Уиллис уже потянулся к своему плащу.
– Нет, – сказал Бернс, – оставь его мне. Где он живет, Коллинз?
Глава 16
На крыше было очень холодно, пожалуй, холоднее, чем где бы то ни было в городе. Ветер свистел между труб и пробирал до мозга костей. С крыши был виден почти весь город со всеми его "огнями и мелкими тайнами.
Он постоял минуту, глядя поверх крыши и пытаясь понять, почему все пошло прахом. План казался таким хорошим, а вот на тебе – провалился. «Слишком много людей», – подумал он. Когда людей слишком много, дело не ладится.
Он вздохнул и повернулся спиной к колючему ветру, проникавшему сквозь все швы одежды и все оконные щели. Он чувствовал себя очень усталым и одиноким. С таким прекрасным планом можно было рассчитывать на лучшее. Понурившись, он поплелся к голубятне. Вынул ключ из кармана, отпер замок, повесил его снова на скобу. Голуби встрепенулись, захлопали крыльями, но вскоре успокоились.
Трубастую голубку он увидел сразу.
Она лежала на полу голубятни, и он тотчас же понял – умерла.
Он осторожно нагнулся, поднял птицу на вытянутых руках и посмотрел так, словно взгляд его мог возвратить ее к жизни.
Неожиданно все опротивело. Это и должно было закончиться жестокой, нелепой смертью его трубастой голубки.
Он продолжал держать ее на вытянутых руках. Руки теперь дрожали, и он не мог унять дрожь. Он вышел из голубятни с птицей в руках. Подошел к краю крыши и сел, опираясь спиной о трубу. Осторожно положил голубку возле ног, а затем, словно не зная, чем занять руки, поднял обломок кирпича и стал вертеть его в руках. Этим он и занимался, когда на крыше появился другой мужчина.
Мужчина огляделся и прямиком направился к сидящему человеку.
– Дуглас Пэтт? – спросил мужчина.
– Что вам угодно? – ответил сидящий. Он посмотрел в глаза подошедшему. Суровые глаза.
Мужчина стоял, чуть подавшись вперед против ветра и держа руки в карманах плаща.
– Я лейтенант Бернс, – сказал мужчина.
Они молча смотрели друг на друга. Пэтт даже не пытался встать. Он по-прежнему медленно вертел в руках обломок кирпича. Мертвая птица лежала у ног.
– Как ты добрался до меня? – спросил он наконец.
– Дикки Коллинз, – объяснил Бернс.
– М-м-м, – сказал Пэтт. Ему уже было все равно. – Я так и думал, что он сломается, если вы доберетесь до него.
Пэтт покачал головой.
– Слишком много людей, – сказал он и бросил взгляд на птицу. Рука его крепче сжала кирпич.
– Чего ты хотел добиться, Пэтт?
– Я? – переспросил Пэтт и начал подниматься. Бернс двигался быстро, и к тому времени, как Пэтт встал на колени, на него уже смотрело дуло револьвера. Но Пэтт вроде бы и не замечал оружия. Он не отрывал взгляда от лежащей перед ним птицы.
– Я? Чего я хотел добиться? Хорошей жизни, лейтенант.
– Каким образом?
– Этот мальчишка, Болто... Ты ведь уже знаешь о Болто? Какая глупость! Странно это... но этот сопляк Болто пришел ко мне и говорит: «Как тебе нравится? Аннабелль говорит, что у него есть приятель-наркоман, отец которого командует детективами восемьдесят седьмого участка». Вот что рассказал мне Болто, лейтенант.
Бернс внимательно следил за ним. Пэтт медленно поднял кирпич и так же медленно, почти нежно, опустил его на тельце мертвой птицы. Он поднимал и опускал кирпич снова и снова. Кирпич покрылся кровью и перьями. Казалось, что Пэтт не осознает, что делает.
– Я вот что решил, лейтенант. Я решил, что заманю твоего сына в ловушку, достаточно серьезную, а потом приду к тебе, лейтенант, и выложу карты на стол: «Вот какие дела, лейтенант. Если ты не станешь мне помогать, о твоем сыне напишут все газеты». А поскольку сына твоего будут обвинять в убийстве, то никуда ты не денешься. Будешь помогать как миленький.
Он все бил и бил кирпичом. Бернс отвел взгляд от кровавых останков птицы.
