Даже когда им сунули под нос фотографии со следами удушения. Их вера в могущество насекомых оставалась непоколебима, они были уверены, что три человека должны вскоре умереть, один в Париже, другой в Труа, третий в Шательро.
Комиссар бродил по улицам целый час, пока не остановился у стен тюрьмы Санте. Наверху один заключенный просунул ногу сквозь прутья. Там неизменно торчала из окна чья-то нога, болтаясь в воздухе над бульваром Араго. Именно нога, а не рука. Необутая, босая. Подобно комиссару, этот человек хотел прогуляться. Адамберг взглянул на ногу, представив, что это нога Клементины, а не Дамаса, болтается между небом и землей. Он не считал их сумасшедшими, за исключением того лабиринта, куда увлекал их семейный призрак. Когда нога неожиданно исчезла в окне, Адамберг понял, что оставался некто третий, вне этих стен, готовый завершить начатое в Париже, Труа и Шательро, держа наготове витую проволоку.
XXXV
Адамберг свернул к Монпарнасу и вышел на площадь Эдгар-Кине. Через четверть часа раздастся вечерний гонг Бертена.
Он открыл дверь «Викинга», размышляя, осмелится ли нормандец вышвырнуть его, как того посетителя. Но Бертен не двинулся с места, пока Адамберг протискивался под нос драккара за свой столик. Хозяин не шевельнулся, но и не приветствовал вновь прибывшего, а сразу вышел, как только Адамберг сел за стол. Комиссар понял, что через две минуты всем будет известно, что пришел легавый, упрятавший Дамаса, и скоро вся компания накинется на него. Этого ему было и надо. Может, даже сегодня в виде исключения постояльцы Декамбре будут обедать в «Викинге». Он положил телефон на стол и стал ждать.
Через пять минут в дверях показалась воинственная кучка людей во главе с Декамбре, за ним шла Лизбета, Кастильон, Ле Герн, Ева и многие другие. Только у Ле Герна был почти равнодушный вид. Новые потрясения не потрясали его уже давно.
– Садитесь, – почти приказал Адамберг, поднимая голову, чтобы вглядеться в грозные лица, которые его окружали. – А где малышка? – спросил он, не видя Мари-Бель.
– Она заболела, – глухо проговорила Ева. – Лежит в постели. Из-за вас.
– Вы тоже садитесь, Ева, – сказал Адамберг.
Всего за день молодая женщина изменилась, Адамберг прочел на ее лице ненависть, о которой нельзя было и догадываться и которая совершенно стерла с него старомодную прелесть меланхолии. Еще вчера оно казалось трогательным, сегодня же выглядело устрашающе.
– Освободите Дамаса, комиссар, – нарушил молчание Декамбре. – Вы совершаете ошибку, о которой потом горько пожалеете. Дамас и мухи не обидит, он кроток как овечка. Никогда он никого не убивал, никогда.
Не отвечая, Адамберг отошел в туалет, чтобы позвонить Данглару. Надо отправить двоих людей проследить за квартирой Мари-Бель на улице Конвенции. Потом вернулся к столу и сел напротив старого грамотея, взиравшего на него с высокомерием.
– Дайте мне пять минут, Декамбре, – попросил он, подняв руку и растопырив пальцы. – Я поведаю вам одну историю. Мне плевать, нравится вам это или нет, я все равно ее расскажу. А когда я рассказываю, то говорю, как умею, своими словами, и так быстро, как могу. Мой заместитель иногда засыпает, слушая меня.
Декамбре вздернул подбородок, но промолчал.
– В 1918 году, – начал Адамберг, – Эмиль Журно, по профессии старьевщик, возвращается с войны целым и невредимым.
– Ближе к делу, – перебила Лизбета.
– Помолчи, Лизбета, дай ему сказать. Пусть оправдается.
– Четыре года на фронте без единой царапины, – продолжал Адамберг, – это настоящее чудо. В 1915 году старьевщик спасает жизнь своему капитану, отыскав его, раненного, на нейтральной полосе. Перед отправкой в тыл, в знак благодарности, капитан дарит рядовому Журно свой перстень.
– Комиссар, – снова вмешалась Лизбета, – мы тут собрались не за тем, чтоб слушать сказки про старые добрые времена. Нечего нам зубы заговаривать. Мы пришли говорить о Дамасе.
