Приглушенный стук трубки о край пепельницы прозвучал в установившейся тишине неуместно громко, заставив самого Петра Львовича нервно вздрогнуть. Он наконец нашел в себе силы поднять глаза и посмотреть на Марию Андреевну.
Лицо княжны было залито меловой бледностью. У нее побелели даже губы, но в остальном княжна выглядела совершенно спокойной — пугающе спокойной, как показалось полковнику. Если бы Петру Львовичу не было доподлинно известно о горячей и нежной дружбе, которая связывала княжну с ее опекуном, он мог бы счесть Марию Андреевну бесчувственной. Но ему об этой дружбе было известно и посему оставалось только дивиться самообладанию, с коим сия молоденькая девица встретила столь страшное известие.
Первой нарушила молчание княжна, и то, что она сказала, удивило полковника Шелепова еще сильнее. Вместо слез и причитаний, которых он ждал и боялся, вместо горестных вздохов и ссылок на Божью волю и провидение, вместо всего того, что, как считается, надобно говорить и делать в подобных случаях, княжна отрывисто спросила:
— И кто же? Полагаю, преступника так и не нашли?
Полковник протяжно вздохнул, взлохматил пятерней седую, но все еще густую и кудрявую шевелюру, снова дернул себя за ус и ответил:
— Нет, душа моя, не нашли. Да с чего ты взяла, что там был преступник? Приезжали из Москвы, из следственной части, все там осмотрели и решили, что преступника никакого и в помине не было, а была случайная пуля...
Он смутился, встретив прямой, испытующий взгляд княжны, и потерянно замолчал, не зная, что еще сказать.
Княжна, шурша юбками, уселась в кресло напротив, подалась к полковнику, подперла подбородок рукой и спросила, глядя через стол прямо ему в глаза:
— А вы что решили, Петр Львович? Ведь московских следователей там не было, а вы были. Федор Дементьевич стоял на номере, и все, кто там был, тоже стояли на своих номерах и ждали медведя. Коли стреляли по медведю, то как же пуля могла случайно попасть Федору Дементьевичу в затылок? Ведь вы сами сказали, что в затылок.
— Я так сказал? — искренне удивился Петр Львович, из-за сильных переживаний уже успевший забыть, что он говорил. Деталь как будто была не из тех, о коих принято рассказывать молодым девицам, но, впрочем, мог и сказать... — Ну, коли сказал, значит, так оно и было. В затылок, душа моя. В самую середку.
На какой-то краткий миг ему почудилось, что он спит и видит дурной сон, — уж очень нереальным был этот деловитый тон, которым говорила княжна, да и собственные речи Петра Львовича казались ему самому дикими и ни с чем не сообразными. В таком тоне и с такими подробностями можно было разговаривать в кабинете у следователя или, на худой конец, в компании равных себе по возрасту и положению мужчин, умудренных опытом и не боящихся ни своей, ни чужой крови.
— А может, отверстие в затылке было выходное? — спросила Мария Андреевна, тем самым еще более сгустив атмосферу бредового кошмара, который, по убеждению полковника Шелепова, снился ему средь бела дня.
— Помилуй, матушка, — окончательно отдаваясь на волю этого страшного сна наяву, промолвил полковник, — кого ты об этом спрашиваешь? Мне ли не отличить входного отверстия от выходного? Слава богу, насмотрелся я на них за сорок лет предостаточно — и на те, и на другие. Пуля и впрямь прошла навылет, но стреляли в затылок, и притом с весьма небольшого расстояния, в чем я могу поручиться своим добрым именем. Да на что тебе, молодой девице, надобны все эти кровавые подробности? — добавил он, делая последнюю попытку вернуть разговор в нормальное русло. — Зачем тебе, душа моя, знать то, чего девицам твоего круга знать не полагается? Ты бы поплакала лучше, дочка. Хоть я слез женских и боюсь пуще французских пушек, а все ж таки приличнее было бы тебе поплакать, чем такие вопросы задавать.