– Какой помощи ты от меня ожидал?
– Я толкач, – сказал Пэтт. – Но я боюсь. Я мог бы легко расширить дело, если бы не боялся. Я боюсь ареста. Мне нужна была твоя помощь. Я хотел, чтобы ни ты, ни кто-то из твоих сыщиков меня и пальцем тронуть не могли. Я хотел свободно ходить по участку и продавать товар там, где захочу, не боясь ареста. Вот чего я хотел, лейтенант.
– Ты бы этого никогда не добился, – сказал Бернс. – Ни от меня, ни от любого другого полицейского.
– Может, от тебя и не добился бы. Но как же это было бы здорово, лейтенант. Я пообещал этому придурку Аннабеллю много товара. А за товар, сказал я ему, мне нужен только шприц с отпечатками пальцев твоего сына. Он заманил твоего сына к себе, дал ему дозу бесплатно, а перед тем, как тот ушел, поменял шприцы. После ухода твоего сына я наведался к Аннабеллю. Он уже клевал носом. Я зарядил шприц дозой героина, которая могла бы убить троих сразу. Он даже не почувствовал, как я колю его. Потом я взял шприц твоего сына из кармана Аннабелля и положил его на койку рядом с ним.
– А зачем веревка? – спросил Бернс.
Пэтт продолжал молотить кирпичом, разбрызгивая кровь по гудрону крыши.
– Эта идея пришла мне в голову потом. Вдруг меня осенило: а что, если подумают, будто это самоубийство? Или же просто случайная передозировка? Что останется от подстроенного убийства? Тогда-то я и обвязал веревкой шею Аннабелля. Полиция, решил я, быстро поймет, что веревку завязали уже после убийства. Я хотел, чтобы они знали, что это убийство, потому что мне нужен был твой сын. Он стал бы отмычкой к свободному участку.
– К свободному участку, – повторил Бернс.
– Да, – подтвердил Пэтт. – Но не выгорело. Потом еще Мария и старуха – почему все так запуталось?
Он поднял кирпич и глянул на птицу. Она превратилась в месиво из мяса и перьев. Кирпич и руки Пэтта были в крови. Он посмотрел на кирпич, потом на свои руки – так, будто видел их впервые. И вдруг, совершенно, неожиданно, разрыдался.
– Пошли со мной, – мягко сказал Бернс.
Его поместили в камеру предварительного заключения 87-го участка и предъявили обвинение в трех убийствах. После этого Бернс поднялся в свой кабинет и постоял у окна, глядя на деревья. Часы на парковой башне показывали, что до полуночи осталось пять минут.
Пять минут до Рождества.
Он подошел к телефону.
– Слушаю, – сказал дежурный сержант.
– Это лейтенант Бернс. Дай мне город, пожалуйста.
– Да, сэр.
Он подождал зуммера, потом набрал номер своей квартиры в Калмз-Пойнте. Трубку подняла Харриет.
– Привет, Харриет.
– Привет, Питер.
– Как он?
– Думаю, что все будет в порядке, – сказала она.
– Ему лучше?
– Лучше, Питер. Его больше не рвет, и он уже не бесится. Физически он, кажется, выбрался, Питер. А остальное зависит от него.
– Можно с ним поговорить?
– Конечно, дорогой.
– Харриет?
– Да?
– Я очень много работал, но хочу, чтобы ты знала... Вся эта беготня в последние дни...
– Питер, – сказала она нежно, – я выходила замуж за полицейского.
– Знаю. И признателен тебе за это. Счастливого Рождества, Харриет.
– Приходи быстрее, дорогой. Я позову Ларри.
Бернс подождал. Вскоре к телефону подошел его сын.
– Папа?
– Привет, Ларри. Как ты себя чувствуешь?
– Намного лучше, папа.
– Хорошо, хорошо.
Наступило долгое молчание.
– Папа?
– Да?
– Я прошу прощения за... ты сам знаешь за что. Все будет по-другому.
– Многое будет по-другому, Ларри, – пообещал Бернс.
– Ты скоро придешь?
– Мне здесь кое-что надо закончить... – Бернс замолчал. – Да, я скоро приду. Я только забегу в больницу, а потом сразу домой.
– Мы ждем тебя, папа.
– Вот и прекрасно. Ты действительно чувствуешь себя нормально, Ларри?
