.. Не знаю, как и сказать-то тебе. Понимаешь, приключилась у нас в N-ске прескверная история...
И полковник, упорно глядя в скатерть, без утайки рассказал Марии Андреевне, какая скверная приключилась история в захолустном уездном городишке, где был до недавнего времени расквартирован вверенный ему драгунский резервный полк и где, между прочим, проживал предводитель уездного дворянства и опекун княжны Вязмитиновой граф Федор Дементьевич Бухвостов.
* * *
А история и впрямь вышла скверная и даже более того — темная.
Началась она с того, что, сидя как-то вечером в клубе за картами, полковник Шелепов заговорил с партнерами об охоте. Намедни им был получен приказ не далее как через неделю свернуть все полковое хозяйство и скорым маршем выступать в Польшу, дабы сменить на передовых позициях понесший большой урон от неприятельской артиллерии полк гвардейских кирасир. Известие это было встречено драгунами Шелепова с большим воодушевлением, поскольку они не были в деле с самой Бородинской баталии и успели уже основательно соскучиться по настоящей драке. Сам полковник, хоть и был уже далеко не молод, тоже радовался случаю еще разок обнажить саблю, прежде чем французские орлы окончательно склонят свои клювастые головы перед русскими знаменами. И вот в предчувствии похода, лишений и даже, может быть, геройской гибели на чужой земле полковник во всеуслышание высказался, что недурно было бы напоследок организовать хорошую охоту, неважно, на кого именно, хотя бы и на уток.
Сидевший против него Федор Дементьевич Бухвостов отозвался весьма пренебрежительно об этой затее. Это никого, в общем-то, не удивило: граф был грузен, тяжел на подъем и не садился в седло вот уже лет десять, предпочитая нежить свое круглое, будто бы составленное из свежевыпеченных хлебов тело на мягких волосяных подушках рессорной коляски.
— Знаю я вашу охоту, — затягиваясь толстой сигарой и выпуская колечками дым, заявил он. — Пятьдесят человек верхом, с собаками, с дворней, а то еще и с обозом, целый день гоняются за одним несчастным зайцем. Поля потопчут, лошадей загонят, собак перекалечат, затравят этого своего зайца до смерти, а потом сядут в поле, прямо на землю, и непременно выпьют по ведру водки каждый в честь знатного трофея. Славная забава, ничего не скажешь! Нет, Петр Львович, друг ты мой сердечный, года мои не те, чтобы дурака валять.
Вот тут-то полковника Шелепова и попутал бес. Да оно и понятно: прежде всего, на руках у него была какая-то разномастная мелочь — ей-богу, один сор, а не карты, — так что Петр Львович до смерти обрадовался возникшей возможности затеять диспут и тем самым хотя бы на какое-то время оттянуть неизбежный проигрыш. Выкатив могучую, блистающую орденами и лентами грудь, Петр Львович грозным басом объявил:
— Ты, друг мой, ври, да не завирайся. Какие ты видал на охоте обозы?
Слово за слово завязался спор. Игроки, дворяне из местных и служившие под началом Петра Львовича драгунские офицеры, побросали карты и, не принимая участия в споре, с живым интересом наблюдали за ходом словесной баталии. Федор Дементьевич, давно уже оставивший армейскую службу и имевший весьма легкий, чтобы не сказать легкомысленный, нрав, вел дискуссию в шутливом тоне. Зато Петр Львович, привыкший командовать на плацу и перекрывать своим голосом рев сражений, шутить не любил. По мере того как его горячий нрав мало-помалу брал верх над светскими манерами, голос полковника все возвышался и к концу спора более всего напоминал басистый рык осадной мортиры, бомбящей стены неприятельской крепости. Федор Дементьевич постепенно тоже не на шутку распалился и отвечал на мортирный грохот полковника все громче и язвительнее, пока его ернический тенорок не поднялся до пронзительного, как свист пролетающей картечи, режущего слух фальцета. Впрочем, до настоящей ссоры у них так и не дошло, да и дойти, конечно же, не могло. Все присутствующие были об этом превосходно осведомлены, и никто из них не испытывал ни малейшего волнения даже тогда, когда казалось, что вот-вот прозвучат роковые слова, после коих пути к примирению уже не будет. Да что там какие-то слова! По временам начинало казаться, что двое почтенных старцев, однополчане и друзья еще со времен Измаила, вот-вот, буквально сию секунду, вцепятся друг дружке в волосы и, скатившись на пол, примутся тузить друг друга по чем попало, лягаясь, бодаясь, плюясь и, может быть, даже кусаясь. Но не тут-то было! В тот самый миг, когда страсти достигли наивысшего накала, оба спорщика вдруг, как по команде, замолчали и, не глядя друг на друга, сердито отдуваясь, принялись раскуривать свои забытые курительные причиндалы.
