Когда спуститесь, столкните его в подвал. Шума не будет – его подхватит Мартин и впихнет в дверь, где была типография. За ним войдете и вы.
Томпсон придумал и рассчитал все это с быстротой электронной машины. Теперь я понял, что изменилось в нем. Земной Томпсон был чуточку медлительнее и не то чтобы туповат, но тяжелодумен: сказывался возраст. Здешний Томпсон не казался моложе, но возраст его не обременял мышления. Биологически эта была та же человеческая структура, но психологически уже иная: в другой среде, в других условиях психологический облик мог приобрести с годами и другие черты. А может быть, изменилась и биологическая структура, может быть, реконструируя, «облака» исправляли ее, обновляли «уставшие» клеточки мозга, склеротические сосуды, сердечные клапаны. Сидевший передо мной Томпсон был просто совершеннее своего земного аналога, а в связи с блокадой каких-то ячеек памяти деятельность других приобрела большую активность и направленность. Должно быть, и в земном Томпсоне где-то жило тяготение к передовой, прогрессивной мысли – быть может, неосознанное, запрятанное в неконтролируемые глубины подсознания. «Облака» извлекли и освободили его – вот и родился новый Томпсон с той же внешностью, но с другим сознанием и мышлением.
– Пошли, – сказал Мартин, выводя меня из задумчивости, должно быть уже затянувшейся. – Не боишься? – спросил он уже в коридоре.
– Кого? – усмехнулся я. – «Омон» не континуум. Чудес не будет.
– Грязная работа, – вздохнул Мартин. – А начинать и заканчивать ее будем мы.
Мне стало не по себе. Должно быть, Мартин заметил это, потому что прибавил уже другим тоном:
– В Сен-Дизье мы не дрогнули. А ведь Этьен здесь такой же подонок. Даже хуже.
Молча мы погасили фонари в коридоре, молча дошли до тупичка, где находились комнаты Этьена, молча открыли дверь ключом, оказавшимся у Мартина, и расстались. Мартин ушел в темноту коридора, а я – в полутьму передней, куда проникал свет из комнаты: на камине в ней догорал крохотный огарок свечи. Вероятно, Этьен перед сном забыл погасить его и уже не просыпался. А спал он странно тихо, почти беззвучно, на спине, мертвенно-желтый, застывший, словно покойник.
– Этьен! – позвал я негромко.
Он открыл глаза и долго всматривался, видимо полагая, что это сон. Наконец он разглядел мои мундир и сел на постели.
– В чем дело?
– Потрудитесь одеться и следовать за мной, – произнес я в стиле ходких детективных романов. Рука в кармане нащупала пистолет.
Должно быть, Этьен заметил этот жест.
– К-куда? – спросил он, заикаясь.
– В Главное управление.
– Это ошибка, – сказал он твердо.
– Выполняйте приказ. – Я добавил металла в голос.
– Уверяю вас, что это ошибка, – повторил он. – Разрешите, я при вас позвоню комиссару.
– Не торгуйтесь, – оборвал я его. – Экипаж ждет. Мигом.
– У вас будут неприятности, – предупредил он, уже одеваясь.
Испуг его прошел, остались лишь злость и уверенность в том, что в полиции все разъяснится и мне же влетит. Приказ спуститься по черному ходу несколько изумил его, но я объяснил, что не стоит ему попадаться кому-нибудь на глаза под эскортом полицейского. А далее все произошло точно так, как наметил Томпсон. У выхода я столкнул его по лестнице в подвал, а Мартин внизу подхватил, зажав ему рот так, что он даже не вскрикнул.
В бывшую нашу редакцию мы вошли вслед за влетевшим Этьеном. Он еле удержался на ногах от пинка Мартина и сейчас оглядывался растерянно и недоуменно, явно ничего не понимая. У стеллажей, заставленных ящиками с вином и консервами – типографию нашу Этьен превратил в склад для хранения непортящихся продуктов, – за непокрытым деревянным столом, где лежали раньше наши первые гранки и куда сейчас сгружались с полок коньяк и сардины, сидел малый Совет Сопротивления, заседание которого, как точно было известно Этьену, должно было состояться на шесть часов позже и совсем не в подвале его гостиницы. Удивило Этьена, как, впрочем, и меня, и присутствие Зернова в четверке Совета – для владельца «Омона» и тайного полицейского агента Зернов был малоприметным писарем мэрии, сбежавшим от «диких» к радостям городской жизни. Удивленно посмотрел Этьен и на Томпсона: видимо, о том, что он тоже входил в Совет, провокатор не знал.
