И уж тем более сейчас никто не решится дать команду сжечь за здорово живешь тонну-две горючки. Машины ДПС заправлять нечем. И кто за это заплатит? Теперь только так – плати деньги и летай, сколько душа влезет. Богатая душа. Я имею ввиду, материально. А у нашего Кондратки за душой ни гроша.
– Да, да, вертолет – это хорошо! – оживился Идиомыч. – Отличная идея! С моим азимутоуказателем мы найдем Кондратия Иваныча в два счета.
– Вы так богаты? – Я все-таки не удержался от ироничной улыбка.
– Причем здесь богатство?
– Очень даже причем. За «вертушку» нужно заплатить. Отдал бабки (лучше наличкой) – и можешь искать кого угодно, где угодно, и хоть до нового пришествия.
– Они обязаны!… – начал было Идиомыч высоким голосом, да вдруг поперхнулся.
Я быстро подал ему стакан кипяченой воды, который он и осушил до дна.
– Ничего и никому менты не обязаны, – сказал я, когда Идиомыч отставил пустой стакан в сторону. – Летать за каждым заблудившимся грибником или просто балбесом, которого угораздило сходить на пленер в Пимкино болото, – никакой бюджет не выдержит. Вы это должны понимать.
– Да. Понимаю… – Идиомыч затих в горестной задумчивости.
Мы с Зосимой переглянулись. Он лишь молча развел руками. Я понял его без слов. Что поделаешь, идти не хочется, а надо. Вопреки здравому смыслу.
Кондратий Иваныч – неплохой человек. Энтузиаст, романтик. Такие люди должны жить. Их уже и так очень мало осталось в нашей стране. Вдруг нам повезет. Пардон – Кондратке.
– А если понимаете, так что же вы здесь расселись? – сказал я деловито, поднимаясь на ровные ноги. – Идите домой, Николай Карлович, собирайтесь. Да не мешкайте. Время поджимает.
– То есть, как?…
– Молча. Одевайтесь по-походному, берите запас продуктов дна на три, средство от комаров и мошкары – и вперед. Надо спешить, пока маячок Кондратия Ивановича не сдох. В нем ведь стоят не атомные батарейки.
– Не атомные, – механически повторил Идиомыч, все еще пребывая в большой растерянности.
Он уже предположил, что получил отказ. И приготовился (как я понял по гневному блеску в его глазах, который начал постепенно разгораться, как пожар в сухой степи), сказать нам с Зосимой громкое «фе» и заклеймить нас позором в большой умной речи. Как же плохо этот ученый человек думает о простых нормальных людях…
– Я уже бегу. Бегу! – воскликнул обрадованный Идиомыч, и свалил так быстро, словно его корова языком слизала.
– Ну не дураки мы с тобой, а, Зосима? – спросил я, когда за Идиомычем хлопнула входная дверь. – Скажи мне, старче. Только правду. Как думаешь.
– Дык, это… Конечно, не с большого ума…
– Вот и я об этом. Хана нам придет. Это точно. Как подумаю, что нужно в грязь нырять… Бр-р-р! Нырять – ладно, как-нибудь. А вот вынырнем ли – это вопрос.
– Чижело будет…
– Ага. Еще как тяжело.
– Надо хорошие слеги вырубить, крепкие. Возле Пимкиного болота подходящих для этого дела деревьев трудно сыскать.
– Твоя правда. Этим ты и займись. На деревья твой глаз больше наметан. А я буду собирать сидор. Главное – не забыть котелок. Без горячей пищи плохо. Кстати, топор возьми мой. Он в сенцах. Его же прихватим и в дорогу…
Я знал, что топор Зосима точит только тогда, когда он превращается в тупой донельзя щербатый колун. Слегу – длинную ровную жердь, таким орудием труда не срубишь.
Глава 22
Идти по азимуту, это, конечно, хорошо, но только тогда, когда перед тобой степь, ровная, как стол. А лесные дебри и болота не очень способствуют прямолинейности маршрута. Поэтому мы с Зосимой решили поискать следы Кондратки, чтобы потом топать по ним, как по ниточке.
Этот вопрос разрешился на удивление быстро. Кондратка хоть и худой, но лапти у него будь здоров. И ходит он по лесу, словно шагающий экскаватор, вытаптывая поистине слоновью тропу.