— Так я, выходит, старый врун? — пыхтя сигарой и не глядя на Петра Львовича, спросил после долгого молчания Федор Дементьевич.
— И склочник вдобавок, — не выпуская чубук трубки и тоже глядя куда угодно, только не на Федора Дементьевича, ворчливо ответствовал полковник. — Тоже мне, предводитель дворянства. Хорошенький пример ты своим дворянам подаешь!
— Да уж не хуже, чем ты своим драгунам, — не полез за словом в карман Федор Дементьевич.
— Я, чтоб ты знал, за чужие спины в жизни своей не прятался, — начиная свирепеть, угрюмо прорычал Петр Львович. — Вон господа офицеры не дадут соврать, да ты и сам не раз бывал тому свидетелем. И, заметь, не было случая, чтобы я вел полк в атаку, сидя в бричке.
Кто-то из господ офицеров, к коим апеллировал полковник, не сдержавшись, прыснул в кулак, представив нарисованную Петром Львовичем фантастическую картину.
— Ладно, — сказал на это Федор Дементьевич, — будь по-твоему. Коли ты такой великий храбрец и искусный охотник, изволь, я устрою тебе охоту. В Денисовке, слыхать, мужикам медведь житья не дает. Как пошел с зимы колобродить, так по сей день никак не угомонится.
— Шатун? — заметно оживляясь, спросил полковник.
— Зимой был шатун, а теперь — так, разбойник. Пасеки разоряет, на огородах балует, а намедни, лакей сказывал, к старосте ночью в дверь ломился.
— Так может, это к бабе его кавалер приходил? — насмешливо предположил полковник. — Выпил, понимаешь, для храбрости, да не рассчитал малость, вот в дверь-то и не попал.
Федор Дементьевич изобразил на лице кислую улыбку. Денисовка была его имением, и по какой-то неизвестной причине народ в этой деревне издавна жил плутоватый, ленивый и такой глупый, что про Денисовку ходили анекдоты. Посему не было ничего удивительного в том, что полковник Шелепов воспринял его сообщение столь юмористически.
— Даже в Денисовке, — сказал Федор Дементьевич, — мужики к лаптям когти не приставляют. Да и вдовый он, староста денисовский. Ты не смейся, герой бородинский, я тебе дело говорю. Люди ночью во двор выйти боятся, в пастухи никого палкой не загонишь, а ты — кавалер... Вот и помог бы мужичкам-то, коли такой храбрый. Посмотрим, кто кого скорей испугается — медведь тебя или ты медведя. Это тебе не француза воевать, за триста верст от войны на печи сидячи.
— Но-но! — грозно топорща усы, осадил его Петр Львович. — Говори, да не заговаривайся!
— Медведя пугай, — повторил Федор Дементьевич. — А чтобы ты сам не боялся, я, так и быть, с тобой поеду.
— В бричке? — моментально приходя в прекрасное расположение духа, поддел его полковник.
— Верхом, — заявил Федор Дементьевич.
Заявление это вызвало шквал аплодисментов и бурю восторженных возгласов. Немедленно составилась компания добровольцев, в которую вошли почти все присутствующие. Предприятие обещало быть занятным и, как и предрекал Федор Дементьевич в самом начале разговора, весьма разорительным с точки зрения денисовских мужиков. Впрочем, большой угрозы мужицким посевам как будто не предвиделось, поскольку медведи, как ни крути, живут по преимуществу в лесу, а не прячутся, подобно зайцам или перепелкам, среди полей и огородов.