– Дайте ему стул, – сказал Фляш.
Мартин, стоявший рядом со мной у двери, подвинул стул. Этьен сел, внимательно разглядывая сидевших против него. Два трехсвечника создавали довольно сносное освещение.
– Может быть, мне объяснят, что означает этот спектакль, в котором участвуют псевдошоферы и лжеполицейские? – спросил он высокомерно.
Если бы он знал, что одним только этим вопросом, разоблачающим мою роль в полиции, он сам выносит свой смертный приговор!
– Оставьте этот тон, Этьен, – сурово сказал Фляш. – Не время дурачиться!
– Я хочу знать, что здесь происходит.
– Суд.
– Кого же судят?
– Вас.
Мертвенно-желтое лицо Этьена не выразило ни удивления, ни гнева.
– Могу я ознакомиться с обвинительным заключением?
– По известным вам обстоятельствам, мы избегаем документации. Все, что вас интересует, будет изложено устно. Вас обвиняют в прямом предательстве акций Сопротивления.
– Каких именно?
Я даже залюбовался тем хладнокровием, с каким вел страшную для него беседу Этьен. Неужели он так верил в свою безнаказанность?
– Рукопись статьи Стила, известная только вам и оказавшаяся в руках полиции. Стил, как вам известно, вынужден был бежать из Города.
– Не помню. Это было так давно. Память…
– Есть события более поздние. Разгром газеты.
– Она выходит.
– Вопреки вам.
– Я сам оборудовал ее типографию.
– И дали адрес полиции.
– Почему я? Где доказательства?
– Нас давно предупреждали о вас как о потенциальном предателе. После ареста Джемса за вами было установлено наблюдение. О завтрашнем заседании Совета все известно полиции. Дом уже с вечера оцеплен.
– Все это еще не доказательства.
– О завтрашнем заседании Совета, кроме вас, знали только мы – четверо.
– Так поищите виновного среди четверых. Может быть, вы? – Смешок в лицо Фляшу. – Или он? – Кивок в сторону Томпсона.
Члены Совета переглянулись. Неужели они отступят перед спокойствием Этьена? Ведь спокойствие – это его оружие. Но я ошибся.
– К чему эта канитель, – сказал Стил, – оставьте нас вдвоем. Я задушу его вот так, – он поднял скрюченные пальцы, – и рука не дрогнет. За мальчика.
– Вы будете обыкновенным убийцей, Стил, Едва ли вас это украсит, – пожал плечами Этьен.
Члены Совета молчали, что-то обдумывая. Что?
– Если они его пощадят, – шепнул я Мартину, – я убью его здесь же при всех.
– Я сделаю то же, только бесшумно, – шепнул в ответ Мартин, выразительно хлопнув себя по карману.
Вероятно, о том же подумал и Стил: с такой лютой ненавистью впивались в Этьена его глаза.
– Мне очень интересно, у кого это возникла мысль о моем потенциальном предательстве, – невозмутимо заметил Этьен.
– У меня, – сказал Зернов.
– И у меня, – прибавил я.
– Почему?
– Потому что мы знаем вас до Начала: вы утратили память, а мы – нет. Вы всегда были предателем – должно быть, это у вас в крови. – Я говорил, уже не различая Этьена-здешнего от Этьена-земного. – Вы предали гестапо даже любимую женщину, а когда не удавалось предательство и вас били по щекам, как мальчишку, вы только холуйски кланялись: хорошо, мсье, будет сделано, мсье…
Этьена не заинтересовало слово «гестапо», наверняка ему незнакомое, он пропустил мимо ушей и «любимую женщину». Он только спросил:
– Когда это было?
– Больше четверти века назад.
– Где?
– В Сен-Дизье.
Нашу дуэль слушали в абсолютном молчании, только у Зернова блуждала на губах знакомая ироническая улыбка: казалось, что мой экспромт доставлял ему удовольствие.
