Они будут сидеть здесь и уболтают ее до посинения, но причины, отчего она врет, выяснят.
– Но можно сказать, что вы дружили с ним? – спросил Мейер.
– С Джимми? Ну конечно. Но, видите ли, я была девушкой Ллойда.
– Да, это мы понимаем.
– Так что других ребят, как бы это сказать, я просто знала.
– Г-м, – пробормотал Мейер.
– Так, например, как ваша жена – вы женаты?
– Да.
– А вы?
– Да, – подтвердил Карелла.
– Ну так вот, так, как ваши жены знают ваших сослуживцев, точно так же.
– Стало быть, характер вашего знакомства с Джимми Харрисом именно такой?
– Да.
– Скажите, а вы считали себя женой Ллойда?
– Женой? Нет, ну что вы? – Роксана рассмеялась. Но и этот смех был фальшивым, не было в нем ничего похожего на ту непосредственность, с какой она смеялась раньше. Она по-прежнему не хотела говорить правды, она все еще что-то скрывала. – Но мы ладили друг с другом. Мы гуляли вместе, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Нет, не совсем, – признался Карелла. – То есть у Ллойда не было других девушек...
– Вот именно.
– А у вас приятелей?
– В самую точку.
– И все-таки странно, что Джимми выдумал эту историю с изнасилованием.
– Совершенно с вами согласна. – Роксана снова засмеялась, но на этот раз смех мгновенно оборвался.
– А он когда-нибудь?.. – Карелла не закончил фразы. – Ладно, не имеет значения.
– Нет, что ты хотел сказать? – Мейер решил сыграть роль простодушного.
– Я просто подумал... Миссис Харди, а Джимми никогда не пытался за вами ухаживать?
– Нет, – быстро ответила она. – Нет, никогда.
Очередная ложь. Роксана теперь явно избегала его взгляда.
– Никогда, никогда?
– Нет.
– Вы уверены?
– Конечно, уверена. Я же объясняю вам, я была девушкой Ллойда.
– Это я уже понял.
– И я была верна Ллойду.
– Ясно. Но отсюда еще не следует, что и Джимми был ему верен. Понимаете, к чему я клоню, миссис Харди? Если Джимми когда-нибудь...
– Ничего подобного.
– ...Давал понять, что не прочь переспать с вами, то здесь можно найти объяснение истории, рассказанной им доктору.
– А почему, собственно, это вас так интересует? – неожиданно спросила она.
– Потому что Джимми Харрис мертв, и мы не можем найти его убийцу.
Помолчав некоторое время, Роксана вымолвила:
– Это очень, очень печально слышать.
– Миссис Харди... если все же между вами и Джимми или между вами и кем-нибудь еще из ястребов было что-то, способное побудить к мести или реваншу...
– Ничего не было, – Роксана покачала головой.
– Ничего?
– Ну было, было, – внезапно сказала она. – Но никто об этом не знал. Только Джимми. И я.
– А что именно было, не скажете ли? Пожалуйста.
– Это вам ничем не поможет. Ведь никто ничего не знал.
Она долго смотрела на них, не произнося ни слова и как бы советуясь сама с собою, стоит ли раскрывать тайну, которую носила в себе двенадцать лет. В конце концов она, видно, решилась, кивнула и заговорила почти шепотом:
– Шел дождь. На улице было ужасно холодно, казалось, что должен пойти снег...
Все явственнее звучали в ее голосе интонации уроженки Ямайки, словно чем ярче вставали в памяти события двенадцатилетней давности, тем стремительнее превращалась она в семнадцатилетнюю девушку. Они слушали, и настоящее растворялось в прошлом, затем лишь, чтобы снова вернуться в настоящее. Казалось, то, что случилось двенадцать лет назад в подвале, происходит здесь и сейчас, в этот момент.
Идет дождь.
Странно, думает она, откуда бы быть дождю, в это время года уже снег должен идти, тем более так холодно. Но все равно идет дождь, гремит гром, сверкает молния. Вспышки ярко освещают крашеные стекла окон, врезанных в бетонные стены почти у потолка. От ударов грома содрогается все вокруг. Они вдвоем в подвальной комнате. Четыре часа дня, среда рождественской недели.