Поэтому, сделав по азимуту поиска несколько зигзагов, мы сразу же наткнулись на следы сандалий Кондратия Ивановича.
– Эге, да ведь он идет по Киндеевой тропе, – озабоченно сказал через некоторое время Зосима.
– Что за тропа, почему не знаю? – Мне и впрямь стало интересно.
– Ну, это давняя история… – уклончиво ответил Зосима.
Старый следопыт был сегодня не в своей тарелке – он почти всю дорогу молчал, лишь время от времени прокашливался. Его смущало присутствие Идиомыча, который пыхтел позади, как паровоз русского умельца Черепанова.
Да, господин профессор, в лес ходить не на прогулку, а по важному делу, когда нужно поторапливаться, это вам не детские опыты с мыльными пузырями разным штатским неучам показывать. Вот здесь мы и посмотрим, кто в жизни дока. Это только с кафедры хорошо рассуждать о трудностях земного бытия и о том, как понятны лектору беды и горести простого народа.
А ежели пешочком на пределе возможностей километров двадцать, да по бездорожью, да еще мордой в грязь несколько раз, зацепившись за корягу, а до горячей ванны, ох, как далеко… Вот тогда и начинаешь понимать, что все твои великие знания, весь твой звездный имидж среди живой природы до лампочки.
– А ты расскажи, – попросил я, протискиваясь меж двух толстых стволов.
Когда-то они были маленькими росточками, а теперь заняли по ширине полтропы, образовав калитку, ведущую неизвестно куда – дальше тропа резко сворачивала направо и исчезала в овраге. Можно было, конечно, обойти этих двух патриархов кустами, но я топал за Зосимой след в след.
Из предыдущего опыта наших совместных походов по лесам я мигом сделал однозначный вывод: если Зосима не сошел с тропы, значит, так надо, значит, в этом есть какой-то скрытый, потаенный смысл.
– Дык, что здесь рассказывать? – неохотно откликнулся Зосима. – Киндей тут ходил. Вот тропу и назвали его именем.
– Ты не темни. Выкладывай всю историю, без купюр. Нам еще топать и топать, так что можешь даже не рассказ, а целый роман нам сплести.
Зосима немного повздыхал, но, зная, что я все равно не отстану, начал:
– Говорю то, что мне дед поведал. По этой тропе Киндей ходил за своим золотом. А места тут еще со старых времен были заколдованными. Никто из деревенских носа сюда не казал. Правда, были смельчаки – два или три человека, да все сгинули. Ушли по этой тропе и не вернулись. Но это было давно, очень давно, еще когда люди поклонялись Дажьбогу и Велесу. Еще за моей памяти старые деревянные идолы встречались на Взгорье – помнишь, мы там лося завалили?
– Помню, – ответил я.
Взгорье – это холмистая возвышенность среди лесов, заросшая высоким кустарником. Я, конечно, мало сведущ в археологии, но мне кажется, что там находятся захоронения древних славян, а холмики – это рукотворные курганы.
Почему я так думаю? Дело в том, что однажды мы с Венедиктом по пьяной лавочке съездили на раскопки; он хотел там по быстрому сделать несколько эскизов для какой-то картины. Так вот, та местность в точности напоминала Взгорье.
– Понятное дело, сейчас тех идолов нет и в помине, – продолжал, как мне показалось, не без сожаления Зосима. – Может, сгнили, а может, в музей их забрали, не знаю. Так вот, Киндей сюда тоже хаживал. Он был отчаянным человеком, ничего не боялся. Говорят, что Киндей и в Христа не верил, а поклонялся лесным богам…
– Как некоторые наши друзья-приятели, – не утерпел я, чтобы не подкузьмить Зосиму.
Зосима что-то хрюкнул в ответ, немного помолчал – наверное, немного обиделся – и продолжил:
– Тропа эта – сам видишь – очень удобная. Она идет по скальному гребню до самого Пимкиного болота. Правда, камень прикрыт землей, но все равно на этой полоске деревья не растут, только сбоку от тропы. Да что деревья – на Киндеевой тропе даже кустика не найдешь. Точно без колдовства не обошлось.
– Но ты же не боишься по ней ходить.
– Дык, ведь тут вот какая штука: ежели ты хороший человек и в лес идешь без злого умысла, тропа будет к тебе милостива. Ну, а если замыслил что-то худое – берегись.
