И теперь смертельно боялся вляпаться в эту историю: власти же тогда все узнают и вышлют на родину. В Иран. А он знал, какие чувства питают американцы к иранцам. Если он влезет в эту историю, власти пришьют ему дело с убитой девушкой. Вот он и не хотел вляпаться... Все это он поведал на ломаном английском, готовый разрыдаться.
Карелле подумалось, что, будучи нелегальным иностранцем, Ахмад очень быстро многому научился: никто в этом городе не хотел влезать ни в какие истории.
— Все-таки скажите мне, — попросил он, — посылали вы кого-нибудь в квартиру мисс Брауэр?
Ахмад рассказал все, что собирался рассказать. Теперь он взирал в мистическое пространство с обреченностью фаталиста.
— Мы и пальцем не тронем ваш вид на жительство, — сказал Карелла. — Нечего из-за этого беспокоиться. Просто расскажите, что было в тот вечер. О'кей?
Ахмад продолжал смотреть в бесконечность.
— Ах, дерьмо, ну хватит, — проговорил Браун, снова доставая наручники. — Поехали.
— Что ж, — тяжело вздохнул Карелла. — Я сделал все, что мог. Теперь он твой, Арти.
— Витториа, — промолвил Ахмад.
— Что? — спросил Карелла.
— Ее имя, — сказал Ахмад.
— Чье имя?
— Женщина, которая приходила.
— Какая женщина приходила? — спросил Браун.
— Тот день.
— В тот день приходила женщина?
— Да.
— Назовите ее имя еще раз.
— Витториа.
— Может, Виктория?
— Да, Витториа.
— Ее имя — Виктория?
— Да.
— А фамилия?
— Сигаа.
— Как?
— Сигаа.
— Как бы вы это написали? По буквам.
Ахмад непонимающе посмотрел на них.
— Как у него это выходит по буквам, Стив? Начинается с буквы "С"?
Ахмад, вздрогнув, повторил:
— Сигаа.
— Какая она из себя?
— Высокая, тонькая.
— Тонкая? Худая?
— Да, тонькая.
— Белая, черная?
— Белая? — переспросил Ахмад.
— Какого цвета волосы?
— Моя не знай. Она носить...
Не найдя нужного слова, Ахмад накрыл голову носовым платком и завязал его под подбородком.
— Шарф? — спросил Браун.
— Да.
— Какого цвета глаза?
— У нее очки.
— На ней были очки?
— Да.
— И вы не видели цвета глаз?
— Темные очки.
— Солнечные очки?
— Да.
— А в чем была еще?
— Брюки, рубашка.
— Цвет?
— Песок.
— Что сказала?
— Говорила она, Витториа Сигаа, скажи мисс Брауэр.
— Что именно?
— Что Витториа Сигаа здесь.
— И вы сказали?
— Сказал, да.
— Что потом?
— Она велела послать наверх.
— И та пошла?
— Да. Идти на лифте.
— Все-таки, как по буквам? С, И, И, Г? — опять спросил Браун.
— Сигаа, — сказал Ахмад.
— Сколько было времени? — спросил Карелла. — Когда она поднялась?
— Пять. Немного больше.
— Вы видели ее, когда она возвращалась?
— Да.
— Это во сколько времени?
— Шесть.
— Ровно в шесть?
— Немного больше.
— Значит, она была там целый час?
Ахмад замолчал.
— Вы смотрели на свои часы?
— Нет.
— Это был просто ваш подсчет?
Снова молчание.
— Была на ее одежде кровь?
— Нет.
— А что вы еще о ней помните?
— Сумка. Хозяйственная.
— Она несла сумку?
— Вы имеете в виду сумку для покупок?
— Да.
— Видели, что было в сумке?
— Нет.
— А наверх она с сумкой поднималась?
— Да.
— И спустилась с ней.
— Да.
— Все-таки, может быть, попробуете сказать по буквам фамилию?
Ахмад опять углубился в безнадежное молчание.
Браун покачал головой и сказал:
— Это — Сигер.
Почти точно, почти рядом, но уж во всяком случае не так, как назвал Ахмад: не Сигаа...
* * *
В телефонных справочниках всех пяти округов города оказалось тридцать восемь Сигеров, Сейгеров и Сеегеров, но никто из них не был Викторией. Также имелись восемь Сиегеров и одиннадцать Сигрэмсов. Тоже не с именем Виктория. Сотни и сотни Сигалов, Сегелов, Сегельсов, Сиглов и Сиголов. Одна оказалась Викторией но не той, семеро из них просто предварялись в справочнике буквой "В". Не исключалась возможность, что искомая Виктория могла проживать в квартире, скажем, Марка Сигала, Изабеллы Сигел или Хэрри Как Хотите...