– Да, я стремлюсь к этому, – сказал Ларри, и Бернс по его голосу почувствовал, что он улыбается.
– Хорошо. Счастливого Рождества, сын.
– Мы ждем.
Бернс повесил трубку и надел плащ. Он неожиданно повеселел. Они поймали Пэтта, поймали Коллинза, сын его выздоравливает, оставался только Карелла, и он был уверен, что Карелла тоже выберется. Черт возьми, нельзя же, чтобы умирали такие полицейские, как Карелла!
В больницу он пошел пешком. Температура была почти нулевая, но он прошел пешком всю дорогу, пожелав счастливого Рождества двум встретившимся пьяницам. Когда он пришел в больницу, лицо его горело, ноги гудели, но он как никогда был уверен, что все будет хорошо.
Поднявшись на лифте на восьмой этаж, он оказался в коридоре. Вспомнив, куда идти, направился к палате Кареллы. И тут его настигло новое ощущение. В прохладной стерильной атмосфере больницы он потерял уверенность, что со Стивом Кареллой все обойдется. В душу закрались сомнения, и он замедлил шаг.
И в эту минуту он заметил Тедди.
Сначала она была маленькой фигуркой в конце коридора, но постепенно росла и росла. Руки ее были сжаты, голова и плечи покорно опущены. Сердце Бернса сжалось в дурном предчувствии.
«Карелла, – мелькнуло в голове, – нет, Боже, нет...»
Он бросился к ней, она подняла к нему заплаканное лицо. Увидев слезы на ее лице, Бернс похолодел. Ему захотелось бежать отсюда, бежать от горя и ужаса.
И тогда он увидел ее губы.
Губы ее улыбались. Она улыбалась. Слезы текли по ее щекам, но она счастливо улыбалась. Он взял ее за плечи и сказал, отчетливо выговаривая слова:
– Стив? Все в порядке?
Она прочитала слова по губам, слабо кивнула, потом кивнула преувеличенно радостно и бросилась на грудь Бернсу. Он прижал ее к себе, словно дочь, и с удивлением обнаружил, что тоже плачет.
За больничной стеной раздались удары колоколов.
Наступило Рождество, и на мир снизошла благодать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Нет, – сказал Бернс, – оставь его мне. Где он живет, Коллинз?
Глава 16
На крыше было очень холодно, пожалуй, холоднее, чем где бы то ни было в городе. Ветер свистел между труб и пробирал до мозга костей. С крыши был виден почти весь город со всеми его "огнями и мелкими тайнами.
Он постоял минуту, глядя поверх крыши и пытаясь понять, почему все пошло прахом. План казался таким хорошим, а вот на тебе – провалился. «Слишком много людей», – подумал он. Когда людей слишком много, дело не ладится.
Он вздохнул и повернулся спиной к колючему ветру, проникавшему сквозь все швы одежды и все оконные щели. Он чувствовал себя очень усталым и одиноким. С таким прекрасным планом можно было рассчитывать на лучшее. Понурившись, он поплелся к голубятне. Вынул ключ из кармана, отпер замок, повесил его снова на скобу. Голуби встрепенулись, захлопали крыльями, но вскоре успокоились.
Трубастую голубку он увидел сразу.
Она лежала на полу голубятни, и он тотчас же понял – умерла.
Он осторожно нагнулся, поднял птицу на вытянутых руках и посмотрел так, словно взгляд его мог возвратить ее к жизни.
Неожиданно все опротивело. Это и должно было закончиться жестокой, нелепой смертью его трубастой голубки.
Он продолжал держать ее на вытянутых руках. Руки теперь дрожали, и он не мог унять дрожь. Он вышел из голубятни с птицей в руках. Подошел к краю крыши и сел, опираясь спиной о трубу. Осторожно положил голубку возле ног, а затем, словно не зная, чем занять руки, поднял обломок кирпича и стал вертеть его в руках. Этим он и занимался, когда на крыше появился другой мужчина.
Мужчина огляделся и прямиком направился к сидящему человеку.
– Дуглас Пэтт? – спросил мужчина.
– Что вам угодно? – ответил сидящий. Он посмотрел в глаза подошедшему. Суровые глаза.
Мужчина стоял, чуть подавшись вперед против ветра и держа руки в карманах плаща.
– Я лейтенант Бернс, – сказал мужчина.