Княжна прерывисто, судорожно вздохнула, и Петр Львович решил было, что она сейчас и впрямь заплачет. Но Мария Андреевна взяла себя в руки и, по-прежнему глядя ему в лицо сухими, опасно блестящими глазами, сказала с неожиданной, совсем взрослой горечью:
— Вот и вы туда же, Петр Львович. Это барышне прилично, это неприлично, а про иное ей и вовсе ничего знать не надобно... Поплачь, дитя, в подушку, да и живи себе дальше: на балах танцуй, на фортепьянах играй, реверансы делай да женихов заманивай. Ах, Петр Львович, Петр Львович! Да неужто и вы не понимаете, что я бы и рада так жить, да не могу, не получается! Я ли виновата, что знаю вещи, коих мне знать не надобно? Я ли виновата, что вместе с дедушкой не умерла? И много ли проку от моих слез? Коли есть убийца, так его ловить надобно! Ловить и наказывать, а поплакать и после можно. И скажите вы мне на милость, какая разница, кто его поймает — вы, я или следователь московский?
Петр Львович вынул кисет и, чтобы скрыть замешательство, принялся набивать трубку.
— Прости, голуба моя, — сказал он после длинной паузы. — Прости меня, дурака седого, не ждал я... Эх! И сильно же, я вижу, тебе от этой войны проклятой досталось! Много сильнее, чем я мог помыслить. Да и Александра Николаевича воспитание, кровь его... Да... Что ж, коли хочешь об этом деле думать, так я тебе все, что видел, расскажу. Скажу тебе как на духу, я ведь сам хотел им заняться, да, видишь, не судьба. Кабы на войну-то не идти, я бы этого стрелка непременно отыскал. Из-под земли бы достал и, вот ей-богу, своими руками убил бы. Прямо кулаком... То, что следователь московский сказал, будто несчастный случай, так я в это не верю. В Москве-то, чай, веселее с дамами флиртовать да перед начальством спину гнуть, чем в N-ске нашем каких-то душегубов ловить. Ничего хорошего я от этого следствия не ждал. Потому и меры кое-какие принял, и увидеть постарался все, что можно. Так вот, душа моя, стреляли в Федора нашего Дементьевича сзади, с каких-нибудь пяти шагов. Место, где стрелок стоял, я нашел, и даже пыж его с куста снял. Пыж обыкновенный, войлочный, какими у нас в полку пользуются, да и не только у нас, а повсюду. Однако ж сомневаюсь, чтобы кто-то из моих офицеров имел причину графа Бухвостова убивать, да еще и так подло, со спины. У меня в полку подлецов нет!
— Сие очень трудно знать наверняка, — заметила княжна, и Петр Львович снова подумал, как она переменилась. В словах ее содержалась несомненная правда, но правда такого свойства, что еще год назад что-нибудь в этом роде просто не могло бы прийти княжне в ее хорошенькую головку. — Но пыж, Петр Львович, это слишком шаткая улика для того, чтобы обвинять кого-либо из ваших офицеров. Что с того, что он войлочный? Точно такой пыж легко купить и еще легче сделать самому. Даже я могу его изготовить, поверьте. Так что оставим пыж в стороне. Скажите, не могло ли все-таки все это произойти случайно? Предположим, некто сбился со своего номера и стал где придется, не заметив, что впереди стоит еще кто-то. Он видит зверя, берет прицел, и в этот момент Федор Дементьевич, который, к примеру, присел или наклонился, вдруг выпрямляется, попадая прямиком под выстрел. Стрелок видит, что натворил, и в испуге удаляется, потихонечку присоединяясь к тем, кто обступил убитого медведя. Потом обнаруживается, что граф убит, начинается суета, паника, вы страшно кричите, пугая убийцу, и он не отваживается признаться. И, чем дольше он молчит, тем невозможнее ему кажется открыть рот и сказать: «Это сделал я».
— Ох, матушка, тяжко мне с тобой разговаривать, — нещадно крутя ус, признался полковник. — Ты не серчай, Христа ради, а только гляжу я на тебя — ну прелесть девица, хоть сейчас под венец! А как послушаю — волосы дыбом становятся. Ты будто задачки из логики решаешь, слушать тебя страшно, будто и не ты это...
Княжна потупилась, затем вынула из графина пробку, сама налила полную стопку водки и подвинула ее к полковнику.