— Сорок полицейских должны работать полгода, круглые сутки чтобы изучить всех этих лиц, — подытожил Бернс. — А мы даже не знаем наверняка, назвал араб имя точно или нет.
На самом деле Ахмад был вовсе не арабом, а выходцем из иранского Курдистана, это отнюдь не арабская этническая группа, но американцам вообще нет дела до таких тонкостей.
Они опять поехали в понедельник вечером на квартиру Брауэр, снова стояли там, где когда-то была распростерта изрезанная Сьюзен, где ее раны беззвучно вопили в темноте, повсюду алая яркая кровь, изуродованная плоть. Немой крик в ночи...
Теперь квартира была тихая-тихая...
Свет ранних сумерек пробивался сквозь шторы в гостиной.
Они вновь просмотрели личную адресную книжку Сьюзен, но не нашли никаких вариантов с Сигером или Сигелем, с Викторией или кем-нибудь подобным. И никаких Сигрэмсов. Ничего. Ни одной зацепки.
Теперь они искали... хоть что-нибудь. Вот до чего дошло.
Им приказали начать сначала, но они и так были на самой начальной стадии. Ноль. Зеро. Шкатулка с наличными тогда была найдена в платяном шкафу. Они снова стали его потрошить, просеивать, проглядывать на свет кружева, панталоны, рюшки, страусовые перья, чемоданы с монограммой, шелк и сатин, целые ряды самых разных туфель, в том числе из крокодиловой кожи... И не нашли ничего. Так же как Клинг и Браун в ту ночь.
Они вернулись к письменному столику, опять вывернули корзинку для бумаг, разглаживали скрутившиеся обрывки, изучали все, — а вдруг что-то тогда упустили? Оторвали кусочек бумажки, прилипшей к обертке «Ригли». Там было что-то нацарапано. Нечто. Но не то, что нужно.
А их ждала еще и кухня. Их ждал мусор в пластиковом мешке под мойкой. Сегодня он благоухал ничуть не приятнее, чем тринадцать дней назад. Снова вывалив содержимое мешка на расстеленные газеты, они принялись перебирать каждую крошку, всю кучу, месиво, состоящее из высохшего хлеба и гнилых бананов, пустых банок, молочных пакетов, смятых бумажных салфеток, разложившейся дыни, воняющих овощей, фруктов, огрызков...
— А это что? — вдруг спросил Браун.
— Где?
— А в картонном стаканчике.
Блеснуло что-то белое. Кусочек жеваной белой бумаги на дне стакана, в котором, очевидно, был йогурт. Воняло невыносимо. Вонь аж до неба, но действительно выявилась скрученная бумажка прилипшая ко дну, обладавшая первоклассной маскировкой: белое на белом. Немудрено, что при первом обыске ее прозевали. Но — не на этот раз.
Карелла взял бумажонку, белую, как девственный снег. Он развернул ее, разгладил морщинки, получился лист, узенький, но длинный. Белый. Никаких надписей, бумага, и все. Он повернул ее. На обороте были узкие фиолетовые края бордюром. По всей длине поперек шло крупное, печатное: 2000 долларов. Оттиск повторялся пять раз через ровные интервалы, во всю ширь листка. Имелся также штамп обычной резиновой чернильной печати. На первый взгляд это казалось шифрограммой:
Айс. Бк. и Тр. К°; Н. А.
Джеф. аве. Отд.
9 июл. В.Л.
Они разглядывали то, что кассиры называют банковской оберткой для наличных.
* * *
Управляющего отделением Банковской и Трастовой компании в Айсоле на Джефферсон-авеню звали Эвери Грэнвиллом. Лет пятьдесят, с залысиной. Одет в коричневый летний костюм из ткани «тропикл», строгую бежевую сорочку, но с кричащим галстуком в зелено-оранжевую полоску. С сосредоточенностью археолога, изучающего подозрительный свиток папируса, он тщательно исследовал бумагу, обрамленную фиолетовым бордюрчиком, и, взглянув на нее еще раз, сказал:
— Да, это одна из наших оберток.
И очень приветливо улыбнулся, словно только что одобрил выдачу кредита.
— Что значат буквы «Н.А.»? — спросил Браун.
— Национальная ассоциация, — пояснил Грэнвилл.