Словом, дельце намечалось славное, и притом с благородным оттенком бескорыстной помощи терпящему неисчислимые бедствия от медвежьих бесчинств «опчеству», как вороватый денисовский староста Ипатий именовал себя самого и своих односельчан. Немедля приказали подать вина и под звон бокалов и хлопки вылетающих пробок принялись с жаром обсуждать детали предстоящей операции. Карты, к слову, были окончательно позабыты, чему Петр Львович несказанно обрадовался. Он пил вино, дымил чудовищной своею трубкой, благодушно рокотал, обещая показать медведю, где раки зимуют, и дружески хлопал Федора Дементьевича по плечу огромной ладонью, отчего тот всякий раз комично приседал и принимался кашлять, будто бы поперхнувшись вином.
Полковник и впрямь радовался, как мальчишка, внезапно представившейся возможности поразмяться, тряхнуть стариной, да еще и в компании старого испытанного друга, каковым был для него Федор Дементьевич. Юный корнет, рука об руку с которым поручик Шелепов в юности рубился со свирепыми янычарами Али-паши, тот самый корнет, отвагой коего, помнится, восхищался сам генералиссимус Суворов, ныне растолстел, облысел и перестал быть юным; но отвага его никуда не пропала, и старый полковник радовался этому, как дитя.
Словом, ударили по рукам. На медведя решено было идти послезавтра, дабы успеть достойно подготовиться к столь ответственной операции. На том и порешили, с тем и разъехались по домам, а когда пробил назначенный час, все были на месте — верхом, с ружьями, с собаками — свирепыми уродливыми тварями, кои, вцепившись в медведя, не выпускают его до самой своей смерти, а порою и после оной.
Ну-с, выступили. Как водится, не обошлось без курьеза. Федор Дементьевич, к восторгу присутствующих, сам, без посторонней помощи, как и обещал, взгромоздился в седло. Лошадь под ним была рыжая, основательно раскормленная, с виду ленивая и спокойная, под стать своему седоку. Правда, бричка, в которой Федор Дементьевич обыкновенно объезжал свои владения, была здесь же, неотступно следуя за кавалькадой. Увидевши эту бричку, полковник Шелепов злопамятно проворчал: «Обоз», — на что Федор Дементьевич, нимало не смутясь, ответил, что надобно же будет куда-то положить убитого медведя.
Эх, Федор Дементьевич, Федор Дементьевич! Как же тебя, голуба, угораздило?...
Солнце еще не взошло, в низинах густым молоком белел ночной туман. Ехали шагом, ведя неторопливую беседу, как на прогулке. Лошади ступали по росистой траве, и копыта их мягко ударяли в землю. Легонько позвякивали удила, поскрипывала сбруя, собаки дружно тянули в сторону недалекого уже леса, грозя оборвать поводок, — словом, все было так, как виделось Петру Львовичу в его охотничьих мечтаниях. Федор Дементьевич грузно покачивался в седле рядом с полковником, ворча по поводу неудобств и тягот, добровольно взятых им на себя, и виня Петра Львовича в собственной неосмотрительности.
Вдоволь наслушавшись бухвостовской воркотни, полковник укоризненно покачал головой и сказал:
— Да полно тебе, Федор Дементьевич! Что ты, право, нудишь, как старый дед на печи? Ты погляди, утро какое! Туман, роса, солнышко встает... Ну, не любо ли? Ведь любо, скажи! А ну давай вскачь, как в молодости!
И, не дожидаясь согласия, первым дал шпоры своему вороному рослому жеребцу, громко, на все поле, совсем по-молодому гикнув. Кавалькада ответила ему разноголосым хором удалых возгласов, собаки отозвались радостным тявканьем, и не менее двух десятков всадников, погоняя лошадей, устремились следом за полковником. Глухой топот копыт уподобился грохоту несущейся с горы лавины. Петр Львович оглянулся на скаку и увидел позади всех Федора Дементьевича, который тяжело и беспорядочно подскакивал в седле, нелепо растопырив локти, будто его впервые в жизни посадили на лошадь, перекосившись набок. «Совсем старик стал», — подумал о нем Шелепов, и мысль эта отдалась в душе нежданно острым уколом грусти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
И полковник, упорно глядя в скатерть, без утайки рассказал Марии Андреевне, какая скверная приключилась история в захолустном уездном городишке, где был до недавнего времени расквартирован вверенный ему драгунский резервный полк и где, между прочим, проживал предводитель уездного дворянства и опекун княжны Вязмитиновой граф Федор Дементьевич Бухвостов.