Оба оказались здесь случайно. Она пришла сюда в поисках Ллойда, но нашла только Джимми, который стоял у проигрывателя со стопкой пластинок в руках. Бетонная стена покрыта синей краской, но побледнее, чем густо-синие, почти черные полосы на оконных стеклах. Снова вспышка молнии, еще один удар грома. Джимми заводит пластинку. Он говорит, что все сейчас в клубе у «Эрманос», ведут мирные переговоры. Он тоже должен был там быть, но мать глубоко порезала руку, и ему пришлось вести ее в больницу. Снова молния, оглушительный удар грома. Она поранила руку, украшая рождественскую елку. Музыка звучит негромко, медленно, обволакивающе. А гром подобен контрапункту.
«Потанцуем?» – предлагает он.
Надо отказаться, сразу подумала она. Ведь она женщина Ллойда. И если Ллойд неожиданно появится и увидит, что они танцуют, будут большие неприятности. Это она знает. Она знает, что ей сделают больно, она знает, что пощады от Ллойда ждать не придется, кодекс есть кодекс, они изобьют ее до крови. Прошлым летом, когда одну из девушек – членов клуба – застали на улице за разговором с парнем из «Лос Эрманос», с нее содрали платье, привязали к столбу, и командир отделения дал ей двадцать плетей. Сначала она просто заскулила, а потом с каждым ударом, оставляющим на спине глубокий рубец, принялась вскрикивать. Потекла кровь. Они швырнули ее в канаву, затем туда же полетели ее блузка и лифчик. "А теперь, – говорят, – иди к своим любимым «Эрманос».
Но то было прошлым летом, а сегодня это сегодня. И будет еще хуже. Танцуешь с братом, когда Ллойда нет. Если бы был, – совсем другое дело, никто бы ничего не сказал. Но его нет, она здесь одна с Джимми, и ей страшно, потому что она знает, что ей угрожает. Но именно опасность и привлекает.
«Конечно, – говорит она с нервным смешком, – почему бы и нет?»
Джимми обнимает ее. Музыка медленная, и они танцуют, почти прижавшись друг к другу. Он возбуждается, она это чувствует, ни его брюки, ни ее юбка тут не помеха. Они танцуют медленный рок, он прижимается к ней, трется. Очередной удар грома. Ей все еще страшно, но он держит ее крепко, и она тоже начинает возбуждаться.
Она снова смеется. Трусы ее увлажняются, под юбкой все становится мокрым. Пластинка кончилась, и игла начинает скрипеть на холостых оборотах. Внезапно он выпускает ее и идет к проигрывателю. Наступает тишина, потом сверкает, разрезая своим светом крашеные стекла подвала, молния, гремит гром. Джимми идет к двери.
Она неподвижно стоит в середине комнаты, у самого столба. Она боится, что ей закрутят на спине руки и привяжут к столбу. Это не шутки, она боится, что ее будут бить по обнаженной груди. Она знает, что так наказали девушку из другой банды – ее обвинили в прелюбодеянии. Что за это полагается, черным по белому написано в правилах, приклеенных к стене в клубе. Прелюбодеяние. Она собирается отдаться брату, но она же женщина Ллойда, и значит – прелюбодеяние, а за это строго карают. Джимми тоже худо придется. Они заставят его пройти сквозь строй, станут в два ряда, и он пойдет, а братья будут бить его цепями и железными палками.
А после того, как все будет сделано и со всем покончено, после того, как она получит свои пятьдесят ударов плеткой-семихвосткой по голой груди, уж точно, не меньше, может даже, сто, ведь она женщина президента; после того, как Джимми пропустят сквозь строй и оставят его, всего в синяках, истекающего кровью, без сознания валяться на полу, после всего этого их обоих вышвырнут из клуба, справляйтесь дальше в одиночку. Клуб был их якорем в жестоком мире, где вражеские группировки возникали на улицах, как грибы после дождя. Закон на улице не в помощь. Родители, которые с ног сбиваются, лишь бы заработать лишний доллар, тоже не помогут, и только братья и сестры по клубу – твоя опора и твоя защита.
Если ты не в клубе, с тобой все что угодно можно сделать.