— А вот эти «В.Л.»?
— Венделл Лоутон. Один из наших клерков-кассиров. У каждого кассира своя печать.
— Почему? — спросил Браун.
— О, потому что он ответственен за все, что напечатано на обертке, — сказал Грэнвилл. — Личная печать кассира свидетельствует, что именно он считал эти деньги. В обертке могут быть пятьдесят, сто, пятьсот долларов. Кассир отвечает за них.
— Стало быть, если на этой обертке значится...
— Да. Так ведь и напечатано. А фиолетовая рамка подтверждает сумму. Фиолетовый цвет сопутствует двум тысячам.
— Значит, эта лента...
— Мы называем ее оберткой.
— Ладно. Эта обертка была одноразово обмотана вокруг двух тысяч.
— Да, у нас есть обертки и для меньших сумм, разумеется, но эта двухтысячная.
— Какие самые большие?
— Эта — высшая. Обычно в такой пачке стодолларовые банкноты. У всех оберток разные цвета. Для тысячи — желтая, для пятисотдолларовых — красная. И так далее. В каждом банке по-своему, у всех своя кодовая окраска.
— А вот эта дата здесь...
— Ее тоже штампует кассир. Сначала ставит личную печать, свидетельствующую о сумме, а потом использует круглую, с меняющимися цифрами, для даты.
— Я так полагаю, это значит, что...
— Да, девятое июля. Печать как бы съемная, знай только вставляй нужные даты, так удобнее.
— Мистер Лоутон сейчас здесь?
— Полагаю, да, — ответил Грэнвилл, взглянув на часы. — Но час уже поздний, он сейчас подбивает балансовый отчет.
Часы на стене показывали без десяти минут четыре.
— Нам вот что интересно узнать, сэр, — сказал Браун. — Кто мог снять со счета две тысячи долларов девятого июля. Ведется ли запись операций с наличными?
— Послушайте, джентльмены...
— Это очень важно для нас, — заметил Браун.
— Это может касаться убитой женщины, — добавил Карелла.
— О, поверьте, я был бы счастлив помочь. Но... — Он снова взглянул на часы. — Это означало бы проверку всей кассовой ленты Венделла за тот день и...
— А что это такое, — спросил Карелла, — «кассовая лента»?
— Принтерная запись всех трансакций, проведенных за его окошком. Она несколько похожа на калькуляторную.
— И на ленте зафиксирована такая выдача? Две тысячи наличными?
— Да, да, конечно, это было сделано. Но, вы же видите... — Опять посмотрел на часы. — Кассир может провести до двухсот пятидесяти операций ежедневно. И сейчас рыться в них...
— Да, но выдача такой суммы не совсем обычная вещь?
— Что вы! Всяких выдач бывает каждый день полно.
— Именно — двух тысяч? — скептически заметил Карелла. — Да еще наличными!
— Послушайте...
— Можно нам взглянуть на ленту, мистер Грэнвилл? — попросил Браун. — Когда ваш кассир подобьет бабки.
— Он занят сейчас балансовым отчетом, — поправил Грэнвилл и вздохнул. — Предполагаю, что можно будет заняться...
Венделлу Лоутону было под тридцать. В легком голубом блейзере, белой рубашке и красном галстуке, он выглядел не то как телекомментатор, не то как служащий Белого дома. Он подтвердил, что это, точно, была его печать на обертке, но подчеркнул, что с такими суммами имеет дело повседневно и от него трудно ожидать, чтобы он четко вспомнил, кому, в частности, выдавал эти две...
— Мы так понимаем, — сказал Карелла, — что есть принтерная лента.
— О да, да, есть, — подтвердил Лоутон, но тут же поглядел на часы. Карелла подумал, что он таки изрядно потрудился за этот день.
— Тогда, быть может, мы взглянем на запись...
Лоутон пожал плечами.
— Видите ли, — произнес Браун, — мы расследуем убийство.
Оскал Брауна был воистину убийственным.
Ленты Лоутона хранились в закрытом ящике под кассовым окном. И печать была в ящике. Он открыл его и стал копаться в том, что назвал «подстраховочными» копиями. В конце концов Лоутон отыскал ленту от 9 июля. В тот день Лоутон проделал двести тридцать семь операций с наличными. Но среди них не было ни одной на сумму две тысячи долларов. Однако одна запись оказалась довольно пикантной.
Принтер «выдал» ленту с датой и временем, потом такое:
113-807-40 162 77251
Вз. Сч. 2400 долларов.