— Простите, Петр Львович, — сказала она мягко. — Простите, пожалуйста, а только не могу я рыдать и руки заламывать, как это девице дворянского сословия полагается. Потом, может быть... Спасибо французам, научили меня, глупую, что смирение христианское не всегда хорошо. Федор Дементьевич в жизни своей никого не обидел, и что из этого вышло? Кто-то только рад будет, если мы с вами руки опустим. Ему-то только того и надо!
Полковник горько покивал седой головой, взял со стола предложенную княжной стопку и единым духом выпил водку, даже не поморщившись. К огурцам он не притронулся: теперь, когда дошло до дела, можно было более не притворяться, будто он хочет что-то есть.
— Железо, — будто отвечая кому-то третьему, остающемуся невидимым для княжны, проговорил он. — Дед был целиком, с головы до ног, железный, и внучка у него не хуже выросла. В тебя, матушка, дух Александра Николаевича, часом, не вселился? Закрою глаза и будто с ним говорю, а не с тобой. Так и хочется во фрунт стать и рапортовать по всей форме, как в армии положено.
— А хочется, так и рапортуйте, — разрешила княжна. — Разве я могу дорогому гостю в его желаниях перечить?
Полковник невольно хмыкнул в густые, пахнущие табаком и водкою усы, и они с княжной посмеялись — совсем немного и не слишком весело, но посмеялись все-таки, а не поплакали.
— Изволь, — разжигая трубку, невнятно проговорил полковник, — рапортую. Как хочешь, душа моя, а только теория, тобою построенная, — насчет заблудившегося охотника, случайного выстрела и всего прочего в том же духе, — хоть и звучит весьма правдоподобно, от действительности весьма далека. Могло так быть, могло, не спорю... Могло, да только не было. Людей по номерам я самолично расставлял, и не было у них никакой причины по лесу блуждать. И кустов никаких позади Федора Дементьевича не было, из-за которых твой предполагаемый стрелок мог его не увидеть. Да ты ведь и сама в случайность не веришь, правда?
— Я только хотела узнать, верите ли вы, — кротко уточнила княжна.
— Я, матушка, верю только в Господа Бога да еще в то, что вижу собственными глазами, — пробасил полковник из глубины дымового облака. — Посему, душа моя, предположениями и теориями я не удовлетворился. Видишь ли, что я сделал: стал на то место, с которого в графа нашего стреляли, и на глаз прикинул, куда пуля должна была уйти. И, вообрази себе...
Он вдруг распахнул сюртук, выпустив на волю туго обтянутый белым сукном жилета живот, запустил два пальца в часовой кармашек и вынул оттуда что-то маленькое, сверкнувшее на миг тусклым металлическим блеском и тут же исчезнувшее в его огромном волосатом кулаке.
— Неужто пуля? — ахнула княжна, и Петр Львович подивился про себя ее смекалке.
— Она самая, — сказал полковник и заколебался, не зная, стоит ли показывать княжне расплющенный кусочек свинца, спрятанный у него в кулаке. Княжна, конечно, вела себя не как девица, а как опытный сыщик, но оставалось только догадываться, чего ей это стоило. Разговоры разговорами, логика логикой, а взять в руки кусок металла, которым убили близкого тебе человека, который прошел через его голову, через самый мозг, под силу далеко не каждому мужчине. Как бы ей в самом деле дурно не стало! Молодость вечно не умеет рассчитывать свои силы.
Но княжна уже требовательно протянула через стол тонкую руку ладошкой кверху, и Петр Львович, тяжко вздохнув, положил на эту нежную ладонь свое страшное сокровище, утаенное им от московского следователя и привезенное сюда, в Вязмитиново, с непонятной ему самому целью. Впрочем, теперь, когда расплющенный свинцовый шарик лег на ладонь Марии Андреевны, Шелепов, кажется, начал это понимать.
