Я невольно поежился: меня отнюдь не прельщала сомнительная перспектива очутиться в его, может быть, ледяной воде с ключами и омутами.
– Страшновато? – ободряюще улыбнулся Мартин. – Мне тоже. – Он помолчал и прибавил, словно прочел мои мысли: – Как озеро, правда? И ветер свистит в камышах.
Я прислушался. Чуть слышный протяжный свист пронесся над колеблющейся гладью озера. Секунду спустя он повторился, стих и снова возник, будто кто-то невидимый, сложив трубочкой губы, насвистывает ритмически несложный мотив.
– Это не озеро, – сказал до сих пор молчавший Зернов.
Он присел на корточки, пристально всматриваясь в его непрозрачную зыбкую черноту. Потом протянул руку и коснулся его неровной поверхности. Из-под пальцев тотчас же побежали мелкие барашки волн, а свист усилился, окреп на секунду и опять затих.
– Знаете, на что это похоже? – Зернов произнес это уверенно, как разгадавший загадку. – На зыбучие пески. Волны и свист… – Он передернулся. – Неверный шаг – и конец. Засосет намертво.
– Что же делать? – почему-то шепотом спросил Мартин. – Бежать?
– Куда? – усмехнулся я.
– И зачем? – сказал Зернов.
Сейчас он походил на человека, что-то решившего, но еще колеблющегося. Он стоял, раскачиваясь на носках, с отведенными назад руками. Так стоят перед канавой или ручейком, раздумывая, сможешь ли перепрыгнуть. Потом снова присел на корточки, снова коснулся «озера», прислушался к свисту и вдруг, выпрямившись, быстро шагнул вперед. Я не успел задержать его, а он уже шагал по «воде», уверенно балансируя на ее зыбкой поверхности.
– Стой! – хрипло крикнул Мартин.
Зернов остановился. Волны, вызванные его шагами, медленно опадали, превращаясь в уже знакомую мелкую рябь.
– Зачем? – повторил Зернов и шагнул дальше. – Пошли. Не век же здесь отсиживаться.
Переглянувшись, мы осторожно последовали примеру Зернова, ступив на «воду» и убедившись, что она держит, как батут. Не знаю, что испытывал Христос, шагая по зыбкой глади Генисаретского озера, но думаю, что особого удовольствия это ему не доставило. Тугая пленка под ногами то уходила вниз воронкой, то взбучивалась пузырем, и если бы не Мартин, я бы давно растянулся на глянцевых «волнах» этого «озера». А Зернов шел балансируя, словно канатоходец на проволоке, ловко и элегантно, – только шест в руки и на арену. Где-то посреди этой пленки он вдруг остановился и указал под ноги:
– Смотрите.
Я вгляделся и замер от удивления. Прямо под стекловидной оболочкой «озера» текла и вспучивалась густая огненно-красная масса. Она медленно переваливалась, как под лопастями гигантской мешалки, и на ее поверхности то и дело вздувались и лопались светящиеся пузырьки.
– Если б мы были на Земле, – размышлял вслух Зернов, – я бы сказал, что все это похоже на плазму, запертую в магнитной ловушке. Такая штука называется плазмотроном и применяется, например, для химического синтеза… Но мы, к сожалению, не на Земле.
По-видимому, он хотел сказать, что земной ученый объяснить этого не сможет, и, не продолжая, пошел вперед. Пленка прогибалась и вспучивалась, а он все шел, и каждый шаг его вздымал ровные гребешки «волн». Мне вспомнился фильм Пазолини: темная гладь Генисаретского озера, лодка с апостолами вдали и черная фигурка Христа. Картина повторялась, только на этот раз в цвете.
– Ты что-нибудь понимаешь? – толкнул меня Мартин.
– Я – нет.
– А он?
Я слишком хорошо знал Зернова, чтобы догадаться: он что-то придумал. И, как всегда, хочет сначала проверить догадку, прожевать и переварить ее, прежде чем поделиться с нами. Я объяснил это, Мартину, держась за него, чтобы не упасть. А шли мы, ничего не видя, кроме малиновой стены, такой же, как и у входа в зал, вернее, места, куда провалился Мартин и откуда, как факир из пламени, вышел Зернов. Сейчас он дошел до стены и, обернувшись, поощрительно махнул нам рукой:
– Догоняйте!