Если ты парень, любой может избить тебя, ограбить, обмануть, убить. А если девушка, любой тебя обидит, изнасилует, да вообще что угодно сотворит. Таков этот город. Здесь нужна страховка. Принадлежность к клубу – это есть страховка, а она, глупая шлюха, готова от нее отказаться. Она просто дура, идиотка, и сама знает это. Но она хочет Джимми Харриса, и кажется, давно хочет, с тех самых пор, как он полгода назад здесь появился. Она уже тогда начала его избегать, надеясь, что ничего не случится. Случилось, куда денешься. Вот прямо сейчас и случится. Он запирает дверь в подвал, на два оборота запирает, словно опасается налета банды, да не одной, накидывает цепочку, и вот возвращается к ней, и тесно прижимает к себе и целует взасос, так что не вздохнешь.
Она чувствует на теле его руки. Он расстегивает ее блузу, касается груди, запускает руки под юбку, обхватывает бедра, а потом ягодицы, на которые натянуты нейлоновые трусики. У нее кругом идет голова. Она без сил откидывается на столб, и он берет ее прямо здесь, стоя. Он срывает с нее трусы, комкает их, отбрасывает в сторону, расстегивает штаны и входит в нее. И почти сразу же кончает, а она вскрикивает и тоже кончает, и пусть катятся ко всем чертям и «Ястребы», и Ллойд, и вообще целый мир. Они сжимают друг друга с такой силой, будто это в последний раз, оба вжимаются в столб посреди комнаты, а вокруг бушует природа – и гром и молнии. Слезы льются у нее из глаз. И у него тоже, а потом он заставляет ее поклясться, что она никому никогда не проговорится, что он плакал.
Глава 12
Наконец наступило утро понедельника.
На столе у Кареллы зазвонил телефон. Он поднял трубку:
– Восемьдесят седьмой участок. Карелла.
– Это Мэлони, из подразделения служебных собак.
– Да, Мэлони, слушаю.
– Вы, кажется, должны были мне позвонить.
– Я только что пришел, – ответил Карелла, взглянув на часы. – Еще лишь четверть девятого, Мэлони.
– Мы же договорились, что вы начнете день со звонка ко мне.
– Я и собирался с него начать.
– Я не намерен углубляться в спор на тему, с чего вы начинаете утро, – продолжал Мэлони. – Я здесь с восьми часов, и, по-моему, именно это означает начало рабочего дня, но, повторяю, спорить не собираюсь. Единственное, что я желаю знать, это что мне делать с этой собакой.
– Т-а-к, – протянул Карелла.
– Что значит «т-а-к»?
– Это значит: дайте мне минуту подумать, ладно?
– Не больно-то приятно держать здесь этого пса, – сообщил Мэлони. – Он никому не позволяет даже пройти мимо, не ест того, что ему дают, это чертовски неблагодарная дворняга, если хотите знать.
– Его так выдрессировали, – возразил Карелла.
– Выдрессировали быть неблагодарным?
– Да нет же, принимать пищу только из рук хозяина. Это пес-поводырь.
– Я не знаю, кто он, но мне здесь не нужны собаки-поводыри. Мне нужны собаки, приученные вынюхивать наркотики. Так что прикажете мне с ним делать? Если он вам не нужен, я отправлю его в собачий приют. Знаете, как поступают с ними в приюте?
– Знаю, знаю.
– Дворнягу держат там три недели, а потом ликвидируют. Безболезненно. Его помещают в контейнер и выкачивают оттуда весь воздух. Это все равно что заснуть. Ну, так что скажете. Капелла?
– Карелла.
– Да, что скажете?
– Я пришлю за ним кого-нибудь.
– Когда?
– Сразу же.
– "Сразу же" – это когда?
– Сразу же – это сразу же, – разозлился Карелла.
– Ну конечно, – съязвил Мэлони, – так же, как «начать утро» в четверть девятого, да?
– Кто-нибудь приедет за ним к десяти.
– Ехать надо в управление. Восьмой этаж, пусть спросят детектива Мэлони. Чем вы, ребята, только там занимаетесь, работаете по сокращенному рабочему дню, что ли?
– И то только если дела, – ответил Карелла и бросил трубку.
Детектив Ричард Дженеро сидел за своим столом, погруженный в изучение словаря. Карелла подошел к нему и спросил:
– Ну, нашел нужное слово, Дженеро?
– Что? – переспросил тот. – А-а, нашел, да, нашел нужное слово.
Он не улыбался. Он вообще редко улыбался. Карелла подозревал, что Дженеро страдает тяжелыми запорами. Вдруг он подумал – почему никто в участке не называет Дженеро Ричардом, Ричи или Диком, а только «Дженеро»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Но можно сказать, что вы дружили с ним? – спросил Мейер.
