– вскричал Смит. – Как, по-вашему, друзья, мне к этому относиться? Как к комплименту или оскорблению?
– О чем это он? – нахмурился Бакстер.
– Ну, Ван Хельсинг... Профессор, который выследил Дракулу, – торопливо пояснила я.
– Господи... С этим, пожалуй, придется повозиться.
– Поставь поднос сюда, Хуан, будь любезен. Волшебно! Ступай! – И после короткой паузы, заговорщически понизив голос, Смит произнес: – Не судите его строго, господа, ему еще предстоит постичь все тонкости науки услужения. Но я верю в Хуана, у него большой потенциал. – И снова громко: – Черный? С молоком?
– Черный, пожалуйста, – отозвался Ленц.
– И мне, – сказал Кайсер.
В колонках звякнул фарфор.
– Даже не знаю, с чего начать... – отхлебнув, мы с Бакстером это хорошо услышали, проговорил Ленц. – Дело в том...
– Прошу прошения, что перебиваю, уважаемый доктор, но у меня есть предложение сэкономить всем нам время и сразу приступить к делу. Вы пришли ко мне в связи с похищениями женщин, не так ли? Вам удалось разыскать некую серию картин, на которых изображены жертвы похищений. Официальное название серии: «Спящие женщины». Но есть и другие названия. Например: «Обнаженные в состоянии покоя». – Тут я вздрогнула и схватила Бакстера за рукав, а Смит тем временем продолжал: – Результаты экспертизы привели вас прямиком к парадному крыльцу университета. А если еще точнее – к галерее Роджера Уитона. Вы наметили себе круг подозреваемых – а это сам Роджер и мы, его аспиранты, – и решили допросить всех. Прежде чем мы будем отданы на растерзание нашей доблестной полиции. Господа, открою вам небольшой секрет. Роджер Уитон уже насладился общением с полицейскими детективами. И больше не хочет. Я тоже не хочу. А теперь, когда вы четко уяснили себе мою позицию, приступим к разбору добытых вами в поте лица улик. Я весь внимание!
– Вы явно слышали об этих картинах прежде, не так ли? – спросил Кайсер.
– Разумеется, слышал.
– Кто вам рассказал о них?
– Друг. Он живет в Азии.
– И много у вас друзей из Азии?
– У меня есть друзья по всему свету. Друзья, коллеги, клиенты, любовники. Три месяца назад мне сообщили о картине из какой-то новой серии, которая была продана более чем за миллион долларов. Слыхал я и о выставке в Гонконге. Не буду скрывать, даже всерьез подумывал слетать и посмотреть на эти картины своими глазами.
– А вам не приходилось слышать о толкованиях сюжетов этих картин? – спросил Ленц.
– Приходилось. Сначала мне говорили, что на картинах изображены спящие женщины. А потом я услышал и другую точку зрения – они не столько спящие, сколько мертвые.
– Вы задумывались над этим?
– Над чем?
– Над тем, что в процессе создания этих дорогостоящих полотен лишались жизни ни в чем не повинные женщины?
Долгая пауза.
– Мне сложно ответить на этот вопрос, ведь я даже не видел самих картин.
Ленц сделал очередной шумный глоток из чашки.
– Вы хотите сказать, что, прежде чем задумываться о нравственном аспекте, необходимо оценить художественную ценность полотен?
– С вашего позволения, доктор, я немного перефразирую Уайльда: нет картин нравственных или безнравственных, а есть картины хорошо написанные и написанные плохо. Если мы говорим о подлинных произведениях высокого искусства, тем паче о шедеврах, то вопрос о способе их появления на свет божий отходит на второй план. Мир узрел волшебную красоту, и скажем ей за это спасибо.
– Такое впечатление, что где-то я это уже слышал, – пробормотал Кайсер.
– От кого? – удивленно воскликнул Смит.
– Вы знаете человека по имени Марсель де Бек?
– Увы.
– Это француз из бывших колоний в Азии, с некоторых пор живет на Каймановых островах.
– Никогда о нем не слышал. Впрочем, фамилия, прямо скажем, говорящая.
– В каком смысле? – на сей раз удивился уже Ленц.
