— Что ж, должно быть, Реймкин попал к кому-то другому, — предположил я.
— Должно быть. Но его нет в списках лошадей, проходящих обучение у кого-либо из тренеров. Я, знаете ли, специально проверяла. Считала оскорбительным само предположение, что Ларри Трент мог отправить лошадь к кому-то другому, а не Джеку, который помог ему выиграть столько скачек. Но Реймкин не значился нигде и за весь сезон ни разу не участвовал в скачках. Я искала… Но этот Реймкин… он точно куда-то испарился…
Глава 6
Затем Флора отвела меня в кухню, собрать уцелевшие бокалы. Их оказалось ровно девятнадцать.
— Вы уж извините, — сказала она. Я пожал плечами.
— Ну что вы! Ничего страшного. Просто удивительно, что эти еще сохранились. И не расстраивайтесь, все мое имущество застраховано.
Она помогла уложить пережившие катастрофу бокалы в коробку, которую я предусмотрительно захватил с собой. Круглое добродушное ее лицо отражало тревогу.
— Страховка! — воскликнула она. — Все утро я слышу только это слово. Но кто, позвольте спросить, страхует против такой трагедии? Разумеется, у нас не было никакой страховки, это ведь просто смешно — страховать прием. А та молоденькая пара, бедняги… ну, владельцы фургона… Я говорила с Салли… это жена… по телефону сегодня днем, и она, несчастная, вся в слезах, только и твердила, что ее Питер всегда оставляет машину на ручнике, никогда, никогда не снимает фургон с тормозов на стоянке и что они будут просто разорены, если страховая компания сумеет доказать преступную халатность в обращении с транспортным средством. Бедняги, как мне их жаль! — Она подняла на меня глаза. — А вот дверцы он не запирал. Я специально спрашивала. Боюсь, что рассердила ее. Она ответила: «Разве вы запираете дверцы, приехав в гости к друзьям?»
Я с горечью вспомнил об украденном шампанском и промолчал.
— И еще она сказала, что приехали они в фургоне только потому, что купили по пути к нам нового гунтера и собирались потом отвезти его домой. Гунтер все еще у нас, на заднем дворе, в одном свободном стойле. Салли говорит, что не желает больше его видеть. Бедняжка Салли, совсем обезумела от горя! И вообще, все это просто ужасно!
Флора вызвалась проводить меня до фургона. Я нес коробку с пустыми бокалами и видел, до чего ей не хочется отпускать меня.
— Мы же не подготовили отчета для Джека! — воскликнула она. Пришлось вернуться в кухню и заняться отчетом.
— Если вам и завтра будет не по себе, — сказал я, — могу приехать снова на «вечерние стойла». Нет, честное слово, мне даже понравилось.
— Вы просто прелесть, Тони, дорогой! — сказала она. — Буду страшно рада видеть вас, — и снова пошла провожать меня к машине.
— Полиция все утро крутилась возле этого несчастного фургона, — заметила она, кивком указав на притихшего зеленого монстра. — Сыпали на него какой-то порошок, качали головами.
— Наверное, отпечатки пальцев искали, — предположил я.
— Наверное. Уж не знаю, что они там нашли, но по всему видно, были недовольны. Вы же знаете, что это за народ. Никогда ничего не объяснят.
— А вы сами… пробовали посмотреть, когда они убрались? — спросил я.
Она отрицательно покачала головой, точно у нее и в мыслях ничего подобного не было. Однако тут же направилась через лужайку к фургону. Я последовал за ней, и мы вместе обошли машину, разглядывая прилипшую к бортам розовато-серую пыль со смазанными отпечатками.
— Да его уже целая сотня людей успела перетрогать, — решительно заявила Флора.
В том числе крановщики, подумал я, и люди, выпускавшие лошадь наружу, и многие другие до того.
Сам не пойму, что вдруг на меня нашло. Но я распахнул дверцу, по-прежнему не запертую, и влез в кабину.
— А вы уверены, что можно, дорогой? — встревожилась Флора.
— Но ведь они вам не говорили, дорогая, что нельзя, верно?
— Нет… Во всяком случае, не сегодня.
— Тогда и беспокоиться не о чем.