И нырнул в малиновую дымку, издали казавшуюся совершенно непроходимой.
На этот раз путешествие сквозь стену показалось мне короче и будничное. Не было ни страха, ни удивления. Я просто шагнул в спрессованный газ и, задержав на минуту дыхание, вышел с противоположной стороны. Вышел и… ничего не увидел.
Меня окружал знакомый красный туман, такой же густой и плотный, как на лестнице в парижском отеле «Омон». Я не видел ни Зернова, ни Мартина: может быть, они еще не вышли из газовой стены, а может быть, молча стояли рядом, в двух шагах, и меня тоже не видели. Я поднес руку к глазам. Сквозь красную муть проступили еле заметные очертания растопыренной пятерни. Так видно сквозь черное стекло защитной маски электросварщика. Вся разница заключалась в том, что стекло было красным.
– Борис! Дон! – позвал я.
– Юри? – Голос Мартина прозвучал сзади. – Ты где?
Чья-то тяжелая рука нашла мое плечо, и голос Мартина удовлетворенно произнес:
– Нашел! Туман проклятый.
– А теперь найдите меня, – воззвал невидимый Зернов. Судя по голосу, его крайне забавляла создавшаяся ситуация.
Я пошарил рукой в окружавшем нас малиновом киселе и поймал руку Зернова, ощутив легкое пожатие его пальцев. Он словно говорил мне: «Все в порядке, Юрка. Нам ничто не грозит – сам знаешь…»
Да, я знал, что нам ничто не грозит. Знал и то, что мы участвуем в гигантском спектакле, поставленном нашими знакомцами из Антарктиды. Но в качестве кого? Судя по первому действию – актеров. С заранее написанными ролями. Где надо – удивиться. Где надо – испугаться. А сколько актов в этом спектакле? Что будет с его героями? Трагический финал или хэппи энд? Наверняка даже всезнающий Борис не мог бы ответить на эти вопросы. Что ж, подождем. У нас еще многое впереди. Много времени и много событий.
Мы стояли, взявшись за руки, невидимые друг другу, топтались и молчали. Каждый мучительно соображал: «Что же дальше?» В общем-то, сомнений не было: надо идти. Стоять и ждать «видения, непостижного уму», явно бессмысленно. Красный кисель придуман не для нас и не минуту назад. Он чему-то служит в этой дьявольской кухне, как и огненная каша под магнитной пленкой «Генисаретского озера». Но куда идти? В какую сторону? Мы оказались в нелегком положении витязей на распутье: направо пойдешь – в беду попадешь, налево двинешься – с бедой не разминешься. Беда не беда, как говорится, но идти наобум было страшновато.
Молчание нарушил Зернов:
– Стоянка отменяется. Пошли.
– Куда?
– Куда глаза глядят, если применимо сейчас это понятие.
Мы двинулись ощупью, как слепые, крепко взявшись за руки, долго пробуя ногой пол, прежде чем сделать очередной шаг. Невольно вспомнилось когда-то прочитанное: «Я спотыкаюсь, бьюсь, живу, туман, туман – не разберешься…» Сколько времени мы шли? Полчаса? Час? Я перестал ощущать время, как запертый в сурдокамере. Не всякий кандидат в космонавты выдерживает это испытание, оставленный один на один со своими мыслями, страхами и надеждами.
Куда мы шли, а вернее, плыли в этом желе, я не знал. Просто шел, механически перебирая ногами, чтоб только не останавливаться, не терять ощущения реальности. Внезапно Зернов, шедший впереди, отшатнулся.
– Что случилось?
– Некуда дальше – стена.
– Так иди сквозь. Это же кисель.
– Был кисель. А сейчас резина. Я кулак отшиб.
Я попробовал пройти и наткнулся на нечто твердое, как протектор.
– Значит, назад под купол?
– Подождем, – философски заметил Зернов. – Стена у «Генисаретского озера» тоже не сразу открылась. Повторим опыт Мартина.
– Какой опыт?
– Прислонюсь. – Он помолчал. – Провалюсь – подам голос. Все на ощупь, как в стране слепых. Небольшое удовольствие для зрячего.
– А как вы догадались, что стена именно здесь? – спросил Мартин.
– Логически. Если сзади вход, впереди выход.
– А если это не выход?
