А это серьезное упущение по службе. Которое влечет за собой выговор с занесением в личное дело. Или десять суток гарнизонной гауптвахты.
– Я что, крайний, чтобы докладывать!? – обиделся Зосима. – Я не сексот.
– Вот те раз… Ты живешь старыми понятиями. Это раньше были сексоты, благодаря доносам которых людей отправляли в лагеря ни за что и пачками. А теперь такие люди самые сознательные граждане новой демократической страны. Надо брать пример с Америки. Там каждый добропорядочный янки обязан стучать на соседа.
– Дык, это, Америка нам не указ. У нас доносить зазорно.
– Но доносят же?
– Доносят. А я не буду. Еще чего…
– Понял. Не хочешь с ментами связываться. У тебя к ним давняя «любовь»…
– Не хочу и все!
– Ладно, ладно, не дуйся. Я пошутил. Меня во всей этой истории волнует лишь один момент: что ищут эти черноризцы и очкатый Кондратка? Уж не одно и то же? Кстати, Кондратка с этими… христопродавцами, как ты их называешь, общается?
– Было дело… – Зосима смачно сплюнул на пол. – Ходил к ним в гости. Но они его быстро отшили.
– Откуда знаешь?
– Сорока на хвосте весточку принесла.
– И это ясно. Чай, баба Федора нашептала тебе эту новость на ухо.
– Угу, – не стал запираться и отнекиваться Зосима.
– И как он после этого посещения?
– Как все, – весьма уклончиво ответил Зосима.
– То есть, теперь обходит избу Киндея десятой дорогой…
– Ну… где-то так.
– М-да… Этот черный ворон с клюкой, я вижу, запугал всех. Плохой человек, редиска. И я, как человек православной веры, не могу мириться с таким безобразием. Нужно что-то предпринимать. Это теперь мой девиз.
– Слушай, они тебя трогают!? – рассердился Зосима. – Пусть их. Живут себе и живут. Людям помогают…
– Ну да, ну да… Муку раздают и сахар. По два кэгэ на душу, раз в год. Благодетели… А кое-кому, – я зло прищурился, – перепадает и казенка. Чтобы глаза замылить. Что молчишь, нечем крыть?
– Дык, это… ну, в общем… – Зосима окончательно запутался в своих суматошных мыслях и умолк.
Я решил пожалеть его и на время оставил тему черноризцев. В данный момент меня больше занимала личность Кондратки. О нем я и спросил:
– Как мне стало понятно из рассказа бабы Федоры, очкарик ходит по деревне и пытается брать интервью у наших аборигенов. О чем он расспрашивает?
– А, пустяки… – отмахнулся Зосима.
– И все же?
– Монах его интересует.
– Какой монах? – спросил я удивленно.
– Ну тот, что квартировал у Киндея. Еще при царе. Помнишь, я тебе рассказывал?
– Конечно, помню.
Монах! Получается, что Кондратка тоже ищет древние сокровища?
Но он не ходит по лесам (так, по крайней мере, мне доложила баба Федора), и, глядя на его интеллигентные руки (правда, с некультурно обгрызенными ногтями), я мог бы побиться об заклад на большую сумму, что тяжелее рюмки с водкой они давно ничего не держали.
– И что конкретно его интересует? – спросил я, неизвестно отчего начиная волноваться.
– Говорю же тебе, сущие пустяки. Он хочет узнать, где точно жил монах.
– Что значит – где? Ты же сам мне говорил, что у Киндея.
– Правильно говорил. Только снимал он угол не в самой избе, а в овине, что на заднем дворе когда-то стоял. Добротный овин, старой постройки. Грят, он был там еще до прихода Киндея.
– То есть, ты хочешь сказать, что Киндей построил избу не на пустыре?
– Ну.
– И что на этом месте находилось?
– Говорю же тебе – овин. Добротный, большой, на фундаменте, сложенном из дикого камня. Такие у нас не строили. Чужой овин. И очень старый.
– А ты откуда знаешь? Видел его, что ли?
– Знамо, видел, – с достоинством подтвердил Зосима. – Я, конечно, тогда еще мальцом был, но овин хорошо запомнил. Его в тридцать первом году разобрали, когда колхоз начинался.
– Зачем разобрали?
– Чтобы клуб в деревне построить.
– Построили?