Когда свинцовая лепешка коснулась ее руки, в лице Марии Андреевны что-то дрогнуло, но она тут же овладела собой и, поднеся ладонь к самому лицу, стала внимательно разглядывать пулю. Полковник исподтишка наблюдал за нею. Он уже открыл рот, готовясь объяснить Марии Андреевне все огромное значение этой уродливой штуковины, но княжна опередила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Лицо княжны было залито меловой бледностью. У нее побелели даже губы, но в остальном княжна выглядела совершенно спокойной — пугающе спокойной, как показалось полковнику. Если бы Петру Львовичу не было доподлинно известно о горячей и нежной дружбе, которая связывала княжну с ее опекуном, он мог бы счесть Марию Андреевну бесчувственной. Но ему об этой дружбе было известно и посему оставалось только дивиться самообладанию, с коим сия молоденькая девица встретила столь страшное известие.
Первой нарушила молчание княжна, и то, что она сказала, удивило полковника Шелепова еще сильнее. Вместо слез и причитаний, которых он ждал и боялся, вместо горестных вздохов и ссылок на Божью волю и провидение, вместо всего того, что, как считается, надобно говорить и делать в подобных случаях, княжна отрывисто спросила:
— И кто же? Полагаю, преступника так и не нашли?
Полковник протяжно вздохнул, взлохматил пятерней седую, но все еще густую и кудрявую шевелюру, снова дернул себя за ус и ответил:
— Нет, душа моя, не нашли. Да с чего ты взяла, что там был преступник? Приезжали из Москвы, из следственной части, все там осмотрели и решили, что преступника никакого и в помине не было, а была случайная пуля...
Он смутился, встретив прямой, испытующий взгляд княжны, и потерянно замолчал, не зная, что еще сказать.
Княжна, шурша юбками, уселась в кресло напротив, подалась к полковнику, подперла подбородок рукой и спросила, глядя через стол прямо ему в глаза:
— А вы что решили, Петр Львович? Ведь московских следователей там не было, а вы были. Федор Дементьевич стоял на номере, и все, кто там был, тоже стояли на своих номерах и ждали медведя. Коли стреляли по медведю, то как же пуля могла случайно попасть Федору Дементьевичу в затылок? Ведь вы сами сказали, что в затылок.
— Я так сказал? — искренне удивился Петр Львович, из-за сильных переживаний уже успевший забыть, что он говорил. Деталь как будто была не из тех, о коих принято рассказывать молодым девицам, но, впрочем, мог и сказать... — Ну, коли сказал, значит, так оно и было. В затылок, душа моя. В самую середку.
На какой-то краткий миг ему почудилось, что он спит и видит дурной сон, — уж очень нереальным был этот деловитый тон, которым говорила княжна, да и собственные речи Петра Львовича казались ему самому дикими и ни с чем не сообразными. В таком тоне и с такими подробностями можно было разговаривать в кабинете у следователя или, на худой конец, в компании равных себе по возрасту и положению мужчин, умудренных опытом и не боящихся ни своей, ни чужой крови.
— А может, отверстие в затылке было выходное? — спросила Мария Андреевна, тем самым еще более сгустив атмосферу бредового кошмара, который, по убеждению полковника Шелепова, снился ему средь бела дня.
— Помилуй, матушка, — окончательно отдаваясь на волю этого страшного сна наяву, промолвил полковник, — кого ты об этом спрашиваешь? Мне ли не отличить входного отверстия от выходного? Слава богу, насмотрелся я на них за сорок лет предостаточно — и на те, и на другие. Пуля и впрямь прошла навылет, но стреляли в затылок, и притом с весьма небольшого расстояния, в чем я могу поручиться своим добрым именем. Да на что тебе, молодой девице, надобны все эти кровавые подробности? — добавил он, делая последнюю попытку вернуть разговор в нормальное русло. — Зачем тебе, душа моя, знать то, чего девицам твоего круга знать не полагается? Ты бы поплакала лучше, дочка. Хоть я слез женских и боюсь пуще французских пушек, а все ж таки приличнее было бы тебе поплакать, чем такие вопросы задавать.