– Будем его искать.
Перспектива снова бродить в багровом тумане мало прельщала. Я уже хотел было объявить об этом Зернову, как он закричал:
– Стена открылась! Скорее!
Шаг вперед – и плотный багровый газ снова сменился розовой дымкой, в которой все стало видно – и наши сцепившиеся в тревоге руки, и наши лица, на которых радость боролась с только что пережитым испугом.
25. ШАГИ ПО ЛИЦУ
Перед нами был зал, большой и высокий, как закрытый теннисный корт стадиона «Динамо». Холодный и мрачноватый, он освещался множеством нелепых светильников, в беспорядке расставленных на полу. Они напоминали бесформенные мешки, набитые чем-то вязким и блестящим, как рыбья чешуя. Она и была источником этого холодного серебристого света, позволявшего видеть привычно красные стены зала, его неровный, но твердый пол и растекшееся золотое пятно посреди, такое большое, что казалось, здесь вылили, по крайней мере, цистерну золотой краски, которой подновляют изделия из папье-маше в декорационных мастерских Большого театра.
Не скрою, это было красиво: мерцающие серебряные фонари и гигантская золотая монета, небрежно брошенная Гулливером на черный пол Лилипутии.
– Усиление пульсации, – подметил Зернов. – Что это? Начало нового действия?
– Ты о чем?
– «Мешки» пульсируют.
Я присмотрелся. «Мешки» действительно пульсировали, но не все и по-разному. Пульсация одних походила на равномерное и медленное дыхание, словно в них периодически то накачивали, то выпускали воздух. Другие «дышали» часто и неровно, а серебристое сияние в них в такт этим «вздохам» то усиливалось, то слабело, почти угасая. Лишь еле заметные искорки пробегали тогда по гладкой коже «мешка».
– А вдруг они живые? – насторожился Мартин.
– Любопытная штука, – продолжал, не слушая его, Зернов. – Посмотрите-ка сюда: у стены, третий слева.
С третьим слева «мешком» происходило действительно что-то странное. «Дыхание» его стало мелким и частым, вероятно, больше ста «вздохов» в минуту, а мерцающее сияние превратилось в ровный, особенно яркий свет. И оно все усиливалось, а «мешок» уже не дышал, он словно подскакивал на месте, и скачки с каждой секундой становились все отчетливее. И вдруг он, сорвавшись с места, большими прыжками стал продвигаться вперед, лавируя между светящимися собратьями.
Он направлялся к золотому пятну, с каждым разом удлиняя прыжок. Зернов схватил меня за руку и даже пригнулся, наблюдая за ожившим светильником.
– Сейчас, сейчас… – бормотал он, – ну, еще немного, еще…
И, словно услышав его слова, «мешок» сделал гигантский прыжок, точно опустившись на золотое пятно. Пульсация его тут же прекратилась, он вспыхнул уже не серебристым, а белым, как от накала, светом – и пропал. Загадочно и бесследно, будто его не было и в помине.
– Финис, – по привычке сказал Зернов. – Ну а где следующий?
Он явно не удивился ни поведению взбесившегося «мешка», ни его загадочному исчезновению. В глазах его я читал только любопытство – не праздное любопытство зеваки, охочего до необычных зрелищ, а пытливое любопытство ученого, встретившегося с Неведомым.
– Куда же он делся? – спросил Мартин.
– Сгорел в пещи огненной, – сказал я.
– Она же холодная.
– А ты пощупай.
– Что-то не хочется, – засмеялся Мартин.
– И не советую, – вмешался Зернов, – не подстрекай, Юра. Все здесь сложно, необычно и небезопасно. Может быть, даже очень опасно. Экспериментировать не будем, тем более что готов еще один подопытный кролик.
Еще один «мешок» в точности повторил действия своего предшественника. Так же медленно разгорался, лихорадочно пульсируя и подпрыгивая, так же бодро допрыгал до середины золотого пятна, так же вспыхнул напоследок и пропал, не оставив ни гари, ни копоти.
– Мне кажется, – заметил Зернов, – что воздух у пятна должен нагреваться.
– Почему?
– Давай проверим.
– Может быть, не стоит, – нерешительно возразил я. – Кто знает, что это за фокусы!
Но Зернов уже пробирался к золотой кляксе, лавируя среди агонизирующих «мешков».