— Первая группа цифр — номер счета, — объяснил Лоутон, — затем номер отделения и мой личный номер.
— А для чего буквы «Вз. Сч.»? — спросил Браун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Карелле подумалось, что, будучи нелегальным иностранцем, Ахмад очень быстро многому научился: никто в этом городе не хотел влезать ни в какие истории.
— Все-таки скажите мне, — попросил он, — посылали вы кого-нибудь в квартиру мисс Брауэр?
Ахмад рассказал все, что собирался рассказать. Теперь он взирал в мистическое пространство с обреченностью фаталиста.
— Мы и пальцем не тронем ваш вид на жительство, — сказал Карелла. — Нечего из-за этого беспокоиться. Просто расскажите, что было в тот вечер. О'кей?
Ахмад продолжал смотреть в бесконечность.
— Ах, дерьмо, ну хватит, — проговорил Браун, снова доставая наручники. — Поехали.
— Что ж, — тяжело вздохнул Карелла. — Я сделал все, что мог. Теперь он твой, Арти.
— Витториа, — промолвил Ахмад.
— Что? — спросил Карелла.
— Ее имя, — сказал Ахмад.
— Чье имя?
— Женщина, которая приходила.
— Какая женщина приходила? — спросил Браун.
— Тот день.
— В тот день приходила женщина?
— Да.
— Назовите ее имя еще раз.
— Витториа.
— Может, Виктория?
— Да, Витториа.
— Ее имя — Виктория?
— Да.
— А фамилия?
— Сигаа.
— Как?
— Сигаа.
— Как бы вы это написали? По буквам.
Ахмад непонимающе посмотрел на них.
— Как у него это выходит по буквам, Стив? Начинается с буквы "С"?
Ахмад, вздрогнув, повторил:
— Сигаа.
— Какая она из себя?
— Высокая, тонькая.
— Тонкая? Худая?
— Да, тонькая.
— Белая, черная?
— Белая? — переспросил Ахмад.
— Какого цвета волосы?
— Моя не знай. Она носить...
Не найдя нужного слова, Ахмад накрыл голову носовым платком и завязал его под подбородком.
— Шарф? — спросил Браун.
— Да.
— Какого цвета глаза?
— У нее очки.
— На ней были очки?
— Да.
— И вы не видели цвета глаз?
— Темные очки.
— Солнечные очки?
— Да.
— А в чем была еще?
— Брюки, рубашка.
— Цвет?
— Песок.
— Что сказала?
— Говорила она, Витториа Сигаа, скажи мисс Брауэр.
— Что именно?
— Что Витториа Сигаа здесь.
— И вы сказали?
— Сказал, да.
— Что потом?
— Она велела послать наверх.
— И та пошла?
— Да. Идти на лифте.
— Все-таки, как по буквам? С, И, И, Г? — опять спросил Браун.
— Сигаа, — сказал Ахмад.
— Сколько было времени? — спросил Карелла. — Когда она поднялась?
— Пять. Немного больше.
— Вы видели ее, когда она возвращалась?
— Да.
— Это во сколько времени?
— Шесть.
— Ровно в шесть?
— Немного больше.
— Значит, она была там целый час?
Ахмад замолчал.
— Вы смотрели на свои часы?
— Нет.
— Это был просто ваш подсчет?
Снова молчание.
— Была на ее одежде кровь?
— Нет.
— А что вы еще о ней помните?
— Сумка. Хозяйственная.
— Она несла сумку?
— Вы имеете в виду сумку для покупок?
— Да.
— Видели, что было в сумке?
— Нет.
— А наверх она с сумкой поднималась?
— Да.
— И спустилась с ней.
— Да.
— Все-таки, может быть, попробуете сказать по буквам фамилию?
Ахмад опять углубился в безнадежное молчание.
Браун покачал головой и сказал:
— Это — Сигер.
Почти точно, почти рядом, но уж во всяком случае не так, как назвал Ахмад: не Сигаа...
* * *
В телефонных справочниках всех пяти округов города оказалось тридцать восемь Сигеров, Сейгеров и Сеегеров, но никто из них не был Викторией. Также имелись восемь Сиегеров и одиннадцать Сигрэмсов. Тоже не с именем Виктория. Сотни и сотни Сигалов, Сегелов, Сегельсов, Сиглов и Сиголов. Одна оказалась Викторией но не той, семеро из них просто предварялись в справочнике буквой "В". Не исключалась возможность, что искомая Виктория могла проживать в квартире, скажем, Марка Сигала, Изабеллы Сигел или Хэрри Как Хотите...