– Сен-Дизье… Сен-Дизье… – повторил Этьен, мучительно наморщив лоб, и вдруг воскликнул громко и радостно: – Вспомнил!
И даже с каким-то облегчением, словно прошла терзавшая его боль, уверенно повторил:
– Теперь вспомнил. Хорошо. Все. Спасибо.
Никто не ответил. Я стоял пораженный, не зная, что сказать и нужно ли говорить: может быть, самое важное уже сказано?
– По-моему, здесь же, в «Омоне»… совсем недавно я опять встретил ее. Я не мог жить больше…
Боюсь, что Стил и Фляш ничего не поняли: я поймал удивленный взгляд, которым они обменялись. Томпсон молчал непроницаемо, словно все сказанное Этьеном его ничуть не поразило.
– Вы хотите, чтобы я сам все кончил? – спросил Этьен, обращаясь только ко мне.
И я ответил:
– Вы угадали.
Я вынул пистолет, высыпал на руку все патроны, оставив один-единственный, спустил предохранитель и сказал присутствовавшим:
– Выходите.
Все поняли и молча вышли один за другим. Только Мартин шепнул мне на ухо:
– Я останусь у двери, ладно?
Этьен сидел, положив голову на руки, – о чем думал он в эту минуту? О прошлом своего земного аналога или о смерти, которая избавит его от мук возвращенной памяти? Я тихо положил на стол пистолет и сказал:
– Здесь только один патрон. Не трусьте. Иначе все будет противней и дольше.
И ушел. Мартин остался стоять у двери.
Потом раздался выстрел.
Мартин нашел нас в комнатах наверху: выстрел мы слышали и не сомневались. Но он все-таки сказал:
– Не промахнулся. Жаль только, что не оставил записки.
36. СОВЕТ БЕЗОПАСНОСТИ
– Ассоциативная память, – повторил Зернов, но то, что он произнес дальше, буквально заставило меня вздрогнуть. – Этьен возник здесь биологически тот же, со всем объемом своей земной памяти. Лишь отдельные участки ее были заблокированы. Я думаю, блокада не была постоянной, что-то ослабляло ее – время или воздействие внешней среды. «Память возвращается», – любит говорить Фляш, только механизм этого возвращения нам неизвестен. Неразгаданная тайна мозга. Таких тайн много: как возникает воспоминание, что его вызывает, почему в одном случае возникают у человека слуховые, в другом – зрительные образы? Я не специалист, но специалисты высказывают предположение, что на височных долях больших полушарий нашего мозга находятся участки, связанные каким-то образом с механизмом воспоминания. Под действием очень слабых электрических импульсов на эти участки человек вспоминал давно забытое, причем всегда одно и то же, если воздействию подвергались одни и те же участки. Может быть, в данном случае роль электрического импульса сыграла цепочка ассоциации? Одно слово – и эта цепочка освободила заблокированные участки. Помните радость, какой осветилось его лицо, когда Анохин назвал Сен-Дизье? «Вспомнил, – сказал Этьен, – я все вспомнил».
– А что такое Сен-Дизье? – спросил Фляш.
– Городок во Франции, где Этьен, или, вернее, его земной аналог, работал портье во время войны. Там он стал предателем, не по доброй воле, конечно: душевная слабинка, трусость, унижение – мало ли что толкает человека на подлость? А конфликт с совестью, если есть эта совесть, редко проходит бесследно. Воспоминание всегда мучительно.
– Так чему же он обрадовался?
– Тому, что освободилась память. Вы радовались, когда воспоминание о Второй мировой войне подсказало вам многое из забытого. А у вас убили сына. И все же блокада памяти тяжелее воспоминаний.
– Но это не его память.
– Он не мог отделить себя от земного Этьена. Механизм идентичной памяти толкал обоих к самоубийству. Кроме того, у здешнего не было выхода. Он знал, что его ожидает.