– Так и есть. – Он обернулся и помахал нам рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Страшновато? – ободряюще улыбнулся Мартин. – Мне тоже. – Он помолчал и прибавил, словно прочел мои мысли: – Как озеро, правда? И ветер свистит в камышах.
Я прислушался. Чуть слышный протяжный свист пронесся над колеблющейся гладью озера. Секунду спустя он повторился, стих и снова возник, будто кто-то невидимый, сложив трубочкой губы, насвистывает ритмически несложный мотив.
– Это не озеро, – сказал до сих пор молчавший Зернов.
Он присел на корточки, пристально всматриваясь в его непрозрачную зыбкую черноту. Потом протянул руку и коснулся его неровной поверхности. Из-под пальцев тотчас же побежали мелкие барашки волн, а свист усилился, окреп на секунду и опять затих.
– Знаете, на что это похоже? – Зернов произнес это уверенно, как разгадавший загадку. – На зыбучие пески. Волны и свист… – Он передернулся. – Неверный шаг – и конец. Засосет намертво.
– Что же делать? – почему-то шепотом спросил Мартин. – Бежать?
– Куда? – усмехнулся я.
– И зачем? – сказал Зернов.
Сейчас он походил на человека, что-то решившего, но еще колеблющегося. Он стоял, раскачиваясь на носках, с отведенными назад руками. Так стоят перед канавой или ручейком, раздумывая, сможешь ли перепрыгнуть. Потом снова присел на корточки, снова коснулся «озера», прислушался к свисту и вдруг, выпрямившись, быстро шагнул вперед. Я не успел задержать его, а он уже шагал по «воде», уверенно балансируя на ее зыбкой поверхности.
– Стой! – хрипло крикнул Мартин.
Зернов остановился. Волны, вызванные его шагами, медленно опадали, превращаясь в уже знакомую мелкую рябь.
– Зачем? – повторил Зернов и шагнул дальше. – Пошли. Не век же здесь отсиживаться.
Переглянувшись, мы осторожно последовали примеру Зернова, ступив на «воду» и убедившись, что она держит, как батут. Не знаю, что испытывал Христос, шагая по зыбкой глади Генисаретского озера, но думаю, что особого удовольствия это ему не доставило. Тугая пленка под ногами то уходила вниз воронкой, то взбучивалась пузырем, и если бы не Мартин, я бы давно растянулся на глянцевых «волнах» этого «озера». А Зернов шел балансируя, словно канатоходец на проволоке, ловко и элегантно, – только шест в руки и на арену. Где-то посреди этой пленки он вдруг остановился и указал под ноги:
– Смотрите.
Я вгляделся и замер от удивления. Прямо под стекловидной оболочкой «озера» текла и вспучивалась густая огненно-красная масса. Она медленно переваливалась, как под лопастями гигантской мешалки, и на ее поверхности то и дело вздувались и лопались светящиеся пузырьки.
– Если б мы были на Земле, – размышлял вслух Зернов, – я бы сказал, что все это похоже на плазму, запертую в магнитной ловушке. Такая штука называется плазмотроном и применяется, например, для химического синтеза… Но мы, к сожалению, не на Земле.
По-видимому, он хотел сказать, что земной ученый объяснить этого не сможет, и, не продолжая, пошел вперед. Пленка прогибалась и вспучивалась, а он все шел, и каждый шаг его вздымал ровные гребешки «волн». Мне вспомнился фильм Пазолини: темная гладь Генисаретского озера, лодка с апостолами вдали и черная фигурка Христа. Картина повторялась, только на этот раз в цвете.
– Ты что-нибудь понимаешь? – толкнул меня Мартин.
– Я – нет.
– А он?
Я слишком хорошо знал Зернова, чтобы догадаться: он что-то придумал. И, как всегда, хочет сначала проверить догадку, прожевать и переварить ее, прежде чем поделиться с нами. Я объяснил это, Мартину, держась за него, чтобы не упасть. А шли мы, ничего не видя, кроме малиновой стены, такой же, как и у входа в зал, вернее, места, куда провалился Мартин и откуда, как факир из пламени, вышел Зернов. Сейчас он дошел до стены и, обернувшись, поощрительно махнул нам рукой:
– Догоняйте!
И нырнул в малиновую дымку, издали казавшуюся совершенно непроходимой.