* * *
А история и впрямь вышла скверная и даже более того — темная.
Началась она с того, что, сидя как-то вечером в клубе за картами, полковник Шелепов заговорил с партнерами об охоте. Намедни им был получен приказ не далее как через неделю свернуть все полковое хозяйство и скорым маршем выступать в Польшу, дабы сменить на передовых позициях понесший большой урон от неприятельской артиллерии полк гвардейских кирасир. Известие это было встречено драгунами Шелепова с большим воодушевлением, поскольку они не были в деле с самой Бородинской баталии и успели уже основательно соскучиться по настоящей драке. Сам полковник, хоть и был уже далеко не молод, тоже радовался случаю еще разок обнажить саблю, прежде чем французские орлы окончательно склонят свои клювастые головы перед русскими знаменами. И вот в предчувствии похода, лишений и даже, может быть, геройской гибели на чужой земле полковник во всеуслышание высказался, что недурно было бы напоследок организовать хорошую охоту, неважно, на кого именно, хотя бы и на уток.
Сидевший против него Федор Дементьевич Бухвостов отозвался весьма пренебрежительно об этой затее. Это никого, в общем-то, не удивило: граф был грузен, тяжел на подъем и не садился в седло вот уже лет десять, предпочитая нежить свое круглое, будто бы составленное из свежевыпеченных хлебов тело на мягких волосяных подушках рессорной коляски.
— Знаю я вашу охоту, — затягиваясь толстой сигарой и выпуская колечками дым, заявил он. — Пятьдесят человек верхом, с собаками, с дворней, а то еще и с обозом, целый день гоняются за одним несчастным зайцем. Поля потопчут, лошадей загонят, собак перекалечат, затравят этого своего зайца до смерти, а потом сядут в поле, прямо на землю, и непременно выпьют по ведру водки каждый в честь знатного трофея. Славная забава, ничего не скажешь! Нет, Петр Львович, друг ты мой сердечный, года мои не те, чтобы дурака валять.
Вот тут-то полковника Шелепова и попутал бес. Да оно и понятно: прежде всего, на руках у него была какая-то разномастная мелочь — ей-богу, один сор, а не карты, — так что Петр Львович до смерти обрадовался возникшей возможности затеять диспут и тем самым хотя бы на какое-то время оттянуть неизбежный проигрыш. Выкатив могучую, блистающую орденами и лентами грудь, Петр Львович грозным басом объявил:
— Ты, друг мой, ври, да не завирайся. Какие ты видал на охоте обозы?
Слово за слово завязался спор. Игроки, дворяне из местных и служившие под началом Петра Львовича драгунские офицеры, побросали карты и, не принимая участия в споре, с живым интересом наблюдали за ходом словесной баталии. Федор Дементьевич, давно уже оставивший армейскую службу и имевший весьма легкий, чтобы не сказать легкомысленный, нрав, вел дискуссию в шутливом тоне. Зато Петр Львович, привыкший командовать на плацу и перекрывать своим голосом рев сражений, шутить не любил. По мере того как его горячий нрав мало-помалу брал верх над светскими манерами, голос полковника все возвышался и к концу спора более всего напоминал басистый рык осадной мортиры, бомбящей стены неприятельской крепости. Федор Дементьевич постепенно тоже не на шутку распалился и отвечал на мортирный грохот полковника все громче и язвительнее, пока его ернический тенорок не поднялся до пронзительного, как свист пролетающей картечи, режущего слух фальцета. Впрочем, до настоящей ссоры у них так и не дошло, да и дойти, конечно же, не могло. Все присутствующие были об этом превосходно осведомлены, и никто из них не испытывал ни малейшего волнения даже тогда, когда казалось, что вот-вот прозвучат роковые слова, после коих пути к примирению уже не будет. Да что там какие-то слова! По временам начинало казаться, что двое почтенных старцев, однополчане и друзья еще со времен Измаила, вот-вот, буквально сию секунду, вцепятся друг дружке в волосы и, скатившись на пол, примутся тузить друг друга по чем попало, лягаясь, бодаясь, плюясь и, может быть, даже кусаясь. Но не тут-то было! В тот самый миг, когда страсти достигли наивысшего накала, оба спорщика вдруг, как по команде, замолчали и, не глядя друг на друга, сердито отдуваясь, принялись раскуривать свои забытые курительные причиндалы.