– Ну как же! Вы разве не помните эту душераздирающую историю любви между медсестричкой и плантатором Эмилем де Беком? Отзвуки далеких сражений и безмятежная тропическая идиллия посреди Тихого океана – какая атмосфера, а? А ведь де Бек по сюжету тоже был француз из азиатских колоний.
– Вот сукин сын... – прошипел у меня над ухом Бакстер.
– Да, да, вы правы... – пробормотал Ленц. – Я совсем забыл...
Я не видела в эту секунду лица доктора, но чуть ли не кожей ощущала его смущение.
– Может быть, Марсель де Бек – всего лишь псевдоним?
– Отец де Бека перебрался в Юго-Восточную Азию в тридцатых, – сказал Ленц. – Скорее Миченер, очевидно, будучи с ним знакомым, дал своему герою эту фамилию.
– Ну Бог с ними обоими. Зато я знаю другого человека. Прошу внимания, господа, возможно, это ключевой момент вашего расследования. Кристофер Вингейт!
На этот раз пауза была еще более долгой.
– А с чего вдруг вы его сейчас вспомнили? – осторожно осведомился Ленц.
– Дорогой доктор, не держите меня за лопоухого деревенского простачка! До меня дошли слухи о гибели Вингейта, и мне известно, что это он торговал «Спящими женщинами». Тогда я не придал большого значения известию о его смерти, но после того как выявилась связь между картинами и жертвами похищений... Одним словом, теперь его печальная участь предстает в совершенно ином свете, не так ли?
– Вы с ним были знакомы? Лично? – спросил Кайсер.
– Общий знакомый представил нас друг другу на одной из нью-йоркских богемных вечеринок. Я тогда как раз собирался расстаться со своим агентом и продаться Вингейту с потрохами.
– Почему именно Вингейту?
– Потому что он был в моде.
– Позвольте задать вам... м-м... довольно щекотливый вопрос, – начал доктор Ленц. – Только прошу, не обижайтесь. Нам очень важно прояснить этот момент.
– Я весь внимание.
– Роджер Уитон... он гей?
Смит издал неопределенный смешок.
– А вы его самого об этом спрашивали?
– Нет, не рискнули. Его этот вопрос мог оскорбить.
– Я оскорблен от его имени! Но оскорблен вовсе не сутью вопроса, а попыткой вмешательства в личную жизнь уважаемого человека!
– Когда речь идет о расследовании преступлений, тайное нередко становится явным. Такова жизнь. Если мы не получим от вас ответа на этот вопрос, нам придется задать его Уитону. Вам это больше понравится?
– Нет.
– Вот видите.
В гостиной вновь повисла пауза.
– Я бы не сказал, что Роджер гей, – наконец произнес Смит.
– А что бы вы сказали?
– Он сложный человек. Я знаком с ним, к сожалению, всего два года. Все это время он болел. Полагаю, тяжелый недуг вынудил его сосредоточиться на тех аспектах жизни, которые вообще никак не связаны с сексом.
– Вам когда-нибудь приходилось слышать, что он встречается с женщиной? – спросил Ленц. – Или заставать его в обществе женщины? Например, у него дома?
– Он вообще нигде не бывает, кроме дома и университета. Но гостей женского пола видеть у него доводилось.
– И они оставались на ночь?
– Не думаю.
– А как насчет гостей – точнее, близких друзей – мужского пола?
– Льщу себя надеждой, что он считает меня своим другом.
– Вы были любовниками?
– Нет.
– А хотели бы?
– Что касается меня, то да, хотел бы.
– Нет, вы его только послушайте! – пробормотал Бакстер.
– Если мы попросим вас припомнить, где вы находились в конкретные дни, вы не станете возражать? – спросил Кайсер.
– Не стану. Но прежде чем мы двинемся в нашем приятном разговоре дальше, я хотел бы сделать небольшое заявление. Я буду оказывать помощь и содействие следствию, но до известной степени. Предупреждаю, что если ФБР или полиция доставят мне излишние неудобства, не располагая достаточными на то основаниями, я подам в суд на обе эти славные организации. Сразу скажу, что располагаю серьезными ресурсами и связями, позволяющими мне надеяться на успех. Особенно в свете недавних скандалов, связанных с коррупцией в силовых структурах Нового Орлеана. Итак, считайте, что я вас предупредил.