Княжна прерывисто, судорожно вздохнула, и Петр Львович решил было, что она сейчас и впрямь заплачет. Но Мария Андреевна взяла себя в руки и, по-прежнему глядя ему в лицо сухими, опасно блестящими глазами, сказала с неожиданной, совсем взрослой горечью:
— Вот и вы туда же, Петр Львович. Это барышне прилично, это неприлично, а про иное ей и вовсе ничего знать не надобно... Поплачь, дитя, в подушку, да и живи себе дальше: на балах танцуй, на фортепьянах играй, реверансы делай да женихов заманивай. Ах, Петр Львович, Петр Львович! Да неужто и вы не понимаете, что я бы и рада так жить, да не могу, не получается! Я ли виновата, что знаю вещи, коих мне знать не надобно? Я ли виновата, что вместе с дедушкой не умерла? И много ли проку от моих слез? Коли есть убийца, так его ловить надобно! Ловить и наказывать, а поплакать и после можно. И скажите вы мне на милость, какая разница, кто его поймает — вы, я или следователь московский?
Петр Львович вынул кисет и, чтобы скрыть замешательство, принялся набивать трубку.
— Прости, голуба моя, — сказал он после длинной паузы. — Прости меня, дурака седого, не ждал я... Эх! И сильно же, я вижу, тебе от этой войны проклятой досталось! Много сильнее, чем я мог помыслить. Да и Александра Николаевича воспитание, кровь его... Да... Что ж, коли хочешь об этом деле думать, так я тебе все, что видел, расскажу. Скажу тебе как на духу, я ведь сам хотел им заняться, да, видишь, не судьба. Кабы на войну-то не идти, я бы этого стрелка непременно отыскал. Из-под земли бы достал и, вот ей-богу, своими руками убил бы. Прямо кулаком... То, что следователь московский сказал, будто несчастный случай, так я в это не верю. В Москве-то, чай, веселее с дамами флиртовать да перед начальством спину гнуть, чем в N-ске нашем каких-то душегубов ловить. Ничего хорошего я от этого следствия не ждал. Потому и меры кое-какие принял, и увидеть постарался все, что можно. Так вот, душа моя, стреляли в Федора нашего Дементьевича сзади, с каких-нибудь пяти шагов. Место, где стрелок стоял, я нашел, и даже пыж его с куста снял. Пыж обыкновенный, войлочный, какими у нас в полку пользуются, да и не только у нас, а повсюду. Однако ж сомневаюсь, чтобы кто-то из моих офицеров имел причину графа Бухвостова убивать, да еще и так подло, со спины. У меня в полку подлецов нет!
— Сие очень трудно знать наверняка, — заметила княжна, и Петр Львович снова подумал, как она переменилась. В словах ее содержалась несомненная правда, но правда такого свойства, что еще год назад что-нибудь в этом роде просто не могло бы прийти княжне в ее хорошенькую головку. — Но пыж, Петр Львович, это слишком шаткая улика для того, чтобы обвинять кого-либо из ваших офицеров. Что с того, что он войлочный? Точно такой пыж легко купить и еще легче сделать самому. Даже я могу его изготовить, поверьте. Так что оставим пыж в стороне. Скажите, не могло ли все-таки все это произойти случайно? Предположим, некто сбился со своего номера и стал где придется, не заметив, что впереди стоит еще кто-то. Он видит зверя, берет прицел, и в этот момент Федор Дементьевич, который, к примеру, присел или наклонился, вдруг выпрямляется, попадая прямиком под выстрел. Стрелок видит, что натворил, и в испуге удаляется, потихонечку присоединяясь к тем, кто обступил убитого медведя. Потом обнаруживается, что граф убит, начинается суета, паника, вы страшно кричите, пугая убийцу, и он не отваживается признаться. И, чем дольше он молчит, тем невозможнее ему кажется открыть рот и сказать: «Это сделал я».
— Ох, матушка, тяжко мне с тобой разговаривать, — нещадно крутя ус, признался полковник. — Ты не серчай, Христа ради, а только гляжу я на тебя — ну прелесть девица, хоть сейчас под венец! А как послушаю — волосы дыбом становятся. Ты будто задачки из логики решаешь, слушать тебя страшно, будто и не ты это...
Княжна потупилась, затем вынула из графина пробку, сама налила полную стопку водки и подвинула ее к полковнику.