— Так я, выходит, старый врун? — пыхтя сигарой и не глядя на Петра Львовича, спросил после долгого молчания Федор Дементьевич.
— И склочник вдобавок, — не выпуская чубук трубки и тоже глядя куда угодно, только не на Федора Дементьевича, ворчливо ответствовал полковник. — Тоже мне, предводитель дворянства. Хорошенький пример ты своим дворянам подаешь!
— Да уж не хуже, чем ты своим драгунам, — не полез за словом в карман Федор Дементьевич.
— Я, чтоб ты знал, за чужие спины в жизни своей не прятался, — начиная свирепеть, угрюмо прорычал Петр Львович. — Вон господа офицеры не дадут соврать, да ты и сам не раз бывал тому свидетелем. И, заметь, не было случая, чтобы я вел полк в атаку, сидя в бричке.
Кто-то из господ офицеров, к коим апеллировал полковник, не сдержавшись, прыснул в кулак, представив нарисованную Петром Львовичем фантастическую картину.
— Ладно, — сказал на это Федор Дементьевич, — будь по-твоему. Коли ты такой великий храбрец и искусный охотник, изволь, я устрою тебе охоту. В Денисовке, слыхать, мужикам медведь житья не дает. Как пошел с зимы колобродить, так по сей день никак не угомонится.
— Шатун? — заметно оживляясь, спросил полковник.
— Зимой был шатун, а теперь — так, разбойник. Пасеки разоряет, на огородах балует, а намедни, лакей сказывал, к старосте ночью в дверь ломился.
— Так может, это к бабе его кавалер приходил? — насмешливо предположил полковник. — Выпил, понимаешь, для храбрости, да не рассчитал малость, вот в дверь-то и не попал.
Федор Дементьевич изобразил на лице кислую улыбку. Денисовка была его имением, и по какой-то неизвестной причине народ в этой деревне издавна жил плутоватый, ленивый и такой глупый, что про Денисовку ходили анекдоты. Посему не было ничего удивительного в том, что полковник Шелепов воспринял его сообщение столь юмористически.
— Даже в Денисовке, — сказал Федор Дементьевич, — мужики к лаптям когти не приставляют. Да и вдовый он, староста денисовский. Ты не смейся, герой бородинский, я тебе дело говорю. Люди ночью во двор выйти боятся, в пастухи никого палкой не загонишь, а ты — кавалер... Вот и помог бы мужичкам-то, коли такой храбрый. Посмотрим, кто кого скорей испугается — медведь тебя или ты медведя. Это тебе не француза воевать, за триста верст от войны на печи сидячи.
— Но-но! — грозно топорща усы, осадил его Петр Львович. — Говори, да не заговаривайся!
— Медведя пугай, — повторил Федор Дементьевич. — А чтобы ты сам не боялся, я, так и быть, с тобой поеду.
— В бричке? — моментально приходя в прекрасное расположение духа, поддел его полковник.
— Верхом, — заявил Федор Дементьевич.
Заявление это вызвало шквал аплодисментов и бурю восторженных возгласов. Немедленно составилась компания добровольцев, в которую вошли почти все присутствующие. Предприятие обещало быть занятным и, как и предрекал Федор Дементьевич в самом начале разговора, весьма разорительным с точки зрения денисовских мужиков. Впрочем, большой угрозы мужицким посевам как будто не предвиделось, поскольку медведи, как ни крути, живут по преимуществу в лесу, а не прячутся, подобно зайцам или перепелкам, среди полей и огородов.