Они молча смотрели друг на друга. Пэтт даже не пытался встать. Он по-прежнему медленно вертел в руках обломок кирпича. Мертвая птица лежала у ног.
– Как ты добрался до меня? – спросил он наконец.
– Дикки Коллинз, – объяснил Бернс.
– М-м-м, – сказал Пэтт. Ему уже было все равно. – Я так и думал, что он сломается, если вы доберетесь до него.
Пэтт покачал головой.
– Слишком много людей, – сказал он и бросил взгляд на птицу. Рука его крепче сжала кирпич.
– Чего ты хотел добиться, Пэтт?
– Я? – переспросил Пэтт и начал подниматься. Бернс двигался быстро, и к тому времени, как Пэтт встал на колени, на него уже смотрело дуло револьвера. Но Пэтт вроде бы и не замечал оружия. Он не отрывал взгляда от лежащей перед ним птицы.
– Я? Чего я хотел добиться? Хорошей жизни, лейтенант.
– Каким образом?
– Этот мальчишка, Болто... Ты ведь уже знаешь о Болто? Какая глупость! Странно это... но этот сопляк Болто пришел ко мне и говорит: «Как тебе нравится? Аннабелль говорит, что у него есть приятель-наркоман, отец которого командует детективами восемьдесят седьмого участка». Вот что рассказал мне Болто, лейтенант.
Бернс внимательно следил за ним. Пэтт медленно поднял кирпич и так же медленно, почти нежно, опустил его на тельце мертвой птицы. Он поднимал и опускал кирпич снова и снова. Кирпич покрылся кровью и перьями. Казалось, что Пэтт не осознает, что делает.
– Я вот что решил, лейтенант. Я решил, что заманю твоего сына в ловушку, достаточно серьезную, а потом приду к тебе, лейтенант, и выложу карты на стол: «Вот какие дела, лейтенант. Если ты не станешь мне помогать, о твоем сыне напишут все газеты». А поскольку сына твоего будут обвинять в убийстве, то никуда ты не денешься. Будешь помогать как миленький.
Он все бил и бил кирпичом. Бернс отвел взгляд от кровавых останков птицы.
– Какой помощи ты от меня ожидал?
– Я толкач, – сказал Пэтт. – Но я боюсь. Я мог бы легко расширить дело, если бы не боялся. Я боюсь ареста. Мне нужна была твоя помощь. Я хотел, чтобы ни ты, ни кто-то из твоих сыщиков меня и пальцем тронуть не могли. Я хотел свободно ходить по участку и продавать товар там, где захочу, не боясь ареста. Вот чего я хотел, лейтенант.
– Ты бы этого никогда не добился, – сказал Бернс. – Ни от меня, ни от любого другого полицейского.
– Может, от тебя и не добился бы. Но как же это было бы здорово, лейтенант. Я пообещал этому придурку Аннабеллю много товара. А за товар, сказал я ему, мне нужен только шприц с отпечатками пальцев твоего сына. Он заманил твоего сына к себе, дал ему дозу бесплатно, а перед тем, как тот ушел, поменял шприцы. После ухода твоего сына я наведался к Аннабеллю. Он уже клевал носом. Я зарядил шприц дозой героина, которая могла бы убить троих сразу. Он даже не почувствовал, как я колю его. Потом я взял шприц твоего сына из кармана Аннабелля и положил его на койку рядом с ним.
– А зачем веревка? – спросил Бернс.
Пэтт продолжал молотить кирпичом, разбрызгивая кровь по гудрону крыши.
– Эта идея пришла мне в голову потом. Вдруг меня осенило: а что, если подумают, будто это самоубийство? Или же просто случайная передозировка? Что останется от подстроенного убийства? Тогда-то я и обвязал веревкой шею Аннабелля. Полиция, решил я, быстро поймет, что веревку завязали уже после убийства. Я хотел, чтобы они знали, что это убийство, потому что мне нужен был твой сын. Он стал бы отмычкой к свободному участку.
– К свободному участку, – повторил Бернс.
– Да, – подтвердил Пэтт. – Но не выгорело. Потом еще Мария и старуха – почему все так запуталось?
Он поднял кирпич и глянул на птицу. Она превратилась в месиво из мяса и перьев. Кирпич и руки Пэтта были в крови. Он посмотрел на кирпич, потом на свои руки – так, будто видел их впервые. И вдруг, совершенно, неожиданно, разрыдался.