Я огляделся. Внутри кабины пыли было еще больше. И масса отпечатков, только менее смазанных, чем снаружи. Я с любопытством разглядывал их, но многого не ожидал: ведь как это делается по-настоящему, видеть мне ни разу не доводилось. Разве что в кино.
И тут вдруг, приглядевшись, я заметил нечто такое, от чего меня словно током пронзило.
Отпечатки… они были крохотные.
Крохотные отпечатки по всей виниловой поверхности обоих передних сидений. Крохотные отпечатки на руле, на рычаге переключения скоростей, на тормозе. Совсем маленькие…
Я вылез из кабины, спрыгнул на землю и рассказал о своем открытии Флоре. Рассказал также и о том, как встрепенулся детектив Уильсон, когда я упомянул о маленьком мальчике с собакой.
— Так вы хотите сказать… — похоже, она была крайне огорчена, — что виной всему этому кошмару был ребенок?
— Да, думаю, да. Вы же знаете, как любят играть ребятишки. И просто обожают машины. Так и норовят залезть в фургон, когда я развожу заказы. Маленькие разбойники, за ними глаз да глаз. Наверное, этот мальчик снял фургон с ручника, а потом включил передачу. А потом испугался и выскочил вместе с собакой, а фургон покатился вниз по склону, набирая скорость.
— О Господи! — удручена она была сверх всякой меры. — Но чей ребенок?
Я постарался как можно подробнее описать мальчугана, на что она сказала, что такого вроде бы не знает. К тому же ребятишки так быстро растут и меняются.
— Ничего, — сказал я. — У Уильсона имеются адреса всех ваших гостей. Он найдет. И потом, Флора, дорогая, надо радоваться, что все обернулось именно так. Если всему виной маленький мальчик, снявший машину с тормозов, ваши друзья, Питер и Салли, спасены.
— Нет, это не их ребенок… у них нет детей. Бедный глупый малыш!
— Если у людей хватит здравого смысла, в чем лично я не уверен, — заметил я, — они не станут говорить ребенку, что он убил восемь человек. Во всяком случае, до тех пор, пока мальчик не повзрослеет.
По пути домой от Флоры я дальше второй доставки не продвинулся, поскольку мой постоянный клиент, адвокат на пенсии, был просто в восторге (если верить его словам), что заказ привез лично я. И тут же пригласил зайти и распить бутылочку «Шато Пальмер» урожая 1970 года, содержимое которой только что перелил в графин.
Мне был симпатичен этот человек, изрядно обогативший свой опыт и расширивший кругозор за время отпусков, которые проводил, объезжая различные виноградники, и мы провели вечер за приятной беседой, рассуждая о волшебных маленьких виноградниках в Пойя и Марго <Области во Франции, вблизи р. Жиронды.>, а также о несравненных достоинствах крупного винограда «Каберне савиньон», который, не теряя достоинства, умудрялся произрастать чуть ли не во всех широтах. При наличии, разумеется, пусть даже самой скудной почвы и солнца.
Супруга адвоката, как выяснилось, навещала ка-ких-то родственников. А потому угощение он предложил незамысловатое — холодный ростбиф с кларетом, и я охотно принял его, особенно с учетом того факта, что дом мой пуст и никто меня там не ждет. Мало того, адвокат настоял, чтоб мы открыли бутылочку «Кло Сент Жака» урожая 1982 года, с тем чтоб выпить ее чуть позже.
— Не каждый день, — заметил он в ответ на мои протесты, — в доме бывает человек, с которым можно разделить удовольствие от столь изысканного напитка. Мы с женой прекрасно ладим, однако даже после прожитых вместе долгих лет бедняжка предпочитает к обеду ординарное «Божоле» или же непритязательное мозельское. Сегодня, и, пожалуйста, не спорьте, мой дорогой друг, сегодня у меня настоящий праздник вкуса!
У меня — тоже. И я отведал и «Шато Пальмера», и «Кло Сент Жака», которое вообще впервые попробовал в прошлом году, когда продал ему несколько бутылок, и был приятно удивлен, обнаружив, что это замечательное вино меняет цвет от пурпурного до чистого и глубокого темно-красного, присущего только самым лучшим бургундским винам — по мере того, как набирает зрелость и силу. Стало быть, его можно улучшить, подумал я, а адвокат, словно прочитав мои мысли, заметил, что попробует отложить одну бутылку на год.