На этот раз путешествие сквозь стену показалось мне короче и будничное. Не было ни страха, ни удивления. Я просто шагнул в спрессованный газ и, задержав на минуту дыхание, вышел с противоположной стороны. Вышел и… ничего не увидел.
Меня окружал знакомый красный туман, такой же густой и плотный, как на лестнице в парижском отеле «Омон». Я не видел ни Зернова, ни Мартина: может быть, они еще не вышли из газовой стены, а может быть, молча стояли рядом, в двух шагах, и меня тоже не видели. Я поднес руку к глазам. Сквозь красную муть проступили еле заметные очертания растопыренной пятерни. Так видно сквозь черное стекло защитной маски электросварщика. Вся разница заключалась в том, что стекло было красным.
– Борис! Дон! – позвал я.
– Юри? – Голос Мартина прозвучал сзади. – Ты где?
Чья-то тяжелая рука нашла мое плечо, и голос Мартина удовлетворенно произнес:
– Нашел! Туман проклятый.
– А теперь найдите меня, – воззвал невидимый Зернов. Судя по голосу, его крайне забавляла создавшаяся ситуация.
Я пошарил рукой в окружавшем нас малиновом киселе и поймал руку Зернова, ощутив легкое пожатие его пальцев. Он словно говорил мне: «Все в порядке, Юрка. Нам ничто не грозит – сам знаешь…»
Да, я знал, что нам ничто не грозит. Знал и то, что мы участвуем в гигантском спектакле, поставленном нашими знакомцами из Антарктиды. Но в качестве кого? Судя по первому действию – актеров. С заранее написанными ролями. Где надо – удивиться. Где надо – испугаться. А сколько актов в этом спектакле? Что будет с его героями? Трагический финал или хэппи энд? Наверняка даже всезнающий Борис не мог бы ответить на эти вопросы. Что ж, подождем. У нас еще многое впереди. Много времени и много событий.
Мы стояли, взявшись за руки, невидимые друг другу, топтались и молчали. Каждый мучительно соображал: «Что же дальше?» В общем-то, сомнений не было: надо идти. Стоять и ждать «видения, непостижного уму», явно бессмысленно. Красный кисель придуман не для нас и не минуту назад. Он чему-то служит в этой дьявольской кухне, как и огненная каша под магнитной пленкой «Генисаретского озера». Но куда идти? В какую сторону? Мы оказались в нелегком положении витязей на распутье: направо пойдешь – в беду попадешь, налево двинешься – с бедой не разминешься. Беда не беда, как говорится, но идти наобум было страшновато.
Молчание нарушил Зернов:
– Стоянка отменяется. Пошли.
– Куда?
– Куда глаза глядят, если применимо сейчас это понятие.
Мы двинулись ощупью, как слепые, крепко взявшись за руки, долго пробуя ногой пол, прежде чем сделать очередной шаг. Невольно вспомнилось когда-то прочитанное: «Я спотыкаюсь, бьюсь, живу, туман, туман – не разберешься…» Сколько времени мы шли? Полчаса? Час? Я перестал ощущать время, как запертый в сурдокамере. Не всякий кандидат в космонавты выдерживает это испытание, оставленный один на один со своими мыслями, страхами и надеждами.
Куда мы шли, а вернее, плыли в этом желе, я не знал. Просто шел, механически перебирая ногами, чтоб только не останавливаться, не терять ощущения реальности. Внезапно Зернов, шедший впереди, отшатнулся.
– Что случилось?
– Некуда дальше – стена.
– Так иди сквозь. Это же кисель.
– Был кисель. А сейчас резина. Я кулак отшиб.
Я попробовал пройти и наткнулся на нечто твердое, как протектор.
– Значит, назад под купол?
– Подождем, – философски заметил Зернов. – Стена у «Генисаретского озера» тоже не сразу открылась. Повторим опыт Мартина.
– Какой опыт?
– Прислонюсь. – Он помолчал. – Провалюсь – подам голос. Все на ощупь, как в стране слепых. Небольшое удовольствие для зрячего.
– А как вы догадались, что стена именно здесь? – спросил Мартин.
– Логически. Если сзади вход, впереди выход.
– А если это не выход?
– Будем его искать.