– А когда я узнал, что все то новое или, вернее, старое, что подсказывает мне память, – это не моя память, что мое, пусть забытое, прошлое – не мое прошлое, стало невыносимо горько, – вздохнул Фляш. – Не улыбайтесь: вам просто этого не понять. Родиться взрослым с чужой памятью, чужим опытом, информацией, как вы говорите, не тобой накопленной, а списанной с чужих шпаргалок! И опять чушь. Не было у нас шпаргалок – сразу родились обученными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Томпсон придумал и рассчитал все это с быстротой электронной машины. Теперь я понял, что изменилось в нем. Земной Томпсон был чуточку медлительнее и не то чтобы туповат, но тяжелодумен: сказывался возраст. Здешний Томпсон не казался моложе, но возраст его не обременял мышления. Биологически эта была та же человеческая структура, но психологически уже иная: в другой среде, в других условиях психологический облик мог приобрести с годами и другие черты. А может быть, изменилась и биологическая структура, может быть, реконструируя, «облака» исправляли ее, обновляли «уставшие» клеточки мозга, склеротические сосуды, сердечные клапаны. Сидевший передо мной Томпсон был просто совершеннее своего земного аналога, а в связи с блокадой каких-то ячеек памяти деятельность других приобрела большую активность и направленность. Должно быть, и в земном Томпсоне где-то жило тяготение к передовой, прогрессивной мысли – быть может, неосознанное, запрятанное в неконтролируемые глубины подсознания. «Облака» извлекли и освободили его – вот и родился новый Томпсон с той же внешностью, но с другим сознанием и мышлением.
– Пошли, – сказал Мартин, выводя меня из задумчивости, должно быть уже затянувшейся. – Не боишься? – спросил он уже в коридоре.
– Кого? – усмехнулся я. – «Омон» не континуум. Чудес не будет.
– Грязная работа, – вздохнул Мартин. – А начинать и заканчивать ее будем мы.
Мне стало не по себе. Должно быть, Мартин заметил это, потому что прибавил уже другим тоном:
– В Сен-Дизье мы не дрогнули. А ведь Этьен здесь такой же подонок. Даже хуже.
Молча мы погасили фонари в коридоре, молча дошли до тупичка, где находились комнаты Этьена, молча открыли дверь ключом, оказавшимся у Мартина, и расстались. Мартин ушел в темноту коридора, а я – в полутьму передней, куда проникал свет из комнаты: на камине в ней догорал крохотный огарок свечи. Вероятно, Этьен перед сном забыл погасить его и уже не просыпался. А спал он странно тихо, почти беззвучно, на спине, мертвенно-желтый, застывший, словно покойник.
– Этьен! – позвал я негромко.
Он открыл глаза и долго всматривался, видимо полагая, что это сон. Наконец он разглядел мои мундир и сел на постели.
– В чем дело?
– Потрудитесь одеться и следовать за мной, – произнес я в стиле ходких детективных романов. Рука в кармане нащупала пистолет.
Должно быть, Этьен заметил этот жест.
– К-куда? – спросил он, заикаясь.
– В Главное управление.
– Это ошибка, – сказал он твердо.
– Выполняйте приказ. – Я добавил металла в голос.
– Уверяю вас, что это ошибка, – повторил он. – Разрешите, я при вас позвоню комиссару.
– Не торгуйтесь, – оборвал я его. – Экипаж ждет. Мигом.
– У вас будут неприятности, – предупредил он, уже одеваясь.
Испуг его прошел, остались лишь злость и уверенность в том, что в полиции все разъяснится и мне же влетит. Приказ спуститься по черному ходу несколько изумил его, но я объяснил, что не стоит ему попадаться кому-нибудь на глаза под эскортом полицейского. А далее все произошло точно так, как наметил Томпсон. У выхода я столкнул его по лестнице в подвал, а Мартин внизу подхватил, зажав ему рот так, что он даже не вскрикнул.
В бывшую нашу редакцию мы вошли вслед за влетевшим Этьеном. Он еле удержался на ногах от пинка Мартина и сейчас оглядывался растерянно и недоуменно, явно ничего не понимая. У стеллажей, заставленных ящиками с вином и консервами – типографию нашу Этьен превратил в склад для хранения непортящихся продуктов, – за непокрытым деревянным столом, где лежали раньше наши первые гранки и куда сейчас сгружались с полок коньяк и сардины, сидел малый Совет Сопротивления, заседание которого, как точно было известно Этьену, должно было состояться на шесть часов позже и совсем не в подвале его гостиницы. Удивило Этьена, как, впрочем, и меня, и присутствие Зернова в четверке Совета – для владельца «Омона» и тайного полицейского агента Зернов был малоприметным писарем мэрии, сбежавшим от «диких» к радостям городской жизни. Удивленно посмотрел Этьен и на Томпсона: видимо, о том, что он тоже входил в Совет, провокатор не знал.