Словом, дельце намечалось славное, и притом с благородным оттенком бескорыстной помощи терпящему неисчислимые бедствия от медвежьих бесчинств «опчеству», как вороватый денисовский староста Ипатий именовал себя самого и своих односельчан. Немедля приказали подать вина и под звон бокалов и хлопки вылетающих пробок принялись с жаром обсуждать детали предстоящей операции. Карты, к слову, были окончательно позабыты, чему Петр Львович несказанно обрадовался. Он пил вино, дымил чудовищной своею трубкой, благодушно рокотал, обещая показать медведю, где раки зимуют, и дружески хлопал Федора Дементьевича по плечу огромной ладонью, отчего тот всякий раз комично приседал и принимался кашлять, будто бы поперхнувшись вином.
Полковник и впрямь радовался, как мальчишка, внезапно представившейся возможности поразмяться, тряхнуть стариной, да еще и в компании старого испытанного друга, каковым был для него Федор Дементьевич. Юный корнет, рука об руку с которым поручик Шелепов в юности рубился со свирепыми янычарами Али-паши, тот самый корнет, отвагой коего, помнится, восхищался сам генералиссимус Суворов, ныне растолстел, облысел и перестал быть юным; но отвага его никуда не пропала, и старый полковник радовался этому, как дитя.
Словом, ударили по рукам. На медведя решено было идти послезавтра, дабы успеть достойно подготовиться к столь ответственной операции. На том и порешили, с тем и разъехались по домам, а когда пробил назначенный час, все были на месте — верхом, с ружьями, с собаками — свирепыми уродливыми тварями, кои, вцепившись в медведя, не выпускают его до самой своей смерти, а порою и после оной.
Ну-с, выступили. Как водится, не обошлось без курьеза. Федор Дементьевич, к восторгу присутствующих, сам, без посторонней помощи, как и обещал, взгромоздился в седло. Лошадь под ним была рыжая, основательно раскормленная, с виду ленивая и спокойная, под стать своему седоку. Правда, бричка, в которой Федор Дементьевич обыкновенно объезжал свои владения, была здесь же, неотступно следуя за кавалькадой. Увидевши эту бричку, полковник Шелепов злопамятно проворчал: «Обоз», — на что Федор Дементьевич, нимало не смутясь, ответил, что надобно же будет куда-то положить убитого медведя.
Эх, Федор Дементьевич, Федор Дементьевич! Как же тебя, голуба, угораздило?...
Солнце еще не взошло, в низинах густым молоком белел ночной туман. Ехали шагом, ведя неторопливую беседу, как на прогулке. Лошади ступали по росистой траве, и копыта их мягко ударяли в землю. Легонько позвякивали удила, поскрипывала сбруя, собаки дружно тянули в сторону недалекого уже леса, грозя оборвать поводок, — словом, все было так, как виделось Петру Львовичу в его охотничьих мечтаниях. Федор Дементьевич грузно покачивался в седле рядом с полковником, ворча по поводу неудобств и тягот, добровольно взятых им на себя, и виня Петра Львовича в собственной неосмотрительности.
Вдоволь наслушавшись бухвостовской воркотни, полковник укоризненно покачал головой и сказал:
— Да полно тебе, Федор Дементьевич! Что ты, право, нудишь, как старый дед на печи? Ты погляди, утро какое! Туман, роса, солнышко встает... Ну, не любо ли? Ведь любо, скажи! А ну давай вскачь, как в молодости!
И, не дожидаясь согласия, первым дал шпоры своему вороному рослому жеребцу, громко, на все поле, совсем по-молодому гикнув. Кавалькада ответила ему разноголосым хором удалых возгласов, собаки отозвались радостным тявканьем, и не менее двух десятков всадников, погоняя лошадей, устремились следом за полковником. Глухой топот копыт уподобился грохоту несущейся с горы лавины. Петр Львович оглянулся на скаку и увидел позади всех Федора Дементьевича, который тяжело и беспорядочно подскакивал в седле, нелепо растопырив локти, будто его впервые в жизни посадили на лошадь, перекосившись набок. «Совсем старик стал», — подумал о нем Шелепов, и мысль эта отдалась в душе нежданно острым уколом грусти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51