— Сорок полицейских должны работать полгода, круглые сутки чтобы изучить всех этих лиц, — подытожил Бернс. — А мы даже не знаем наверняка, назвал араб имя точно или нет.
На самом деле Ахмад был вовсе не арабом, а выходцем из иранского Курдистана, это отнюдь не арабская этническая группа, но американцам вообще нет дела до таких тонкостей.
Они опять поехали в понедельник вечером на квартиру Брауэр, снова стояли там, где когда-то была распростерта изрезанная Сьюзен, где ее раны беззвучно вопили в темноте, повсюду алая яркая кровь, изуродованная плоть. Немой крик в ночи...
Теперь квартира была тихая-тихая...
Свет ранних сумерек пробивался сквозь шторы в гостиной.
Они вновь просмотрели личную адресную книжку Сьюзен, но не нашли никаких вариантов с Сигером или Сигелем, с Викторией или кем-нибудь подобным. И никаких Сигрэмсов. Ничего. Ни одной зацепки.
Теперь они искали... хоть что-нибудь. Вот до чего дошло.
Им приказали начать сначала, но они и так были на самой начальной стадии. Ноль. Зеро. Шкатулка с наличными тогда была найдена в платяном шкафу. Они снова стали его потрошить, просеивать, проглядывать на свет кружева, панталоны, рюшки, страусовые перья, чемоданы с монограммой, шелк и сатин, целые ряды самых разных туфель, в том числе из крокодиловой кожи... И не нашли ничего. Так же как Клинг и Браун в ту ночь.
Они вернулись к письменному столику, опять вывернули корзинку для бумаг, разглаживали скрутившиеся обрывки, изучали все, — а вдруг что-то тогда упустили? Оторвали кусочек бумажки, прилипшей к обертке «Ригли». Там было что-то нацарапано. Нечто. Но не то, что нужно.
А их ждала еще и кухня. Их ждал мусор в пластиковом мешке под мойкой. Сегодня он благоухал ничуть не приятнее, чем тринадцать дней назад. Снова вывалив содержимое мешка на расстеленные газеты, они принялись перебирать каждую крошку, всю кучу, месиво, состоящее из высохшего хлеба и гнилых бананов, пустых банок, молочных пакетов, смятых бумажных салфеток, разложившейся дыни, воняющих овощей, фруктов, огрызков...
— А это что? — вдруг спросил Браун.
— Где?
— А в картонном стаканчике.
Блеснуло что-то белое. Кусочек жеваной белой бумаги на дне стакана, в котором, очевидно, был йогурт. Воняло невыносимо. Вонь аж до неба, но действительно выявилась скрученная бумажка прилипшая ко дну, обладавшая первоклассной маскировкой: белое на белом. Немудрено, что при первом обыске ее прозевали. Но — не на этот раз.
Карелла взял бумажонку, белую, как девственный снег. Он развернул ее, разгладил морщинки, получился лист, узенький, но длинный. Белый. Никаких надписей, бумага, и все. Он повернул ее. На обороте были узкие фиолетовые края бордюром. По всей длине поперек шло крупное, печатное: 2000 долларов. Оттиск повторялся пять раз через ровные интервалы, во всю ширь листка. Имелся также штамп обычной резиновой чернильной печати. На первый взгляд это казалось шифрограммой:
Айс. Бк. и Тр. К°; Н. А.
Джеф. аве. Отд.
9 июл. В.Л.
Они разглядывали то, что кассиры называют банковской оберткой для наличных.
* * *
Управляющего отделением Банковской и Трастовой компании в Айсоле на Джефферсон-авеню звали Эвери Грэнвиллом. Лет пятьдесят, с залысиной. Одет в коричневый летний костюм из ткани «тропикл», строгую бежевую сорочку, но с кричащим галстуком в зелено-оранжевую полоску. С сосредоточенностью археолога, изучающего подозрительный свиток папируса, он тщательно исследовал бумагу, обрамленную фиолетовым бордюрчиком, и, взглянув на нее еще раз, сказал:
— Да, это одна из наших оберток.
И очень приветливо улыбнулся, словно только что одобрил выдачу кредита.
— Что значат буквы «Н.А.»? — спросил Браун.
— Национальная ассоциация, — пояснил Грэнвилл.
— А вот эти «В.Л.»?
— Венделл Лоутон. Один из наших клерков-кассиров. У каждого кассира своя печать.
— Почему? — спросил Браун.