Адамберг взглянул на Лизбету. Она была бледна. Он впервые видел, как бледнеет черная кожа. Она стала серой.
– Но история Дамаса берет начало из старых добрых времен, Лизбета, – пояснил Адамберг. – Продолжим. Рядовому Журно повезло. В перстне капитана оказался алмаз размером крупнее чечевичного зерна. Эмиль Журно не снимал его всю войну и носил камнем внутрь, замазав грязью, чтобы никто не позарился. В восемнадцатом году он демобилизовался и вернулся в нищету Клиши, однако перстня не продал. Для Эмиля Журно кольцо стало священным талисманом, хранящим от бед. Два года спустя в его поселок приходит чума, вымирает целая улица. Но семейство Журно, Эмиль, его жена и их дочь Клементина шести лет, чудом избежали болезни. О них начинают болтать, их осуждают. От местного доктора, пользовавшего бедный поселок, Эмиль узнает, что алмаз оберегает от болезни.
– Это правда или чушь? – раздался из бара голос Бертена.
– Так пишут в книгах, – ответил Декамбре. – Продолжайте, Адамберг. Ваш рассказ затянулся.
– Я предупреждал. Если хотите узнать новости о Дамасе, придется дослушать до конца.
– Новость есть новость, – вставил Жосс, – старинная она или новая, длинная или короткая.
– Спасибо, Ле Герн, – ответил Адамберг. – Эмиля Журно обвинили в том, что он управляет чумой и, возможно, сеет ее.
– Нам-то что до этого Эмиля? – возмутилась Лизбета.
– Это прадедушка Дамаса, Лизбета, – ответил Адамберг с некоторым нажимом. – Семье Журно угрожают расправой, и ночью они бегут из поселка Оптуль, отец уносит дочь на спине мимо мусорных куч, где подыхают чумные крысы. Алмаз хранит их, живые и невредимые, они укрываются у кузена в Монтрее и возвращаются домой, только когда все уже кончено. С этих пор к ним относятся по-другому. Раньше Журно клеймили позором, теперь же они герои, господа, повелители чумы. Чудесное спасение стало для старьевщиков их славой и девизом. Эмиль окончательно привязался к своему перстню и увлекся историями о чуме. После его кончины дочь Клементина наследует славу, перстень и истории. Она выходит замуж и воспитывает свою дочь Розелину в гордом сознании власти Журно. Ее дочь выходит замуж за Эллер-Девиля.
– Мы удаляемся, комиссар, – пробурчала Лизбета.
– Напротив, приближаемся, – возразил Адамберг.
– Эллер-Девиль? Авиапромышленник? – хмуро осведомился Декамбре.
– Потом он им станет. А тогда это был юноша двадцати трех лет, честолюбивый, умный, жестокий, который хочет покорить мир. Это был отец Дамаса.
– Фамилия Дамаса – Вигье, – поправил Бертен.
– Это вымышленное имя. Его настоящая фамилия – Эллер-Девиль. Он вырос, видя грубость отца и слезы матери. Эллер-Девиль бил жену и поколачивал сына, когда мальчику исполнилось семь, отец бросил семью.
Адамберг посмотрел на Еву, та потупила взгляд.
– А малышка? – спросила Лизбета, начиная интересоваться рассказом.
– О Мари-Бель пока речи нет. Она родилась гораздо позже Дамаса. Каждый раз, как только можно, Дамас прячется у своей бабки Клементины в Клиши. Она утешает ребенка, подбадривает его и укрепляет его дух рассказами о славе семьи Журно. После побоев и ухода отца легенда семьи Журно становится единственной опорой Дамаса. Когда ему исполняется десять лет, бабушка торжественно передает ему алмазный перстень и вместе с ним власть повелевать над бичом Божиим. И вот то, что для мальчика было игрой, укрепляется в его сознании и становится замечательным орудием мести, но пока только символическим. Бродя по рынкам Сент-Уана и Клинянкура, бабка собрала целую библиотеку книг о чуме, той, что случилась в 1920 году, и обо всех других, которым было суждено сотворить семейную сагу. Представьте себе это на минуту. Время идет, Дамас становится настолько взрослым, чтобы самому утешаться чтением жутких рассказов о черной чуме. Его они не страшат, совсем наоборот. Он носит алмаз великого Эмиля, героя Первой мировой и победителя чумы. Эти рассказы утешают его, они вознаградят его за несчастное детство. Они его спасательный круг. Вы следите за моей мыслью?