Перспектива снова бродить в багровом тумане мало прельщала. Я уже хотел было объявить об этом Зернову, как он закричал:
– Стена открылась! Скорее!
Шаг вперед – и плотный багровый газ снова сменился розовой дымкой, в которой все стало видно – и наши сцепившиеся в тревоге руки, и наши лица, на которых радость боролась с только что пережитым испугом.
25. ШАГИ ПО ЛИЦУ
Перед нами был зал, большой и высокий, как закрытый теннисный корт стадиона «Динамо». Холодный и мрачноватый, он освещался множеством нелепых светильников, в беспорядке расставленных на полу. Они напоминали бесформенные мешки, набитые чем-то вязким и блестящим, как рыбья чешуя. Она и была источником этого холодного серебристого света, позволявшего видеть привычно красные стены зала, его неровный, но твердый пол и растекшееся золотое пятно посреди, такое большое, что казалось, здесь вылили, по крайней мере, цистерну золотой краски, которой подновляют изделия из папье-маше в декорационных мастерских Большого театра.
Не скрою, это было красиво: мерцающие серебряные фонари и гигантская золотая монета, небрежно брошенная Гулливером на черный пол Лилипутии.
– Усиление пульсации, – подметил Зернов. – Что это? Начало нового действия?
– Ты о чем?
– «Мешки» пульсируют.
Я присмотрелся. «Мешки» действительно пульсировали, но не все и по-разному. Пульсация одних походила на равномерное и медленное дыхание, словно в них периодически то накачивали, то выпускали воздух. Другие «дышали» часто и неровно, а серебристое сияние в них в такт этим «вздохам» то усиливалось, то слабело, почти угасая. Лишь еле заметные искорки пробегали тогда по гладкой коже «мешка».
– А вдруг они живые? – насторожился Мартин.
– Любопытная штука, – продолжал, не слушая его, Зернов. – Посмотрите-ка сюда: у стены, третий слева.
С третьим слева «мешком» происходило действительно что-то странное. «Дыхание» его стало мелким и частым, вероятно, больше ста «вздохов» в минуту, а мерцающее сияние превратилось в ровный, особенно яркий свет. И оно все усиливалось, а «мешок» уже не дышал, он словно подскакивал на месте, и скачки с каждой секундой становились все отчетливее. И вдруг он, сорвавшись с места, большими прыжками стал продвигаться вперед, лавируя между светящимися собратьями.
Он направлялся к золотому пятну, с каждым разом удлиняя прыжок. Зернов схватил меня за руку и даже пригнулся, наблюдая за ожившим светильником.
– Сейчас, сейчас… – бормотал он, – ну, еще немного, еще…
И, словно услышав его слова, «мешок» сделал гигантский прыжок, точно опустившись на золотое пятно. Пульсация его тут же прекратилась, он вспыхнул уже не серебристым, а белым, как от накала, светом – и пропал. Загадочно и бесследно, будто его не было и в помине.
– Финис, – по привычке сказал Зернов. – Ну а где следующий?
Он явно не удивился ни поведению взбесившегося «мешка», ни его загадочному исчезновению. В глазах его я читал только любопытство – не праздное любопытство зеваки, охочего до необычных зрелищ, а пытливое любопытство ученого, встретившегося с Неведомым.
– Куда же он делся? – спросил Мартин.
– Сгорел в пещи огненной, – сказал я.
– Она же холодная.
– А ты пощупай.
– Что-то не хочется, – засмеялся Мартин.
– И не советую, – вмешался Зернов, – не подстрекай, Юра. Все здесь сложно, необычно и небезопасно. Может быть, даже очень опасно. Экспериментировать не будем, тем более что готов еще один подопытный кролик.
Еще один «мешок» в точности повторил действия своего предшественника. Так же медленно разгорался, лихорадочно пульсируя и подпрыгивая, так же бодро допрыгал до середины золотого пятна, так же вспыхнул напоследок и пропал, не оставив ни гари, ни копоти.
– Мне кажется, – заметил Зернов, – что воздух у пятна должен нагреваться.
– Почему?
– Давай проверим.
– Может быть, не стоит, – нерешительно возразил я. – Кто знает, что это за фокусы!
Но Зернов уже пробирался к золотой кляксе, лавируя среди агонизирующих «мешков».
– Так и есть. – Он обернулся и помахал нам рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49