– Дайте ему стул, – сказал Фляш.
Мартин, стоявший рядом со мной у двери, подвинул стул. Этьен сел, внимательно разглядывая сидевших против него. Два трехсвечника создавали довольно сносное освещение.
– Может быть, мне объяснят, что означает этот спектакль, в котором участвуют псевдошоферы и лжеполицейские? – спросил он высокомерно.
Если бы он знал, что одним только этим вопросом, разоблачающим мою роль в полиции, он сам выносит свой смертный приговор!
– Оставьте этот тон, Этьен, – сурово сказал Фляш. – Не время дурачиться!
– Я хочу знать, что здесь происходит.
– Суд.
– Кого же судят?
– Вас.
Мертвенно-желтое лицо Этьена не выразило ни удивления, ни гнева.
– Могу я ознакомиться с обвинительным заключением?
– По известным вам обстоятельствам, мы избегаем документации. Все, что вас интересует, будет изложено устно. Вас обвиняют в прямом предательстве акций Сопротивления.
– Каких именно?
Я даже залюбовался тем хладнокровием, с каким вел страшную для него беседу Этьен. Неужели он так верил в свою безнаказанность?
– Рукопись статьи Стила, известная только вам и оказавшаяся в руках полиции. Стил, как вам известно, вынужден был бежать из Города.
– Не помню. Это было так давно. Память…
– Есть события более поздние. Разгром газеты.
– Она выходит.
– Вопреки вам.
– Я сам оборудовал ее типографию.
– И дали адрес полиции.
– Почему я? Где доказательства?
– Нас давно предупреждали о вас как о потенциальном предателе. После ареста Джемса за вами было установлено наблюдение. О завтрашнем заседании Совета все известно полиции. Дом уже с вечера оцеплен.
– Все это еще не доказательства.
– О завтрашнем заседании Совета, кроме вас, знали только мы – четверо.
– Так поищите виновного среди четверых. Может быть, вы? – Смешок в лицо Фляшу. – Или он? – Кивок в сторону Томпсона.
Члены Совета переглянулись. Неужели они отступят перед спокойствием Этьена? Ведь спокойствие – это его оружие. Но я ошибся.
– К чему эта канитель, – сказал Стил, – оставьте нас вдвоем. Я задушу его вот так, – он поднял скрюченные пальцы, – и рука не дрогнет. За мальчика.
– Вы будете обыкновенным убийцей, Стил, Едва ли вас это украсит, – пожал плечами Этьен.
Члены Совета молчали, что-то обдумывая. Что?
– Если они его пощадят, – шепнул я Мартину, – я убью его здесь же при всех.
– Я сделаю то же, только бесшумно, – шепнул в ответ Мартин, выразительно хлопнув себя по карману.
Вероятно, о том же подумал и Стил: с такой лютой ненавистью впивались в Этьена его глаза.
– Мне очень интересно, у кого это возникла мысль о моем потенциальном предательстве, – невозмутимо заметил Этьен.
– У меня, – сказал Зернов.
– И у меня, – прибавил я.
– Почему?
– Потому что мы знаем вас до Начала: вы утратили память, а мы – нет. Вы всегда были предателем – должно быть, это у вас в крови. – Я говорил, уже не различая Этьена-здешнего от Этьена-земного. – Вы предали гестапо даже любимую женщину, а когда не удавалось предательство и вас били по щекам, как мальчишку, вы только холуйски кланялись: хорошо, мсье, будет сделано, мсье…
Этьена не заинтересовало слово «гестапо», наверняка ему незнакомое, он пропустил мимо ушей и «любимую женщину». Он только спросил:
– Когда это было?
– Больше четверти века назад.
– Где?
– В Сен-Дизье.
Нашу дуэль слушали в абсолютном молчании, только у Зернова блуждала на губах знакомая ироническая улыбка: казалось, что мой экспромт доставлял ему удовольствие.
– Сен-Дизье… Сен-Дизье… – повторил Этьен, мучительно наморщив лоб, и вдруг воскликнул громко и радостно: – Вспомнил!