– Понял. Поэтому громко и торжественно объявляю всем лесным богам: намерения у меня и всех нас самые добрые, чистые и человечные – идем выручать товарища из беды.
– Тебя хлебом не корми, а дай позубоскалить, – недовольно пробурчал Зосима.
– Все, все, умолкаю. Ну, и что там дальше?
– Однажды Киндей ушел по этой тропе на болота, а когда вернулся, то был весь седой. И сильно отощавший. А вообще, по рассказам, был он мужиком крепким, видным, а на голове шапка черных кудрявых волос. Кумушки чесали языками, что мать Киндея нагуляла его с беглым цыганом, который укрывался в наших лесах. Цыган, вроде, был не простой, а сын цыганского барона. И в бегах он находился потому, что зарезал какого важного господина, который ухлестывал за его невестой. Не знаю, правда это, или нет. За что купил, за то и продаю. Бабам и сбрехать недолго. Может, так оно было, а может, сказки.
– Про то ладно. Цыган Киндей, или нет – теперь уже без разницы. Рассказывай, что было дальше.
– Интересно? – Зосима ехидно хихикнул.
Он немного раскрепостился и уже не выглядел букой. Топающий позади Идиомыч подтянулся и уже пыхтел у меня над ухом – его тоже заинтересовал рассказ Зосимы.
– Еще как. После твоих историй хоть романы пиши. А что, надо попробовать. Делать в нашей глуши все равно нечего. А до полного дембеля, когда про меня, первый (и последний) раз в жизни, будут говорить хвалебные речи, надеюсь, еще долго.
– Попробуй… – Зосима закурил. – Дым – это хорошо. Всяка нечисть не любит махорочного дыма, избегает. Так вот, после того случая Киндей и подвинулся на золотишке. Наверное, нечистый открыл ему завесу и показал, что есть такое место и какие цацки лежат в сундуках.
– Не знаешь, это было до встречи с монахом или после?
– Дед говорил, что до встречи. Но клад долго не давался Киндею. Если бы не монах, который, как рассказывали, мог видеть сквозь землю, не указал, где нужно искать, то не видать бы ему клада, как своих ушей.
– И что, Киндей по этой тропе больше ни-ни?…
– Нет. И другим наказал.
– А почему?
– Он не объяснил. Но ему и так поверили. Тем более, что об этом было всем известно издревле. Да только со временем, конечно, многое забывается…
– А тут Киндей возьми и напомни… – Я саркастически ухмыльнулся.
Хорошо, что этого не видел Зосима.
– Да. Местный поп в начале тропы даже крест поставил под крышей – вроде беседки. И лампадку повесил. Закупорил, значит, нечисть, чтобы она в деревню не прорвалась. И чтобы по тропе больше никто не ходил.
– Судя по тому, что ты мне рассказывал, это не очень помогло.
– Дык, разве от всего плохого крестом отгородишься?
– Вот и я об этом.
«А твой Киндей-прохиндей лапшу односельчанам на уши навешал вполне конкретно, – подумал я, раскуривая сигарету. – Похоже, тропа ведет как раз к тому месту, где он нашел древнее захоронение. И Киндей не хотел, чтобы кто-нибудь еще, кроме него, туда ходил. Наложил на местность табу. Хитер бобер… Но тогда возникает вполне закономерный вывод, что и монах Авель знал «заколдованную» тропу. А если знал, то… Стоп, стоп! Не вспугни удачу. Лучше оставим эту мысль прозапас. Потом нужно будет ее развить и довести до логического завершения. Сейчас нужно думать о другом».
Тропа спустилась в овраг, и я понял, что скоро увижу Пимкино болото. Пахнуло гнилой сыростью и еще чем-то, наверное, болотным газом. Высокие деревья по сторонам тропы и вовсе приняли сказочный вид – замшелые, сучковатые и занавешенные какими-то вьющимися растениями.
Только сказка эта была вовсе не сусальной и не светлой, а про бабу-ягу и мрачное Кощеево царство…
Как я и предполагал, спустя два часа с лишним мы вышли к Пимкиному болоту. Дальше нам ходу не было. Лично я не рискну даже ноги в нем замочить. Кому хочется идти на верную смерть?
Но самое паршивое заключалось в другом – следы Кондратки уходили вглубь болота и терялись среды чахлого редколесья, за которым масляно блестела широкая полоса бездонной трясины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49