.
Жаль...
Иванов вздохнул и, совершенно расстроенный, отошел от зеркала.
Но твердо решил тренироваться, чтобы походить на свой экранный образ. И решил вести себя точно так же, как понравившийся ему телегерой.
Вот прямо с завтрашнего дня...
Случай представился. И как раз назавтра.
— Разрешите? — испросили разрешение у начальства генерал Трофимов и майор Проскурин.
— Нет! Минуту! — испуганно прокричал Иванов, бывший не в образе.
Он метнулся к зеркалу, быстро растрепал немытые три дня волосы и придал своему лицу требуемое выражение — примерно такое, как на телепортрете: выдвинул вперед челюсть, выпучил злобно глаза и открыл рот, чтобы видны были специально для этого случая нечищенные зубы.
— Входите!
Генерал с майором вошли. И недоуменно остановились.
— Что у вас? — скалясь и страшно дергая глазами, прокричал им навстречу Иванов.
Чего это с ним? — удивились генерал с майором. Заболел, что ли?
Но вида не подали, потому что куда более страшные физиономии видели. Например, когда сходились с врагом лоб в лоб в рукопашных схватках.
— Разрешите обратиться?
— Обращайтесь! — проорал Иванов, заглушая сам себя.
Вообще-то он напоминал бьющегося в припадке эпилептика, но со стороны себя не видел. И слава богу, что не видел.
— Мы подготовили план операции, — доложил генерал Трофимов.
— Какой операции? — не понял Иванов, у которого еле-еле хватало сил удерживать на лице нужное выражение.
— По зачистке объекта.
Очередным объектом был Юрий Антонович.
— А... — вспомнил Иванов. — Отлично! Кто его будет чистить?
— Как кто? Вы! — ответил генерал Трофимов. У Иванова мгновенно встала на место челюсть, ушла куда-то злоба, а во взгляде появился животный страх. И волосы стали просто грязными, а зубы нечищенными.
— Как я? Разве я?
— Так точно — вы!
— Но я не согласен!
Хотя согласия Иванова никто не спрашивал. Его кандидатура в этом деле была единственно возможной и замене не подлежала.
— И все равно не согласен!
— Ну хорошо, а как вы согласны? — устало спросил генерал капризного киллера.
— Так, как раньше! Как будто это я, но на самом деле не я, а все пусть думают, что я!..
Что и следовало ожидать! Иванов ни в какую не хотел засвечивать свое участие в этих делах. Правда, на открытый конфликт с заказчиками он не шел, заставляя отдуваться за свои капризы других.
Что те и делали.
— Но почему вы не хотите? Там работы всего ничего. Минут на пять, не больше, — уговаривали генерал с майором раскапризничавшегося киллера.
— Нет, не буду! Не хочу! Не могу! — отнекивался Иванов.
— Но почему? — хором удивились генерал Трофимов и майор Проскурин.
— Потому что... Потому что не хочу рисковать. То есть я хотел сказать — не имею права! Это было что-то новенькое.
— Чем рисковать?
— Собой! — многозначительно сообщил Иванов. — Я должен беречь себя... Для будущих дел. А то, если со мной что случится, вы тут без меня таких дров наломаете!..
Вот наглец! Но очень сообразительный наглец. Так все перевернул.
— В общем идите и подумайте. Не дело генералам... — генерал Трофимов подтянулся, но Иванов имел в виду вовсе даже не генерала Трофимова, — в атаку бегать...
Это, кажется, тоже было из какого-то кино.
— На войне каждый должен заниматься своим делом. Вы — своим. Я — своим.
Чем будут заниматься генерал с майором, было более-менее понятно, а вот что должен делать Иванов?..
— Кто-то должен осуществлять общее руководство, — разъяснил Иванов свои обязанности. — Так сказать, в стратегическом масштабе.
И встал, посуровев и поправив несуществующий ремень на отсутствующем кителе.
— Представьте мне план операции к исходу завтрашних суток. Мы должны использовать наметившийся на нашем участке стратегический перевес.
Какой перевес?.. В какую сторону перевес?..
— Сверим наши часы.
У генерала Трофимова с майором Проскуриным были наградные командирские часы с гравировкой Начальника Управления. У Иванова вообще никаких часов не было.
— Завтра в пять. Все свободны!..
Глава сорок восьмая
— Пять, — показал раскрытую пятерню ассистент режиссера.
Четыре — четыре пальца.
Три — три.
Два — два.
Один...
Разом включились осветительные приборы.
— Мотор!..
Передача должна была идти в прямом — послезавтра — эфире.
Присутствующие в студии гости и сидящие на ступенях амфитеатра зрители были поделены на две примерно равные группировки, одни должны были выступать “за”, другие — “против”.
— Никогда не поверю! Не мог один человек угробить такое количество народа! — сомневались первые. — Это просто невозможно.