– С Джимми? Ну конечно. Но, видите ли, я была девушкой Ллойда.
– Да, это мы понимаем.
– Так что других ребят, как бы это сказать, я просто знала.
– Г-м, – пробормотал Мейер.
– Так, например, как ваша жена – вы женаты?
– Да.
– А вы?
– Да, – подтвердил Карелла.
– Ну так вот, так, как ваши жены знают ваших сослуживцев, точно так же.
– Стало быть, характер вашего знакомства с Джимми Харрисом именно такой?
– Да.
– Скажите, а вы считали себя женой Ллойда?
– Женой? Нет, ну что вы? – Роксана рассмеялась. Но и этот смех был фальшивым, не было в нем ничего похожего на ту непосредственность, с какой она смеялась раньше. Она по-прежнему не хотела говорить правды, она все еще что-то скрывала. – Но мы ладили друг с другом. Мы гуляли вместе, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Нет, не совсем, – признался Карелла. – То есть у Ллойда не было других девушек...
– Вот именно.
– А у вас приятелей?
– В самую точку.
– И все-таки странно, что Джимми выдумал эту историю с изнасилованием.
– Совершенно с вами согласна. – Роксана снова засмеялась, но на этот раз смех мгновенно оборвался.
– А он когда-нибудь?.. – Карелла не закончил фразы. – Ладно, не имеет значения.
– Нет, что ты хотел сказать? – Мейер решил сыграть роль простодушного.
– Я просто подумал... Миссис Харди, а Джимми никогда не пытался за вами ухаживать?
– Нет, – быстро ответила она. – Нет, никогда.
Очередная ложь. Роксана теперь явно избегала его взгляда.
– Никогда, никогда?
– Нет.
– Вы уверены?
– Конечно, уверена. Я же объясняю вам, я была девушкой Ллойда.
– Это я уже понял.
– И я была верна Ллойду.
– Ясно. Но отсюда еще не следует, что и Джимми был ему верен. Понимаете, к чему я клоню, миссис Харди? Если Джимми когда-нибудь...
– Ничего подобного.
– ...Давал понять, что не прочь переспать с вами, то здесь можно найти объяснение истории, рассказанной им доктору.
– А почему, собственно, это вас так интересует? – неожиданно спросила она.
– Потому что Джимми Харрис мертв, и мы не можем найти его убийцу.
Помолчав некоторое время, Роксана вымолвила:
– Это очень, очень печально слышать.
– Миссис Харди... если все же между вами и Джимми или между вами и кем-нибудь еще из ястребов было что-то, способное побудить к мести или реваншу...
– Ничего не было, – Роксана покачала головой.
– Ничего?
– Ну было, было, – внезапно сказала она. – Но никто об этом не знал. Только Джимми. И я.
– А что именно было, не скажете ли? Пожалуйста.
– Это вам ничем не поможет. Ведь никто ничего не знал.
Она долго смотрела на них, не произнося ни слова и как бы советуясь сама с собою, стоит ли раскрывать тайну, которую носила в себе двенадцать лет. В конце концов она, видно, решилась, кивнула и заговорила почти шепотом:
– Шел дождь. На улице было ужасно холодно, казалось, что должен пойти снег...
Все явственнее звучали в ее голосе интонации уроженки Ямайки, словно чем ярче вставали в памяти события двенадцатилетней давности, тем стремительнее превращалась она в семнадцатилетнюю девушку. Они слушали, и настоящее растворялось в прошлом, затем лишь, чтобы снова вернуться в настоящее. Казалось, то, что случилось двенадцать лет назад в подвале, происходит здесь и сейчас, в этот момент.
Идет дождь.
Странно, думает она, откуда бы быть дождю, в это время года уже снег должен идти, тем более так холодно. Но все равно идет дождь, гремит гром, сверкает молния. Вспышки ярко освещают крашеные стекла окон, врезанных в бетонные стены почти у потолка. От ударов грома содрогается все вокруг. Они вдвоем в подвальной комнате. Четыре часа дня, среда рождественской недели.