– Хе-хе… Как-то не получилось.
– Кто бы в этом сомневался… А куда девался стройматериал?
– Дык, это, свои же и растащили по домам. Первые коммунары. Кому на фундамент, кому на венец… Дерево-то хорошее было, привозное. У нас такого и близко нету. Говорили, что заморское. Пахло, как в церкви.
– Наверное, ты тоже подсуетился…
– Так ведь все стало общим. Но я взял только два бревна. И сразу спрятал. Молод был, боялся… Попилил потом, после войны, на доски и сделал полати. Больно запах мне понравился. Будто в летнем лесу. Лежишь зимой на полатях, на улице мороз, а в избе цветами пахнет. Просто чудеса.
– И где теперь твои чудо-полати?
– Жонка… кажись, вторая, в печи сожгла, пока я был на охоте.
– Чтобы ты бока себе не отлеживал… – Я рассмеялся. – Заботливая.
– Эт точно.
– Я так думаю, сей недостойный поступок супруги был последней каплей, которая переполнила чашу твоего терпения.
– Ну, она, конечно, была не права. Я так это ей и сказал. Напрямую. А она взяла и ушла. Навсегда. Чего, спрашивается? Ох уж эти бабы…
– Не говори, кума, сама пятый раз замуж выхожу… Про то, что ушла, – ладно. А вот полатей действительно жалко. Я предполагаю, что овин был сложен из стволов сандалового дерева. Оно и сейчас дорогое до неприличия, а в старые времена ценилось едва не на вес золота. Это и вовсе чудеса. Как оно сюда попало, кто его привез? И вообще – зачем кому-то надо было ехать в лес со своими дровами? И ныне стройматериала кругом сколько хошь. А тогда леса и вовсе были дремучими, нетронутыми. У кого-нибудь остался хоть кусочек дерева из овина?
– Одни камни, – огорченно покривился Зосима. – Те, что с фундамента. Но они самые обычные. Таких по лесу хватает. Везде разбросаны.
– Понятное дело – ледник притащил. Но ты говорил, что ваши местные ловкачи использовали бревна из разобранного овина для постройки своих изб. Так?
– Так.
– И в чем тогда вопрос? Отщипнем кусочек, понюхаем, на зуб попробуем. Зачем? А ради интереса. Все-таки дело необычное. Думаю, что овин был святилищем какого-то древнего языческого бога.
– Не отщипнешь, – хмуро ответил Зосима. – Никак нельзя.
– Это почему? – спросил я с удивлением.
– А потому, что все избы, построенные из духмяных бревен, сгорели.
– Ни фига себе… В одночасье или как?
– Постепенно. А больше всего в войну. Немец, гад, словно укладывал бомбы по запаху. Все погибли.
– Древнее проклятие. – Я скупо улыбнулся. – Все как в кино. Сказочки для впечатлительных взрослых. А другие избы что, не горели?
– Считай, что вся деревня была разрушена. Осталось не более двух десятков не порушенных подворий. Почти как сейчас. Везде пепелища… Чижело было. В деревне одни бабы, мужики на фронтах сгинули, строить некому…
– Вот и я об этом. Во всем виновата война и фашисты. Чужеземное дерево тут ни при чем. Но если ты считаешь, что именно оно виновно в том, что избы сгорели, то тебе нужно было благодарить свою вторую жену.
– С какой стати?
– Не сожги она ценные полати с запахами лета, твоя изба тоже превратилась бы в дым.
– Я как-то об этом не подумал…
– А теперь, наверное, поздно.
– Ну да… Царствие ей небесное…
– Что же это за монах такой был? – задумчиво спросил я сам себя. – Я так думаю, что личность, за которой сам государь-император прислал своих гвардейцев, должна обязательно где-то засветиться на скрижалях истории. Ты не знаешь, как его звали?
– Не-а, – отрицательно покрутил головой Зосима. – А вот Кондратка знает.
– Что ты говоришь?
– Точно. У него есть целый талмуд. Там все написано – и про нашу деревню, и про Киндея, и про этого монаха. История… – Последнее слово Зосима сказал с большим почтением – наверное, к его глубинному смыслу и с оглядкой на прожитые годы.
– Интересно… Неплохо бы дернуть эту книжицу у Кондратки.