— А Гитлер? А Сталин? Или Пол-Пот? — возражали другие.
Сравнение Иванова с Гитлером было сильным.
— Сравнивать Русского Монстра с Гитлером некорректно, — возмущались первые. — Гитлер был фигурой исторического масштаба!..
— А вот он перевалит за три сотни жертв и тоже станет исторической фигурой. Как Герострат!
— И все равно не верим! — не верили первые.
— А как же материалы уголовного дела, экспертизы, свидетельские показания?
— Это все подтасовки правоохранительных органов, которые пытаются скрыть свою недееспособность, списав застарелые “висяки”. Нет никаких дел, есть фальсификация!
— Может, вы скажете, что и Иванова нет?
— А может, и нет!
— А побег из французской тюрьмы? — задохнулись от возмущения зрители, которые должны были выступать “за”.
— И побега не было. Это фантазии французских журналистов, купленных нашими олигархами на деньги международного сионизма!
— Ах ты!..
— А ты!..
Дискуссия перешла на личности, и двое разгоряченных зрителей, обменявшись звонкими оплеухами, схватились врукопашную. Аудитория их поддержала.
Пронзительно засвистел милицейский свисток, и в студию ворвались охранники, растащившие драчунов.
— Вы что, вы все тут с ума посходили? — возмутился прекративший съемку режиссер. — Вы чего тут устроили?.. Вы почему деретесь? Сейчас? Вы когда должны были драться?
— После фразы “это чистой воды демагогия”.
— А фраза была?
— Не было, — признались поправлявшие одежду драчуны.
— Так какого вы черта схватились?!. Вы же интеллигентные люди, академии театральные закончили! Вас для творческой работы наняли, а не для драки! Понятно?
— Понятно. Мотор...
Теперь гости и зрители оскорбляли друг друга и мутузили друг друга строго по сценарию.
— Снято!..
Утирающие кровь и сопли зрители потянулись в гримерку.
— Эпизод два...
Во втором эпизоде дискутировали приглашенные в студию политики. Они горячились перед камерами, отстаивая друг перед другом свои позиции, причем одни отстаивали до обеда, а другие, возражавшие им, — после. Что было нормальной для телевидения практикой, так как собрать столь занятых людей в студии одновременно было затруднительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Посылка пришла не для того, чтобы он что-нибудь оценивал и советовал. Совсем для другого...
Он хлопнул залпом рюмку коньяку и еще одну, перемотал кассету на начало и посмотрел заново и очень внимательно.
Передача рассказывала о похождениях известного киллера, которого французы окрестили Русский Монстр. Но это была не совсем та передача, которую увидел массовый зритель, это была совсем другая, нередактированная передача, превышающая по хронометражу выпущенную в эфир почти втрое. Эта была полная версия, по которой не успели пройтись редакторские ножницы, вырезавшие наиболее кровавые, натуралистичные и шокирующие эпизоды.
В полной версии приводился хронологически выстроенный список совершенных Монстром преступлений, демонстрировались нередактированные милицейские видеозаписи с мест преступлений и некупированные интервью с милицейскими чинами, которые расписывались в собственном бессилии.
Мнение привлеченных экспертов, удачно выстроенный монтаж, но более всего обилие кровавых сцен убеждали зрителя, что это самый жестокий и самый удачливый преступник современности и что поймать его в ближайшее время вряд ли удастся. Только если совсем случайно.
А уж портрет!.. Достаточно было представить, что этот... с ушами заявится к тебе на ночь глядя в дом, чтобы душа навсегда переселилась в пятки!
Телевизионщики хоть и были растратчиками, но свое дело знали и сумели из компота трупов, разрезанных и заново смонтированных интервью, компьютерных спецэффектов, музыки и закадрового текста создать произведение в лучших традициях неореализма. Где Иванов из просто маньяка и убийцы превратился в яркий художественный образ, воплотивший лучшие, в Смысле худшие, черты современного преступника, став чем-то вроде былинного богатыря, но со знаком минус и фамилией Фантомас.
Это было сильно! И было страшно.
Кассета промоталась до конца. До заключительных титров, где журналисты выражали благодарность спонсорам, меценатам и консультантам.
Единственный зритель нередактированной копии передачи минут пять сидел недвижимо, тупо уставясь в темный экран, потом хлопнул еще одну рюмку коньяку и схватился за телефон.
— Я получил кассету...
— Я тоже получил.
— И ты?!.
— Не только я и не только ты — все получили!
Долгое, очень долгое молчание.
Просмотренная телепередача произвела на всех сильное впечатление. Нужное впечатление. Неизгладимое впечатление.
— Что предлагаешь делать?
— Предлагаю сдаваться...