Оба оказались здесь случайно. Она пришла сюда в поисках Ллойда, но нашла только Джимми, который стоял у проигрывателя со стопкой пластинок в руках. Бетонная стена покрыта синей краской, но побледнее, чем густо-синие, почти черные полосы на оконных стеклах. Снова вспышка молнии, еще один удар грома. Джимми заводит пластинку. Он говорит, что все сейчас в клубе у «Эрманос», ведут мирные переговоры. Он тоже должен был там быть, но мать глубоко порезала руку, и ему пришлось вести ее в больницу. Снова молния, оглушительный удар грома. Она поранила руку, украшая рождественскую елку. Музыка звучит негромко, медленно, обволакивающе. А гром подобен контрапункту.
«Потанцуем?» – предлагает он.
Надо отказаться, сразу подумала она. Ведь она женщина Ллойда. И если Ллойд неожиданно появится и увидит, что они танцуют, будут большие неприятности. Это она знает. Она знает, что ей сделают больно, она знает, что пощады от Ллойда ждать не придется, кодекс есть кодекс, они изобьют ее до крови. Прошлым летом, когда одну из девушек – членов клуба – застали на улице за разговором с парнем из «Лос Эрманос», с нее содрали платье, привязали к столбу, и командир отделения дал ей двадцать плетей. Сначала она просто заскулила, а потом с каждым ударом, оставляющим на спине глубокий рубец, принялась вскрикивать. Потекла кровь. Они швырнули ее в канаву, затем туда же полетели ее блузка и лифчик. "А теперь, – говорят, – иди к своим любимым «Эрманос».
Но то было прошлым летом, а сегодня это сегодня. И будет еще хуже. Танцуешь с братом, когда Ллойда нет. Если бы был, – совсем другое дело, никто бы ничего не сказал. Но его нет, она здесь одна с Джимми, и ей страшно, потому что она знает, что ей угрожает. Но именно опасность и привлекает.
«Конечно, – говорит она с нервным смешком, – почему бы и нет?»
Джимми обнимает ее. Музыка медленная, и они танцуют, почти прижавшись друг к другу. Он возбуждается, она это чувствует, ни его брюки, ни ее юбка тут не помеха. Они танцуют медленный рок, он прижимается к ней, трется. Очередной удар грома. Ей все еще страшно, но он держит ее крепко, и она тоже начинает возбуждаться.
Она снова смеется. Трусы ее увлажняются, под юбкой все становится мокрым. Пластинка кончилась, и игла начинает скрипеть на холостых оборотах. Внезапно он выпускает ее и идет к проигрывателю. Наступает тишина, потом сверкает, разрезая своим светом крашеные стекла подвала, молния, гремит гром. Джимми идет к двери.
Она неподвижно стоит в середине комнаты, у самого столба. Она боится, что ей закрутят на спине руки и привяжут к столбу. Это не шутки, она боится, что ее будут бить по обнаженной груди. Она знает, что так наказали девушку из другой банды – ее обвинили в прелюбодеянии. Что за это полагается, черным по белому написано в правилах, приклеенных к стене в клубе. Прелюбодеяние. Она собирается отдаться брату, но она же женщина Ллойда, и значит – прелюбодеяние, а за это строго карают. Джимми тоже худо придется. Они заставят его пройти сквозь строй, станут в два ряда, и он пойдет, а братья будут бить его цепями и железными палками.
А после того, как все будет сделано и со всем покончено, после того, как она получит свои пятьдесят ударов плеткой-семихвосткой по голой груди, уж точно, не меньше, может даже, сто, ведь она женщина президента; после того, как Джимми пропустят сквозь строй и оставят его, всего в синяках, истекающего кровью, без сознания валяться на полу, после всего этого их обоих вышвырнут из клуба, справляйтесь дальше в одиночку. Клуб был их якорем в жестоком мире, где вражеские группировки возникали на улицах, как грибы после дождя. Закон на улице не в помощь. Родители, которые с ног сбиваются, лишь бы заработать лишний доллар, тоже не помогут, и только братья и сестры по клубу – твоя опора и твоя защита.
Если ты не в клубе, с тобой все что угодно можно сделать.