– Так он тебе и даст… – скептически ухмыльнулся Зосима. – Кондратка держится за нее, как черт за грешную душу, из рук не выпускает. Книжка старинная, я сам видел. С рисунками.
– Что-то я не заметил никакого древнего фолианта, когда он трескал нашу уху и пил нашу водку. Книжка у него что, невидимка?
– В кармане держит. Она небольшая.
– Тогда понятно. Значит, надо или по-доброму с ним потолковать на эту тему или книжечку слямзить на время, чтобы познакомиться с ее содержанием. Правда, для этого, как я теперь уже знаю, придется выставить Кондратке ведро водки, чтобы этот чемпион по метанию ушицы ухайдокался до отруба, но игра может стоит свеч.
– Зачем тебе монах?
– Думаю, что все дело в нем. Ведь недаром черноризец облюбовал избу Киндея. Нет, нет, все дело в таинственном монахе. Похоже, это был еще тот тип.
– Дык, это, изба Киндея просторная и стоит на отшибе. Для его делишек в самый раз.
– И то верно. Если бы не одно «но». Для команды черноризца изба маловата. А в нашем захолустье есть помещения, гораздо более приспособленные для проживания целого армейского взвода. Притом еще дальше от нескромных человеческих глаз. Что вполне соответствует запросам этой загадочной личности.
– Это ты говоришь о колхозном дворе? – догадался Зосима.
– Точно. Там места хватит для любых развлечений.
От колхозного двора осталась лишь одна конюшня. Ее крыша, конечно, прохудилась, но там имелись вполне пригодные для жилья подсобные помещения с печкой и даже полатями, на которых когда-то отдыхали скотники и сторожа.
Колхозный двор находился на самой, что ни есть, окраине, и стоял несколько в стороне даже от единственной дороги (совершенно отвратительной, кстати, функционирующей только в большую сушь и зимой, когда окрестные болота замерзают).
Два года назад подсобные помещения конюшни были отремонтированы – так сказать, по случаю – и с той поры там все оставалось в достаточно нормальном виде. На колхозном дворе тогда был разбит штаб оперативной группы ГРУ, которое занималось одним дельцем государственной важности; в него я нечаянно влез по самые уши и едва выкарабкался живым и здоровым.
Но про то ладно – дела давно минувших дней…
Благополучно переночевав, мы отправились в обратный путь. Так как теперь нам охота была по барабану, мы вышли из богатых дичью мест на более приемлемое для передвижения пространство – с редколесьем и сухой почвой – и взяли курс на деревеньку, до которой было километров десять.
Правда, в лесу они обычно растягиваются на все двадцать.
Глава 12
Мы топали по невысокой каменистой гряде (редкое явления в этих местах), за которой как раз и начиналась низменность, названная Пимкиным болотом. Деревья здесь росли не густо, травы почти не было, из фауны лишь чирикала какая-то пернатая мелюзга, да змеи иногда выползали погреться на солнышке.
Их было не так и много, но все ползучие гады почему-то всегда вызывали в моей душе сильное неприятие, а иногда и панический ужас (хотя я и старался преодолеть в себе этот комплекс). Даже после того, как преподаватели нашей спецучебки научили меня брать самых ядовитых пресмыкающихся голыми руками и готовить из них жаркое.
Это был самый паршивый момент во всей моей службе. Я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. Поэтому при виде змей я испытываю, по меньшей мере, стойкое отвращение.
Даже когда я загибался в пустыне с голодухи и пил кровь осла, то и тогда мне почему-то совсем не хотелось попробовать шашлык из ползучих тварей, которые встречались по пути.
Мистика…
– Идут, – вдруг подал голос Зосима.
– Кто? – очнулся я от своих мыслей.
– Дык, эти…
Эти! Вся понятно.
– Где? – спросил я дрогнувшим голосом, невольно волнуясь.
– Вон там. Гляди левее, – указал Зосима.
Да, у Зосимы до сих пор глаз – алмаз. К старости он стал зорче орла, как это ни странно, и видит даже дальше, чем я.
Я посмотрел вдоль линии, которую мысленно провел параллельно указующему персту Зосимы, и увидел черные точки, рассыпанные по болоту. Они напоминали муравьев.
Эти муравьишки еле ползли. Казалось, что они передвигаются не по земле, пусть и топкой, а по столу, намазанному каким-то липким веществом.