И даже с каким-то облегчением, словно прошла терзавшая его боль, уверенно повторил:
– Теперь вспомнил. Хорошо. Все. Спасибо.
Никто не ответил. Я стоял пораженный, не зная, что сказать и нужно ли говорить: может быть, самое важное уже сказано?
– По-моему, здесь же, в «Омоне»… совсем недавно я опять встретил ее. Я не мог жить больше…
Боюсь, что Стил и Фляш ничего не поняли: я поймал удивленный взгляд, которым они обменялись. Томпсон молчал непроницаемо, словно все сказанное Этьеном его ничуть не поразило.
– Вы хотите, чтобы я сам все кончил? – спросил Этьен, обращаясь только ко мне.
И я ответил:
– Вы угадали.
Я вынул пистолет, высыпал на руку все патроны, оставив один-единственный, спустил предохранитель и сказал присутствовавшим:
– Выходите.
Все поняли и молча вышли один за другим. Только Мартин шепнул мне на ухо:
– Я останусь у двери, ладно?
Этьен сидел, положив голову на руки, – о чем думал он в эту минуту? О прошлом своего земного аналога или о смерти, которая избавит его от мук возвращенной памяти? Я тихо положил на стол пистолет и сказал:
– Здесь только один патрон. Не трусьте. Иначе все будет противней и дольше.
И ушел. Мартин остался стоять у двери.
Потом раздался выстрел.
Мартин нашел нас в комнатах наверху: выстрел мы слышали и не сомневались. Но он все-таки сказал:
– Не промахнулся. Жаль только, что не оставил записки.
36. СОВЕТ БЕЗОПАСНОСТИ
– Ассоциативная память, – повторил Зернов, но то, что он произнес дальше, буквально заставило меня вздрогнуть. – Этьен возник здесь биологически тот же, со всем объемом своей земной памяти. Лишь отдельные участки ее были заблокированы. Я думаю, блокада не была постоянной, что-то ослабляло ее – время или воздействие внешней среды. «Память возвращается», – любит говорить Фляш, только механизм этого возвращения нам неизвестен. Неразгаданная тайна мозга. Таких тайн много: как возникает воспоминание, что его вызывает, почему в одном случае возникают у человека слуховые, в другом – зрительные образы? Я не специалист, но специалисты высказывают предположение, что на височных долях больших полушарий нашего мозга находятся участки, связанные каким-то образом с механизмом воспоминания. Под действием очень слабых электрических импульсов на эти участки человек вспоминал давно забытое, причем всегда одно и то же, если воздействию подвергались одни и те же участки. Может быть, в данном случае роль электрического импульса сыграла цепочка ассоциации? Одно слово – и эта цепочка освободила заблокированные участки. Помните радость, какой осветилось его лицо, когда Анохин назвал Сен-Дизье? «Вспомнил, – сказал Этьен, – я все вспомнил».
– А что такое Сен-Дизье? – спросил Фляш.
– Городок во Франции, где Этьен, или, вернее, его земной аналог, работал портье во время войны. Там он стал предателем, не по доброй воле, конечно: душевная слабинка, трусость, унижение – мало ли что толкает человека на подлость? А конфликт с совестью, если есть эта совесть, редко проходит бесследно. Воспоминание всегда мучительно.
– Так чему же он обрадовался?
– Тому, что освободилась память. Вы радовались, когда воспоминание о Второй мировой войне подсказало вам многое из забытого. А у вас убили сына. И все же блокада памяти тяжелее воспоминаний.
– Но это не его память.
– Он не мог отделить себя от земного Этьена. Механизм идентичной памяти толкал обоих к самоубийству. Кроме того, у здешнего не было выхода. Он знал, что его ожидает.
– А когда я узнал, что все то новое или, вернее, старое, что подсказывает мне память, – это не моя память, что мое, пусть забытое, прошлое – не мое прошлое, стало невыносимо горько, – вздохнул Фляш. – Не улыбайтесь: вам просто этого не понять. Родиться взрослым с чужой памятью, чужим опытом, информацией, как вы говорите, не тобой накопленной, а списанной с чужих шпаргалок! И опять чушь. Не было у нас шпаргалок – сразу родились обученными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49