Большой Начальник мог быть доволен. Предпринятая им психическая атака дала хороший результат. Даже лучший, чем если бы пришлось пристрелить еще кого-нибудь из потенциальных отступников. Генеральный продюсер первой кнопки хорошо отработал отпущенные под соцзаказ деньги. Большим Начальником отпущенные. Из кармана государства отпущенные. Для его личных нужд.
Ультиматум, переложенный на более доходчивый язык телеискусства, должен был пробить даже самых толстокожих.
И пробил...
Верно говорил вождь мирового пролетариата Ульянов-Ленин — важнейшим из искусств для нас является кино. Потому что воздействует не на сознание, а на психику. Как говорится — лучше один раз увидеть... Чтобы представить!.. Чтобы понять!.. И перестать трепыхаться!..
Глава сорок седьмая
— Очень хорошая передача! — сказал Большой Начальник, уважительно пожимая Иванову руку. — Вы теперь просто звезда!
Иванов скромно потупился.
Чего уж тут скрывать — ему было приятно. Чертовски приятно! Тут вон зрители, чтобы на голубой экран прорваться, чего только не готовы сделать — даже в своих извращенных сексуальных притязаниях к любимой болонке ненавистной тещи публично покаяться, да и то это только на эпизод вытянет. А здесь — целая передача! Как не загордиться!
— Поздравляю, поздравляю...
Иванов радостно кивал.
Но, оставшись один, стал страдать. Стал страдать от несоответствия того, что он видел на экране, и того, что отражалось в зеркале.
В зеркале отражалась круглая, хорошо упитанная, с вялым подбородком, дряблыми щеками и затравленным взглядом физиономия.
Н-да... Оригинал мало напоминал растиражированную на всю страну виртуальную копию.
Иванов проверил, закрыта ли дверь, и на цыпочках вернулся к зеркалу.
Нет, он себе определенно не нравился. Уши были не острые, а круглые, как разросшиеся на пустыре лопухи. И зубы какие-то не такие — слишком ровные и белые. И прическа...
Иванов воровато оглянулся, словно сзади кто-то мог его увидеть. Позади, естественно, никого не было.
Снова повернулся к зеркалу. Быстро растрепал прическу. Облизав пальцы, склеил в “сосульки” несколько прядей. По-собачьи оскалился, постаравшись придать своему взгляду надлежащую злобность. Ухватив пальцами кончики ушей, потянул их что было сил вверх.
Но уши потянулись не кончиками, а потянулись вверх все, напоминая все те же, но сильно деформированные лопухи. Притом еще более оттопыренные и красные лопухи. Да и все остальное...
Героический облик никак не получался.
Жаль...
Иванов вздохнул и, совершенно расстроенный, отошел от зеркала.
Но твердо решил тренироваться, чтобы походить на свой экранный образ. И решил вести себя точно так же, как понравившийся ему телегерой.
Вот прямо с завтрашнего дня...
Случай представился. И как раз назавтра.
— Разрешите? — испросили разрешение у начальства генерал Трофимов и майор Проскурин.
— Нет! Минуту! — испуганно прокричал Иванов, бывший не в образе.
Он метнулся к зеркалу, быстро растрепал немытые три дня волосы и придал своему лицу требуемое выражение — примерно такое, как на телепортрете: выдвинул вперед челюсть, выпучил злобно глаза и открыл рот, чтобы видны были специально для этого случая нечищенные зубы.
— Входите!
Генерал с майором вошли. И недоуменно остановились.
— Что у вас? — скалясь и страшно дергая глазами, прокричал им навстречу Иванов.
Чего это с ним? — удивились генерал с майором. Заболел, что ли?
Но вида не подали, потому что куда более страшные физиономии видели. Например, когда сходились с врагом лоб в лоб в рукопашных схватках.
— Разрешите обратиться?
— Обращайтесь! — проорал Иванов, заглушая сам себя.
Вообще-то он напоминал бьющегося в припадке эпилептика, но со стороны себя не видел. И слава богу, что не видел.
— Мы подготовили план операции, — доложил генерал Трофимов.
— Какой операции? — не понял Иванов, у которого еле-еле хватало сил удерживать на лице нужное выражение.
— По зачистке объекта.
Очередным объектом был Юрий Антонович.
— А... — вспомнил Иванов. — Отлично! Кто его будет чистить?
— Как кто? Вы! — ответил генерал Трофимов. У Иванова мгновенно встала на место челюсть, ушла куда-то злоба, а во взгляде появился животный страх. И волосы стали просто грязными, а зубы нечищенными.
— Как я? Разве я?
— Так точно — вы!
— Но я не согласен!
Хотя согласия Иванова никто не спрашивал. Его кандидатура в этом деле была единственно возможной и замене не подлежала.
— И все равно не согласен!
— Ну хорошо, а как вы согласны? — устало спросил генерал капризного киллера.