– Что они там делают? – недоуменно спросил Зосима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Я что, крайний, чтобы докладывать!? – обиделся Зосима. – Я не сексот.
– Вот те раз… Ты живешь старыми понятиями. Это раньше были сексоты, благодаря доносам которых людей отправляли в лагеря ни за что и пачками. А теперь такие люди самые сознательные граждане новой демократической страны. Надо брать пример с Америки. Там каждый добропорядочный янки обязан стучать на соседа.
– Дык, это, Америка нам не указ. У нас доносить зазорно.
– Но доносят же?
– Доносят. А я не буду. Еще чего…
– Понял. Не хочешь с ментами связываться. У тебя к ним давняя «любовь»…
– Не хочу и все!
– Ладно, ладно, не дуйся. Я пошутил. Меня во всей этой истории волнует лишь один момент: что ищут эти черноризцы и очкатый Кондратка? Уж не одно и то же? Кстати, Кондратка с этими… христопродавцами, как ты их называешь, общается?
– Было дело… – Зосима смачно сплюнул на пол. – Ходил к ним в гости. Но они его быстро отшили.
– Откуда знаешь?
– Сорока на хвосте весточку принесла.
– И это ясно. Чай, баба Федора нашептала тебе эту новость на ухо.
– Угу, – не стал запираться и отнекиваться Зосима.
– И как он после этого посещения?
– Как все, – весьма уклончиво ответил Зосима.
– То есть, теперь обходит избу Киндея десятой дорогой…
– Ну… где-то так.
– М-да… Этот черный ворон с клюкой, я вижу, запугал всех. Плохой человек, редиска. И я, как человек православной веры, не могу мириться с таким безобразием. Нужно что-то предпринимать. Это теперь мой девиз.
– Слушай, они тебя трогают!? – рассердился Зосима. – Пусть их. Живут себе и живут. Людям помогают…
– Ну да, ну да… Муку раздают и сахар. По два кэгэ на душу, раз в год. Благодетели… А кое-кому, – я зло прищурился, – перепадает и казенка. Чтобы глаза замылить. Что молчишь, нечем крыть?
– Дык, это… ну, в общем… – Зосима окончательно запутался в своих суматошных мыслях и умолк.
Я решил пожалеть его и на время оставил тему черноризцев. В данный момент меня больше занимала личность Кондратки. О нем я и спросил:
– Как мне стало понятно из рассказа бабы Федоры, очкарик ходит по деревне и пытается брать интервью у наших аборигенов. О чем он расспрашивает?
– А, пустяки… – отмахнулся Зосима.
– И все же?
– Монах его интересует.
– Какой монах? – спросил я удивленно.
– Ну тот, что квартировал у Киндея. Еще при царе. Помнишь, я тебе рассказывал?
– Конечно, помню.
Монах! Получается, что Кондратка тоже ищет древние сокровища?
Но он не ходит по лесам (так, по крайней мере, мне доложила баба Федора), и, глядя на его интеллигентные руки (правда, с некультурно обгрызенными ногтями), я мог бы побиться об заклад на большую сумму, что тяжелее рюмки с водкой они давно ничего не держали.
– И что конкретно его интересует? – спросил я, неизвестно отчего начиная волноваться.
– Говорю же тебе, сущие пустяки. Он хочет узнать, где точно жил монах.
– Что значит – где? Ты же сам мне говорил, что у Киндея.
– Правильно говорил. Только снимал он угол не в самой избе, а в овине, что на заднем дворе когда-то стоял. Добротный овин, старой постройки. Грят, он был там еще до прихода Киндея.
– То есть, ты хочешь сказать, что Киндей построил избу не на пустыре?
– Ну.
– И что на этом месте находилось?
– Говорю же тебе – овин. Добротный, большой, на фундаменте, сложенном из дикого камня. Такие у нас не строили. Чужой овин. И очень старый.
– А ты откуда знаешь? Видел его, что ли?
– Знамо, видел, – с достоинством подтвердил Зосима. – Я, конечно, тогда еще мальцом был, но овин хорошо запомнил. Его в тридцать первом году разобрали, когда колхоз начинался.
– Зачем разобрали?
– Чтобы клуб в деревне построить.
– Построили?
– Хе-хе… Как-то не получилось.