Если ты парень, любой может избить тебя, ограбить, обмануть, убить. А если девушка, любой тебя обидит, изнасилует, да вообще что угодно сотворит. Таков этот город. Здесь нужна страховка. Принадлежность к клубу – это есть страховка, а она, глупая шлюха, готова от нее отказаться. Она просто дура, идиотка, и сама знает это. Но она хочет Джимми Харриса, и кажется, давно хочет, с тех самых пор, как он полгода назад здесь появился. Она уже тогда начала его избегать, надеясь, что ничего не случится. Случилось, куда денешься. Вот прямо сейчас и случится. Он запирает дверь в подвал, на два оборота запирает, словно опасается налета банды, да не одной, накидывает цепочку, и вот возвращается к ней, и тесно прижимает к себе и целует взасос, так что не вздохнешь.
Она чувствует на теле его руки. Он расстегивает ее блузу, касается груди, запускает руки под юбку, обхватывает бедра, а потом ягодицы, на которые натянуты нейлоновые трусики. У нее кругом идет голова. Она без сил откидывается на столб, и он берет ее прямо здесь, стоя. Он срывает с нее трусы, комкает их, отбрасывает в сторону, расстегивает штаны и входит в нее. И почти сразу же кончает, а она вскрикивает и тоже кончает, и пусть катятся ко всем чертям и «Ястребы», и Ллойд, и вообще целый мир. Они сжимают друг друга с такой силой, будто это в последний раз, оба вжимаются в столб посреди комнаты, а вокруг бушует природа – и гром и молнии. Слезы льются у нее из глаз. И у него тоже, а потом он заставляет ее поклясться, что она никому никогда не проговорится, что он плакал.
Глава 12
Наконец наступило утро понедельника.
На столе у Кареллы зазвонил телефон. Он поднял трубку:
– Восемьдесят седьмой участок. Карелла.
– Это Мэлони, из подразделения служебных собак.
– Да, Мэлони, слушаю.
– Вы, кажется, должны были мне позвонить.
– Я только что пришел, – ответил Карелла, взглянув на часы. – Еще лишь четверть девятого, Мэлони.
– Мы же договорились, что вы начнете день со звонка ко мне.
– Я и собирался с него начать.
– Я не намерен углубляться в спор на тему, с чего вы начинаете утро, – продолжал Мэлони. – Я здесь с восьми часов, и, по-моему, именно это означает начало рабочего дня, но, повторяю, спорить не собираюсь. Единственное, что я желаю знать, это что мне делать с этой собакой.
– Т-а-к, – протянул Карелла.
– Что значит «т-а-к»?
– Это значит: дайте мне минуту подумать, ладно?
– Не больно-то приятно держать здесь этого пса, – сообщил Мэлони. – Он никому не позволяет даже пройти мимо, не ест того, что ему дают, это чертовски неблагодарная дворняга, если хотите знать.
– Его так выдрессировали, – возразил Карелла.
– Выдрессировали быть неблагодарным?
– Да нет же, принимать пищу только из рук хозяина. Это пес-поводырь.
– Я не знаю, кто он, но мне здесь не нужны собаки-поводыри. Мне нужны собаки, приученные вынюхивать наркотики. Так что прикажете мне с ним делать? Если он вам не нужен, я отправлю его в собачий приют. Знаете, как поступают с ними в приюте?
– Знаю, знаю.
– Дворнягу держат там три недели, а потом ликвидируют. Безболезненно. Его помещают в контейнер и выкачивают оттуда весь воздух. Это все равно что заснуть. Ну, так что скажете. Капелла?
– Карелла.
– Да, что скажете?
– Я пришлю за ним кого-нибудь.
– Когда?
– Сразу же.
– "Сразу же" – это когда?
– Сразу же – это сразу же, – разозлился Карелла.
– Ну конечно, – съязвил Мэлони, – так же, как «начать утро» в четверть девятого, да?
– Кто-нибудь приедет за ним к десяти.
– Ехать надо в управление. Восьмой этаж, пусть спросят детектива Мэлони. Чем вы, ребята, только там занимаетесь, работаете по сокращенному рабочему дню, что ли?
– И то только если дела, – ответил Карелла и бросил трубку.
Детектив Ричард Дженеро сидел за своим столом, погруженный в изучение словаря. Карелла подошел к нему и спросил:
– Ну, нашел нужное слово, Дженеро?
– Что? – переспросил тот. – А-а, нашел, да, нашел нужное слово.
Он не улыбался. Он вообще редко улыбался. Карелла подозревал, что Дженеро страдает тяжелыми запорами. Вдруг он подумал – почему никто в участке не называет Дженеро Ричардом, Ричи или Диком, а только «Дженеро»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37