— Так, как раньше! Как будто это я, но на самом деле не я, а все пусть думают, что я!..
Что и следовало ожидать! Иванов ни в какую не хотел засвечивать свое участие в этих делах. Правда, на открытый конфликт с заказчиками он не шел, заставляя отдуваться за свои капризы других.
Что те и делали.
— Но почему вы не хотите? Там работы всего ничего. Минут на пять, не больше, — уговаривали генерал с майором раскапризничавшегося киллера.
— Нет, не буду! Не хочу! Не могу! — отнекивался Иванов.
— Но почему? — хором удивились генерал Трофимов и майор Проскурин.
— Потому что... Потому что не хочу рисковать. То есть я хотел сказать — не имею права! Это было что-то новенькое.
— Чем рисковать?
— Собой! — многозначительно сообщил Иванов. — Я должен беречь себя... Для будущих дел. А то, если со мной что случится, вы тут без меня таких дров наломаете!..
Вот наглец! Но очень сообразительный наглец. Так все перевернул.
— В общем идите и подумайте. Не дело генералам... — генерал Трофимов подтянулся, но Иванов имел в виду вовсе даже не генерала Трофимова, — в атаку бегать...
Это, кажется, тоже было из какого-то кино.
— На войне каждый должен заниматься своим делом. Вы — своим. Я — своим.
Чем будут заниматься генерал с майором, было более-менее понятно, а вот что должен делать Иванов?..
— Кто-то должен осуществлять общее руководство, — разъяснил Иванов свои обязанности. — Так сказать, в стратегическом масштабе.
И встал, посуровев и поправив несуществующий ремень на отсутствующем кителе.
— Представьте мне план операции к исходу завтрашних суток. Мы должны использовать наметившийся на нашем участке стратегический перевес.
Какой перевес?.. В какую сторону перевес?..
— Сверим наши часы.
У генерала Трофимова с майором Проскуриным были наградные командирские часы с гравировкой Начальника Управления. У Иванова вообще никаких часов не было.
— Завтра в пять. Все свободны!..
Глава сорок восьмая
— Пять, — показал раскрытую пятерню ассистент режиссера.
Четыре — четыре пальца.
Три — три.
Два — два.
Один...
Разом включились осветительные приборы.
— Мотор!..
Передача должна была идти в прямом — послезавтра — эфире.
Присутствующие в студии гости и сидящие на ступенях амфитеатра зрители были поделены на две примерно равные группировки, одни должны были выступать “за”, другие — “против”.
— Никогда не поверю! Не мог один человек угробить такое количество народа! — сомневались первые. — Это просто невозможно.
— А Гитлер? А Сталин? Или Пол-Пот? — возражали другие.
Сравнение Иванова с Гитлером было сильным.
— Сравнивать Русского Монстра с Гитлером некорректно, — возмущались первые. — Гитлер был фигурой исторического масштаба!..
— А вот он перевалит за три сотни жертв и тоже станет исторической фигурой. Как Герострат!
— И все равно не верим! — не верили первые.
— А как же материалы уголовного дела, экспертизы, свидетельские показания?
— Это все подтасовки правоохранительных органов, которые пытаются скрыть свою недееспособность, списав застарелые “висяки”. Нет никаких дел, есть фальсификация!
— Может, вы скажете, что и Иванова нет?
— А может, и нет!
— А побег из французской тюрьмы? — задохнулись от возмущения зрители, которые должны были выступать “за”.
— И побега не было. Это фантазии французских журналистов, купленных нашими олигархами на деньги международного сионизма!
— Ах ты!..
— А ты!..
Дискуссия перешла на личности, и двое разгоряченных зрителей, обменявшись звонкими оплеухами, схватились врукопашную. Аудитория их поддержала.
Пронзительно засвистел милицейский свисток, и в студию ворвались охранники, растащившие драчунов.
— Вы что, вы все тут с ума посходили? — возмутился прекративший съемку режиссер. — Вы чего тут устроили?.. Вы почему деретесь? Сейчас? Вы когда должны были драться?
— После фразы “это чистой воды демагогия”.
— А фраза была?
— Не было, — признались поправлявшие одежду драчуны.
— Так какого вы черта схватились?!. Вы же интеллигентные люди, академии театральные закончили! Вас для творческой работы наняли, а не для драки! Понятно?
— Понятно. Мотор...
Теперь гости и зрители оскорбляли друг друга и мутузили друг друга строго по сценарию.
— Снято!..
Утирающие кровь и сопли зрители потянулись в гримерку.
— Эпизод два...
Во втором эпизоде дискутировали приглашенные в студию политики. Они горячились перед камерами, отстаивая друг перед другом свои позиции, причем одни отстаивали до обеда, а другие, возражавшие им, — после. Что было нормальной для телевидения практикой, так как собрать столь занятых людей в студии одновременно было затруднительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49