– Пошли со мной, – мягко сказал Бернс.
Его поместили в камеру предварительного заключения 87-го участка и предъявили обвинение в трех убийствах. После этого Бернс поднялся в свой кабинет и постоял у окна, глядя на деревья. Часы на парковой башне показывали, что до полуночи осталось пять минут.
Пять минут до Рождества.
Он подошел к телефону.
– Слушаю, – сказал дежурный сержант.
– Это лейтенант Бернс. Дай мне город, пожалуйста.
– Да, сэр.
Он подождал зуммера, потом набрал номер своей квартиры в Калмз-Пойнте. Трубку подняла Харриет.
– Привет, Харриет.
– Привет, Питер.
– Как он?
– Думаю, что все будет в порядке, – сказала она.
– Ему лучше?
– Лучше, Питер. Его больше не рвет, и он уже не бесится. Физически он, кажется, выбрался, Питер. А остальное зависит от него.
– Можно с ним поговорить?
– Конечно, дорогой.
– Харриет?
– Да?
– Я очень много работал, но хочу, чтобы ты знала... Вся эта беготня в последние дни...
– Питер, – сказала она нежно, – я выходила замуж за полицейского.
– Знаю. И признателен тебе за это. Счастливого Рождества, Харриет.
– Приходи быстрее, дорогой. Я позову Ларри.
Бернс подождал. Вскоре к телефону подошел его сын.
– Папа?
– Привет, Ларри. Как ты себя чувствуешь?
– Намного лучше, папа.
– Хорошо, хорошо.
Наступило долгое молчание.
– Папа?
– Да?
– Я прошу прощения за... ты сам знаешь за что. Все будет по-другому.
– Многое будет по-другому, Ларри, – пообещал Бернс.
– Ты скоро придешь?
– Мне здесь кое-что надо закончить... – Бернс замолчал. – Да, я скоро приду. Я только забегу в больницу, а потом сразу домой.
– Мы ждем тебя, папа.
– Вот и прекрасно. Ты действительно чувствуешь себя нормально, Ларри?
– Да, я стремлюсь к этому, – сказал Ларри, и Бернс по его голосу почувствовал, что он улыбается.
– Хорошо. Счастливого Рождества, сын.
– Мы ждем.
Бернс повесил трубку и надел плащ. Он неожиданно повеселел. Они поймали Пэтта, поймали Коллинза, сын его выздоравливает, оставался только Карелла, и он был уверен, что Карелла тоже выберется. Черт возьми, нельзя же, чтобы умирали такие полицейские, как Карелла!
В больницу он пошел пешком. Температура была почти нулевая, но он прошел пешком всю дорогу, пожелав счастливого Рождества двум встретившимся пьяницам. Когда он пришел в больницу, лицо его горело, ноги гудели, но он как никогда был уверен, что все будет хорошо.
Поднявшись на лифте на восьмой этаж, он оказался в коридоре. Вспомнив, куда идти, направился к палате Кареллы. И тут его настигло новое ощущение. В прохладной стерильной атмосфере больницы он потерял уверенность, что со Стивом Кареллой все обойдется. В душу закрались сомнения, и он замедлил шаг.
И в эту минуту он заметил Тедди.
Сначала она была маленькой фигуркой в конце коридора, но постепенно росла и росла. Руки ее были сжаты, голова и плечи покорно опущены. Сердце Бернса сжалось в дурном предчувствии.
«Карелла, – мелькнуло в голове, – нет, Боже, нет...»
Он бросился к ней, она подняла к нему заплаканное лицо. Увидев слезы на ее лице, Бернс похолодел. Ему захотелось бежать отсюда, бежать от горя и ужаса.
И тогда он увидел ее губы.
Губы ее улыбались. Она улыбалась. Слезы текли по ее щекам, но она счастливо улыбалась. Он взял ее за плечи и сказал, отчетливо выговаривая слова:
– Стив? Все в порядке?
Она прочитала слова по губам, слабо кивнула, потом кивнула преувеличенно радостно и бросилась на грудь Бернсу. Он прижал ее к себе, словно дочь, и с удивлением обнаружил, что тоже плачет.
За больничной стеной раздались удары колоколов.
Наступило Рождество, и на мир снизошла благодать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21