— О, потому что он ответственен за все, что напечатано на обертке, — сказал Грэнвилл. — Личная печать кассира свидетельствует, что именно он считал эти деньги. В обертке могут быть пятьдесят, сто, пятьсот долларов. Кассир отвечает за них.
— Стало быть, если на этой обертке значится...
— Да. Так ведь и напечатано. А фиолетовая рамка подтверждает сумму. Фиолетовый цвет сопутствует двум тысячам.
— Значит, эта лента...
— Мы называем ее оберткой.
— Ладно. Эта обертка была одноразово обмотана вокруг двух тысяч.
— Да, у нас есть обертки и для меньших сумм, разумеется, но эта двухтысячная.
— Какие самые большие?
— Эта — высшая. Обычно в такой пачке стодолларовые банкноты. У всех оберток разные цвета. Для тысячи — желтая, для пятисотдолларовых — красная. И так далее. В каждом банке по-своему, у всех своя кодовая окраска.
— А вот эта дата здесь...
— Ее тоже штампует кассир. Сначала ставит личную печать, свидетельствующую о сумме, а потом использует круглую, с меняющимися цифрами, для даты.
— Я так полагаю, это значит, что...
— Да, девятое июля. Печать как бы съемная, знай только вставляй нужные даты, так удобнее.
— Мистер Лоутон сейчас здесь?
— Полагаю, да, — ответил Грэнвилл, взглянув на часы. — Но час уже поздний, он сейчас подбивает балансовый отчет.
Часы на стене показывали без десяти минут четыре.
— Нам вот что интересно узнать, сэр, — сказал Браун. — Кто мог снять со счета две тысячи долларов девятого июля. Ведется ли запись операций с наличными?
— Послушайте, джентльмены...
— Это очень важно для нас, — заметил Браун.
— Это может касаться убитой женщины, — добавил Карелла.
— О, поверьте, я был бы счастлив помочь. Но... — Он снова взглянул на часы. — Это означало бы проверку всей кассовой ленты Венделла за тот день и...
— А что это такое, — спросил Карелла, — «кассовая лента»?
— Принтерная запись всех трансакций, проведенных за его окошком. Она несколько похожа на калькуляторную.
— И на ленте зафиксирована такая выдача? Две тысячи наличными?
— Да, да, конечно, это было сделано. Но, вы же видите... — Опять посмотрел на часы. — Кассир может провести до двухсот пятидесяти операций ежедневно. И сейчас рыться в них...
— Да, но выдача такой суммы не совсем обычная вещь?
— Что вы! Всяких выдач бывает каждый день полно.
— Именно — двух тысяч? — скептически заметил Карелла. — Да еще наличными!
— Послушайте...
— Можно нам взглянуть на ленту, мистер Грэнвилл? — попросил Браун. — Когда ваш кассир подобьет бабки.
— Он занят сейчас балансовым отчетом, — поправил Грэнвилл и вздохнул. — Предполагаю, что можно будет заняться...
Венделлу Лоутону было под тридцать. В легком голубом блейзере, белой рубашке и красном галстуке, он выглядел не то как телекомментатор, не то как служащий Белого дома. Он подтвердил, что это, точно, была его печать на обертке, но подчеркнул, что с такими суммами имеет дело повседневно и от него трудно ожидать, чтобы он четко вспомнил, кому, в частности, выдавал эти две...
— Мы так понимаем, — сказал Карелла, — что есть принтерная лента.
— О да, да, есть, — подтвердил Лоутон, но тут же поглядел на часы. Карелла подумал, что он таки изрядно потрудился за этот день.
— Тогда, быть может, мы взглянем на запись...
Лоутон пожал плечами.
— Видите ли, — произнес Браун, — мы расследуем убийство.
Оскал Брауна был воистину убийственным.
Ленты Лоутона хранились в закрытом ящике под кассовым окном. И печать была в ящике. Он открыл его и стал копаться в том, что назвал «подстраховочными» копиями. В конце концов Лоутон отыскал ленту от 9 июля. В тот день Лоутон проделал двести тридцать семь операций с наличными. Но среди них не было ни одной на сумму две тысячи долларов. Однако одна запись оказалась довольно пикантной.
Принтер «выдал» ленту с датой и временем, потом такое:
113-807-40 162 77251
Вз. Сч. 2400 долларов.
— Первая группа цифр — номер счета, — объяснил Лоутон, — затем номер отделения и мой личный номер.
— А для чего буквы «Вз. Сч.»? — спросил Браун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45