– Кто бы в этом сомневался… А куда девался стройматериал?
– Дык, это, свои же и растащили по домам. Первые коммунары. Кому на фундамент, кому на венец… Дерево-то хорошее было, привозное. У нас такого и близко нету. Говорили, что заморское. Пахло, как в церкви.
– Наверное, ты тоже подсуетился…
– Так ведь все стало общим. Но я взял только два бревна. И сразу спрятал. Молод был, боялся… Попилил потом, после войны, на доски и сделал полати. Больно запах мне понравился. Будто в летнем лесу. Лежишь зимой на полатях, на улице мороз, а в избе цветами пахнет. Просто чудеса.
– И где теперь твои чудо-полати?
– Жонка… кажись, вторая, в печи сожгла, пока я был на охоте.
– Чтобы ты бока себе не отлеживал… – Я рассмеялся. – Заботливая.
– Эт точно.
– Я так думаю, сей недостойный поступок супруги был последней каплей, которая переполнила чашу твоего терпения.
– Ну, она, конечно, была не права. Я так это ей и сказал. Напрямую. А она взяла и ушла. Навсегда. Чего, спрашивается? Ох уж эти бабы…
– Не говори, кума, сама пятый раз замуж выхожу… Про то, что ушла, – ладно. А вот полатей действительно жалко. Я предполагаю, что овин был сложен из стволов сандалового дерева. Оно и сейчас дорогое до неприличия, а в старые времена ценилось едва не на вес золота. Это и вовсе чудеса. Как оно сюда попало, кто его привез? И вообще – зачем кому-то надо было ехать в лес со своими дровами? И ныне стройматериала кругом сколько хошь. А тогда леса и вовсе были дремучими, нетронутыми. У кого-нибудь остался хоть кусочек дерева из овина?
– Одни камни, – огорченно покривился Зосима. – Те, что с фундамента. Но они самые обычные. Таких по лесу хватает. Везде разбросаны.
– Понятное дело – ледник притащил. Но ты говорил, что ваши местные ловкачи использовали бревна из разобранного овина для постройки своих изб. Так?
– Так.
– И в чем тогда вопрос? Отщипнем кусочек, понюхаем, на зуб попробуем. Зачем? А ради интереса. Все-таки дело необычное. Думаю, что овин был святилищем какого-то древнего языческого бога.
– Не отщипнешь, – хмуро ответил Зосима. – Никак нельзя.
– Это почему? – спросил я с удивлением.
– А потому, что все избы, построенные из духмяных бревен, сгорели.
– Ни фига себе… В одночасье или как?
– Постепенно. А больше всего в войну. Немец, гад, словно укладывал бомбы по запаху. Все погибли.
– Древнее проклятие. – Я скупо улыбнулся. – Все как в кино. Сказочки для впечатлительных взрослых. А другие избы что, не горели?
– Считай, что вся деревня была разрушена. Осталось не более двух десятков не порушенных подворий. Почти как сейчас. Везде пепелища… Чижело было. В деревне одни бабы, мужики на фронтах сгинули, строить некому…
– Вот и я об этом. Во всем виновата война и фашисты. Чужеземное дерево тут ни при чем. Но если ты считаешь, что именно оно виновно в том, что избы сгорели, то тебе нужно было благодарить свою вторую жену.
– С какой стати?
– Не сожги она ценные полати с запахами лета, твоя изба тоже превратилась бы в дым.
– Я как-то об этом не подумал…
– А теперь, наверное, поздно.
– Ну да… Царствие ей небесное…
– Что же это за монах такой был? – задумчиво спросил я сам себя. – Я так думаю, что личность, за которой сам государь-император прислал своих гвардейцев, должна обязательно где-то засветиться на скрижалях истории. Ты не знаешь, как его звали?
– Не-а, – отрицательно покрутил головой Зосима. – А вот Кондратка знает.
– Что ты говоришь?
– Точно. У него есть целый талмуд. Там все написано – и про нашу деревню, и про Киндея, и про этого монаха. История… – Последнее слово Зосима сказал с большим почтением – наверное, к его глубинному смыслу и с оглядкой на прожитые годы.
– Интересно… Неплохо бы дернуть эту книжицу у Кондратки.
– Так он тебе и даст… – скептически ухмыльнулся Зосима. – Кондратка держится за нее, как черт за грешную душу, из рук не выпускает. Книжка старинная, я сам видел. С рисунками.