– Ну и какая связь? – недоумевал Бертен. – Это ничего не доказывает.
– Дамасу исполняется восемнадцать лет. Это хилый, робкий, тщедушный юноша. Он становится физиком, возможно, из желания превзойти отца. Он прекрасно образован, знает латынь, до тонкостей изучил историю чумы, он блестяще одаренный ученый, в голове которого засел призрак. Он трудится не покладая рук и посвящает себя авиастроению. В двадцать четыре года он изобретает метод производства суперлегкой ячеистой стали, который может повысить ее прочность в сотню раз, я не до конца все понял. Точно не знаю почему, но такая сталь необходима в авиастроении, как воздух.
– Дамас что-то изобрел? – изумленно переспросил Жосс. – В двадцать четыре года?
– Именно так. И свое изобретение он хотел продать очень дорого. Некий субъект решает не платить деньги, а тайком отобрать эту сталь у Дамаса. Он натравил на него шестерых ублюдков, шесть бешеных псов, которые измывались над ним, пытали и изнасиловали его подругу. Дамас выдал секрет, за один вечер потеряв гордость, любовь и свое детище. И свою славу. Через месяц его подруга выбросилась из окна. Почти восемь лет назад Арно Эллер-Девиля судили. Его обвинили в том, что он столкнул девушку, и приговорили к пяти годам тюрьмы, которые истекли два с лишним года назад.
– Почему Дамас ничего не сказал на суде? Почему он пошел в тюрьму?
– Потому что, если бы полиция схватила тех подонков, у Дамаса были бы связаны руки. А он хотел отомстить любой ценой. В те времена он не был так силен, чтобы бороться. Но через пять лет все изменилось. Когда хилый Дамас выходит из тюрьмы, в нем пятнадцать килограммов мускулов, он больше не хочет слышать ни слова о стали, он задержим жаждой мести. В тюрьме легко пристают навязчивые идеи. Это единственный способ выжить: чего-то страстно хотеть. Он выходит из тюрьмы, ему надо убить восьмерых: шестерых мучителей, девушку, которая была с ними, и того, кто все это устроил. Все эти пять лет старая Клементина шла по их следу, Дамас их ей описал. И вот они подготовились. Естественно, чтобы убить, Дамас обращается к славе своей семьи. И что из этого вышло? Пятеро мертвы. Трое живы.
– Не может быть, – выдохнул Декамбре.
– Дамас и его бабка во всем сознались, – возразил Адамберг, глядя ему в глаза. – Они готовились семь лет. Крысы, блохи и старые книги все еще в доме старухи в Клиши. Там же конверты цвета слоновой кости. Принтер. Все, что нужно.
Декамбре покачал головой.
– Дамас не способен убить, – повторил он. – Могу поклясться своим передником.
– Валяйте, у меня будет коллекция. Данглар уже съел свою рубашку. Дамас признался во всем, Декамбре. Во всем. Кроме имен трех оставшихся жертв, чьей смерти он с нетерпением ожидает.
– Он сказал, что убил их? Сам убил?
– Нет, – признал Адамберг. – Он говорит, что их убили чумные блохи.
– Если все это правда, – сказала Лизбета, – я его осуждать не стану.
– Приходите с ним повидаться, Декамбре, если желаете, с ним и его «Мане», как он ее называет. Он подтвердит все, что я сказал. Давайте, Декамбре, сходите послушать его.
За столом царило тяжелое молчание. Бертен позабыл ударить в гонг. В восемь двадцать пять он встрепенулся и ударил кулаком по увесистой медной пластине. Раздался тяжелый звон, прозвучавший жутким концом истории старого доброго времени Арно Дамаса Эллер-Девиля.
Через час история была почти переварена за скорбным ужином, и Адамберг вышел на площадь вместе с Декамбре, тот был сыт и совсем успокоился.
– Вот как бывает, Декамбре, – говорил Адамберг. – Ничего не поделаешь. Мне тоже очень жаль.
– Все-таки кое-что тут не сходится, – проговорил Декамбре.
– Вы правы. Кое-что не сходится. Уголь.
– Так вы заметили?
– Огромная промашка для большого специалиста чумы, – пробормотал Адамберг. – И я отнюдь не уверен, Декамбре, что те трое, которых еще не убили, выйдут сухими из воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42