— Простите, Петр Львович, — сказала она мягко. — Простите, пожалуйста, а только не могу я рыдать и руки заламывать, как это девице дворянского сословия полагается. Потом, может быть... Спасибо французам, научили меня, глупую, что смирение христианское не всегда хорошо. Федор Дементьевич в жизни своей никого не обидел, и что из этого вышло? Кто-то только рад будет, если мы с вами руки опустим. Ему-то только того и надо!
Полковник горько покивал седой головой, взял со стола предложенную княжной стопку и единым духом выпил водку, даже не поморщившись. К огурцам он не притронулся: теперь, когда дошло до дела, можно было более не притворяться, будто он хочет что-то есть.
— Железо, — будто отвечая кому-то третьему, остающемуся невидимым для княжны, проговорил он. — Дед был целиком, с головы до ног, железный, и внучка у него не хуже выросла. В тебя, матушка, дух Александра Николаевича, часом, не вселился? Закрою глаза и будто с ним говорю, а не с тобой. Так и хочется во фрунт стать и рапортовать по всей форме, как в армии положено.
— А хочется, так и рапортуйте, — разрешила княжна. — Разве я могу дорогому гостю в его желаниях перечить?
Полковник невольно хмыкнул в густые, пахнущие табаком и водкою усы, и они с княжной посмеялись — совсем немного и не слишком весело, но посмеялись все-таки, а не поплакали.
— Изволь, — разжигая трубку, невнятно проговорил полковник, — рапортую. Как хочешь, душа моя, а только теория, тобою построенная, — насчет заблудившегося охотника, случайного выстрела и всего прочего в том же духе, — хоть и звучит весьма правдоподобно, от действительности весьма далека. Могло так быть, могло, не спорю... Могло, да только не было. Людей по номерам я самолично расставлял, и не было у них никакой причины по лесу блуждать. И кустов никаких позади Федора Дементьевича не было, из-за которых твой предполагаемый стрелок мог его не увидеть. Да ты ведь и сама в случайность не веришь, правда?
— Я только хотела узнать, верите ли вы, — кротко уточнила княжна.
— Я, матушка, верю только в Господа Бога да еще в то, что вижу собственными глазами, — пробасил полковник из глубины дымового облака. — Посему, душа моя, предположениями и теориями я не удовлетворился. Видишь ли, что я сделал: стал на то место, с которого в графа нашего стреляли, и на глаз прикинул, куда пуля должна была уйти. И, вообрази себе...
Он вдруг распахнул сюртук, выпустив на волю туго обтянутый белым сукном жилета живот, запустил два пальца в часовой кармашек и вынул оттуда что-то маленькое, сверкнувшее на миг тусклым металлическим блеском и тут же исчезнувшее в его огромном волосатом кулаке.
— Неужто пуля? — ахнула княжна, и Петр Львович подивился про себя ее смекалке.
— Она самая, — сказал полковник и заколебался, не зная, стоит ли показывать княжне расплющенный кусочек свинца, спрятанный у него в кулаке. Княжна, конечно, вела себя не как девица, а как опытный сыщик, но оставалось только догадываться, чего ей это стоило. Разговоры разговорами, логика логикой, а взять в руки кусок металла, которым убили близкого тебе человека, который прошел через его голову, через самый мозг, под силу далеко не каждому мужчине. Как бы ей в самом деле дурно не стало! Молодость вечно не умеет рассчитывать свои силы.
Но княжна уже требовательно протянула через стол тонкую руку ладошкой кверху, и Петр Львович, тяжко вздохнув, положил на эту нежную ладонь свое страшное сокровище, утаенное им от московского следователя и привезенное сюда, в Вязмитиново, с непонятной ему самому целью. Впрочем, теперь, когда расплющенный свинцовый шарик лег на ладонь Марии Андреевны, Шелепов, кажется, начал это понимать.
Когда свинцовая лепешка коснулась ее руки, в лице Марии Андреевны что-то дрогнуло, но она тут же овладела собой и, поднеся ладонь к самому лицу, стала внимательно разглядывать пулю. Полковник исподтишка наблюдал за нею. Он уже открыл рот, готовясь объяснить Марии Андреевне все огромное значение этой уродливой штуковины, но княжна опередила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51