— Но я старею, мой добрый дорогой друг, старею. И хотел бы насладиться своими скоровищами, пока еще не поздно.
Короче, слово за слово, и было уже почти двенадцать, когда я наконец отправился домой. Алкоголь разлагается в крови со скоростью один стакан вина в час, размышлял я, ведя машину, так что если учесть, что выпил я шесть стаканов за пять часов, при удачном стечении обстоятельств могу сойти за трезвого. Нет, нельзя сказать, чтоб меня мучили угрызения совести. Просто в интересах бизнеса я не мог позволить себе лишиться водительских прав.
Может, из-за вина, может, из-за всех треволнений и физических нагрузок, испытанных накануне, спал я долго и крепко, плохие сны мне не снились, а проснувшись утром, обнаружил, что чувствую себя куда лучше обычного в преддверии нового дня. Вообще по утрам я чувствую себя лучше, чем вечером и ночью. Выйти из дома, заняться делами — это далеко не самое страшное. Возвращаться домой — вот сущий ад.
Не так давно, беседуя со мной по телефону, мать вдруг предложила продать все и переселиться в другое место.
— Ты никогда не будешь там счастлив, — сказала она. — Ничего не получится.
— Но ведь ты не переехала, когда умер отец, — возразил я.
— Ну, начать с того, что этот дом всегда принадлежал мне, — заметила она. — Достался по наследству от семьи. А это большая разница, Тони, дорогой.
Я не совсем понял, в чем заключалась разница, но спорить не стал. Возможно, она и права, возможно, мне действительно стоит переехать, думал я и оставался на месте. Все воспоминания, связанные с Эммой, тут же оживали, стоило мне войти в этот старый перестроенный коттедж с видом на Темзу; и оставить его — означало предать Эмму, граничило с почти физической изменой ей. И еще казалось, что если я продам дом, то испытаю не облегчение, а лишь чувство вины; и вот я остался, и по ночам обливался потом в тоске о ней, и исправно платил по закладным, и не находил себе покоя.
Адреса утренних доставок оказались страшно разбросанными, и мне пришлось изрядно помотаться по городу, но я не сетовал. Развоз заказов на дом приносил очень хорошую прибыль.
Плохие новости распространяются по свету со скоростью звуков африканских тамтамов — прибыв в четверть одиннадцатого по последнему в списке адресу, я вдруг услышал о «Серебряном танце луны».
— Просто ужас, что творится! — весело заметила женщина, распахивая передо мной заднюю дверь дома на окраине Ридинга. — Какие-то типы вломились туда ночью и вынесли все, вплоть до последней бутылочки!
— Что, серьезно? — спросил я.
Она счастливо закивала, явно упиваясь дурными новостями.
— Мне только что молочник сказал, минут пять тому назад. Ресторан-то у нас тут, прямо под боком, через дорогу. Ну вот, заходит он туда, как обычно, с молоком, а там полицейских пруд пруди, стоят и чешут в затылках, как полные придурки. Так он, во всяком случае, выразился. Он, знаете, не больно-то обожает полицию.
Я отнес коробки в кухню и стал ждать, пока она выпишет чек.
— А вы знаете, что владелец «Серебряного танца» погиб в воскресенье, во время того несчастного случая, когда на людей наехал фургон?
Я ответил, что да, вроде бы слышал.
— Мерзость, правда? Не успел человек умереть, как тут же являются воры и грабят его заведение!
— Да, мерзость, — согласился я.
— До свидания, мистер Бич, — весело попрощалась она. — Согласитесь, было бы очень скучно жить на свете, если б ничего плохого не происходило, верно?
Ограбленный ресторан действительно находился невдалеке от ее дома, по пути в лавку, и вот я, сжигаемый самым бесстыдным любопытством, приблизившись, сбавил скорость. Примерно на том же месте, где запарковался вчера Риджер, стояла полицейская машина. И я, поддавшись неясному побуждению, свернул с дороги и затормозил рядом.
Ни снаружи, на улице, ни внутри, в холле, не было видно ни души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50