– Что-то я не заметил никакого древнего фолианта, когда он трескал нашу уху и пил нашу водку. Книжка у него что, невидимка?
– В кармане держит. Она небольшая.
– Тогда понятно. Значит, надо или по-доброму с ним потолковать на эту тему или книжечку слямзить на время, чтобы познакомиться с ее содержанием. Правда, для этого, как я теперь уже знаю, придется выставить Кондратке ведро водки, чтобы этот чемпион по метанию ушицы ухайдокался до отруба, но игра может стоит свеч.
– Зачем тебе монах?
– Думаю, что все дело в нем. Ведь недаром черноризец облюбовал избу Киндея. Нет, нет, все дело в таинственном монахе. Похоже, это был еще тот тип.
– Дык, это, изба Киндея просторная и стоит на отшибе. Для его делишек в самый раз.
– И то верно. Если бы не одно «но». Для команды черноризца изба маловата. А в нашем захолустье есть помещения, гораздо более приспособленные для проживания целого армейского взвода. Притом еще дальше от нескромных человеческих глаз. Что вполне соответствует запросам этой загадочной личности.
– Это ты говоришь о колхозном дворе? – догадался Зосима.
– Точно. Там места хватит для любых развлечений.
От колхозного двора осталась лишь одна конюшня. Ее крыша, конечно, прохудилась, но там имелись вполне пригодные для жилья подсобные помещения с печкой и даже полатями, на которых когда-то отдыхали скотники и сторожа.
Колхозный двор находился на самой, что ни есть, окраине, и стоял несколько в стороне даже от единственной дороги (совершенно отвратительной, кстати, функционирующей только в большую сушь и зимой, когда окрестные болота замерзают).
Два года назад подсобные помещения конюшни были отремонтированы – так сказать, по случаю – и с той поры там все оставалось в достаточно нормальном виде. На колхозном дворе тогда был разбит штаб оперативной группы ГРУ, которое занималось одним дельцем государственной важности; в него я нечаянно влез по самые уши и едва выкарабкался живым и здоровым.
Но про то ладно – дела давно минувших дней…
Благополучно переночевав, мы отправились в обратный путь. Так как теперь нам охота была по барабану, мы вышли из богатых дичью мест на более приемлемое для передвижения пространство – с редколесьем и сухой почвой – и взяли курс на деревеньку, до которой было километров десять.
Правда, в лесу они обычно растягиваются на все двадцать.
Глава 12
Мы топали по невысокой каменистой гряде (редкое явления в этих местах), за которой как раз и начиналась низменность, названная Пимкиным болотом. Деревья здесь росли не густо, травы почти не было, из фауны лишь чирикала какая-то пернатая мелюзга, да змеи иногда выползали погреться на солнышке.
Их было не так и много, но все ползучие гады почему-то всегда вызывали в моей душе сильное неприятие, а иногда и панический ужас (хотя я и старался преодолеть в себе этот комплекс). Даже после того, как преподаватели нашей спецучебки научили меня брать самых ядовитых пресмыкающихся голыми руками и готовить из них жаркое.
Это был самый паршивый момент во всей моей службе. Я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. Поэтому при виде змей я испытываю, по меньшей мере, стойкое отвращение.
Даже когда я загибался в пустыне с голодухи и пил кровь осла, то и тогда мне почему-то совсем не хотелось попробовать шашлык из ползучих тварей, которые встречались по пути.
Мистика…
– Идут, – вдруг подал голос Зосима.
– Кто? – очнулся я от своих мыслей.
– Дык, эти…
Эти! Вся понятно.
– Где? – спросил я дрогнувшим голосом, невольно волнуясь.
– Вон там. Гляди левее, – указал Зосима.
Да, у Зосимы до сих пор глаз – алмаз. К старости он стал зорче орла, как это ни странно, и видит даже дальше, чем я.
Я посмотрел вдоль линии, которую мысленно провел параллельно указующему персту Зосимы, и увидел черные точки, рассыпанные по болоту. Они напоминали муравьев.
Эти муравьишки еле ползли. Казалось, что они передвигаются не по земле, пусть и топкой, а по столу, намазанному каким-то липким веществом.
– Что они там делают? – недоуменно спросил Зосима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49