Паузу, последовавшую за этим заявлением, я расценила как шок. Что-то подсказывало мне, что подозреваемые в совершении серийных убийств обычно не позволяют себе разговаривать в таком тоне с представителями органов правопорядка.
– Должен признаться, доктор, я живо интересуюсь психологией как наукой, – продолжил Смит как ни в чем не бывало. – И где-то читал, что среди маньяков нет геев. Ни одного случая за всю историю криминалистики. Так что, боюсь, вам будет весьма затруднительно убедить жюри присяжных в моей возможной виновности.
– Согласно одной из наших версий, художник вовсе не обязательно является убийцей, – возразил Ленц. – Впрочем, не переживайте так уж сильно. Мы считаем вас подозреваемым скорее по формальным признакам и особенно не рассчитываем, что нам повезет именно с вами. Вы просто один из тех, кто имел непосредственный и длительный доступ к собольим кисточкам, щетинки от которых мы нашли на холстах «Спящих женщин». Только и всего.
– Расскажите мне об этих щетинках.
Кайсер в двух словах сообщил о данных экспертизы и о ниточке, которую следствию удалось протянуть от китайской фабрики к Туланскому университету и Роджеру Уитону. Когда он закончил, Смит сказал:
– Не обижайтесь, агент Кайсер, но я вижу в ваших глазах много невысказанных вопросов и смелых гипотез. Они вспыхивают как искорки и жаждут вырваться на волю. Вы хотите знать всю подноготную, не правда ли? Что за человек этот Фрэнк Смит? Как получилось, что он опустился до гомосексуальных связей и погряз в пороке? Перед вашим мысленным взором, часом, не мелькают сценки из старенькой сауны, где все начиналось? Да, я там был, и мне было семнадцать. И да, я сосал мужской член! Сосал до тех пор, пока у меня не онемел язык! Но что с того? По-вашему, это могло превратить меня в убийцу?
– Матерь Божья, Джордан, я не верю своим ушам... – пораженно выдохнул Бакстер, ерзая на своем тесном сиденье.
– Почему вы сняли себе жилье во Французском квартале, а не где-нибудь поблизости от университета? – спросил Кайсер.
– Французский квартал – мекка местных геев. Честь и хвала вам, натуралу, если вы этого не знали. Но теперь знайте! И также знайте, что нас здесь едва ли не больше, чем вас! Посетите хоть разок наш гей-парад, и вы увидите меня в первых рядах. В кругу моих близких друзей. Похвастаюсь перед вами, господа, – я местная гей-знаменитость!
– Расскажите, пожалуйста, о других аспирантах Уитона, – попросил Ленц. – Что вы, например, можете сказать про Леона Гейнса?
– Быдло и подонок. Роджер подарил ему две свои картины, небольшие, но очень изящные. А эта скотина уже через неделю загнал одну из них и бровью не повел! Не сомневаюсь, что ему не хватало на дозу героина. Я случайно узнал об этом, и у меня духу не хватило рассказать Роджеру.
– А что скажете о творчестве Гейнса?
– О его творчестве?! – поразился Смит. – Нет, конечно, сцены насилия ему удаются, и весьма, но я не стал бы говорить о Гейнсе как о творце. Его удел – мазня. Ему не у мольберта стоять, а малевать на стенах и заборах неприличные слова! Он одержим идеей эпатажа, но по-настоящему глубоких идей у него нет. Оттого мы и получаем на выходе не произведение искусства, а нечто, на что неловко смотреть.
– Как насчет Талии Лаво?
– Талия? Это совсем другой разговор. Талия – славная девочка. И очень несчастная.
– Отчего же несчастная?
– Вы с ней уже разговаривали?
– Еще нет.
– Мне кажется, у нее было ужасное детство. И с тех самых пор в ее сердце поселилась боль, которую ничем не унять и от которой никогда не избавиться.
– Что можете сказать о ее картинах?
– В них есть своя изюминка. Эдакое хождение в народ. Талия в любой банальности умеет видеть нечто достойное. Мне это не дано и не очень интересно, если честно. А вот у нее получается.
– Вы видели другие ее картины? Написанные с обнаженной натуры?
– А у нее разве есть такие?
– Так, понятно. О ней вы можете говорить как о творце?
– Талант, безусловно, имеется. Она работает очень быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76