Однако это всё ерунда – обычный риск нашей профессии. Сегодня ты венесуэльский магнат, завтра – инструктор по гражданской обороне в подмосковной средней школе. С этим я справлюсь! Кто там из древних говорил, что человек разумный должен хорошо играть любую роль, которую предназначает ему судьба? Потерпел кораблекрушение – будь на высоте в роли потерпевшего кораблекрушение! Из богача превратился в бедняка – хорошо играй роль бедняка! Это всё полбеды!
Меня волновали Джессика и Бобби. Ну, засветились бы мы с Ритой – бог с ним! Мы бы вернулись домой, на нашу общую родину, и если бы дети еще были маленькие, вообще без больших потерь. Но Джессике и Бобби предстоит обнаружить, что наша семья и все наши отношения построены на большой лжи. Что на самом деле их любимый муж и отец, которому кубинское прошлое придавало лишь ореол мученика и героя, совсем не тот человек, за которого он себя выдавал. Что он предавал страну, которая дала ему убежище, – для него это было только хитроумным внедрением. Что служил он государству, которое хотя и перестало быть смертельной угрозой для Соединенных Штатов, оставалось их основным конкурентом в игре геополитических интересов. Кем тогда были они сами – прикрытием, необходимым элементом легализации в чужой стране иностранного разведчика? И чего стоили тогда все его объятия, поцелуи, ласковые слова?
Джессика – умная. Она могла бы понять, что моя тайная жизнь никак не влияла на мою любовь к ней, на наши отношения с Бобби и Пэгги, на общие радости и огорчения. Она бы, наверное, простила даже мелкое вранье, которое возникает спонтанно, когда мы не хотим огорчать близких. А вот фундаментальную ложь, на которой, как выяснится, была построена вся наша жизнь? Да, это вряд ли!
Или поймет и это?

Часть третья
Воскресенье
1
Нет, не случайно во всех языках есть поговорки типа «утро вечера мудренее». Я открыл глаза, когда полоска света из-под плохо задернутых штор еще только-только начала растворять темноту. Я привстал, чтобы посмотреть на электронные часы – большие красные цифры показывали без двадцати пяти шесть.
Странное дело, по сравнению со вчерашним вечером ничего не изменилось, но жизнь моя уже не казалась конченой. И не потому, что, по французскому варианту пословицы, «ночь приносит совет». Нет, что мне делать в этой безнадежной ситуации, я по-прежнему не знал. Вернее, знал, но это не делало мое положение менее безнадежным. И всё же, в эти несколько часов смутных воспоминаний о раскатах грома, вспышках молний за шторами и тревожных снов, от которых в сознании остались только бессмысленные обрывки, – какой-то бьющий из самых глубин родник пополнял во мне запас веры в безграничные возможности жизни не только ввергать нас в несчастья, но и самым невероятным образом вытаскивать нас оттуда. Мне даже не пришла в голову мысль о Джессике и Бобби. Я, видимо, всё же не просыпался толком. Я повернулся на другой бок и снова заснул.
На пару минут. Без пятнадцати шесть зазвонил будильник – мне пора было ехать в аэропорт.
Веки мои были такими тяжелыми, словно я не спал неделю. Я закрыл глаза, чтобы отключиться еще хотя бы на пару минут. Я бы наверняка снова провалился в сон, но тут зазвонил Бах. Это была Джессика – черт, я что, опаздывал? Опять напутал что-то со временем со всеми этими трансатлантическими пересчетами?
– Солнышко, это мы!
«Солнышко»! Я сразу вспомнил, что я, ее муж, – предатель, скрытый шпион. Попробуйте просыпаться, когда ваша первая мысль – о собственной подлости! Правда, я всегда был предателем. Но пока этой подлости не угрожало разоблачение, ее как бы и не было.
Потом я сообразил, что раз Джессика звонит, значит, она уже на земле. Я что, всё-таки проспал?
– Видишь, как нам не везет! – сказала Джессика.
– Как не везет? Где вы?
– В Брюсселе. Мы только что сели, еще катимся.
– А что случилось?
– По пути какая-то страшная гроза. Нас обещали выпустить через пару часов.
Я посмотрел на часы. Без пяти шесть. Хм, я не проспал, но всё откладывалось. А как же Метек?
– Ты у себя в номере?
Джессика всё же такая подозрительная, когда я не у нее под боком.
– Да. У меня такси заказано через пять минут.
– Солнышко мое, как мне жаль! Досыпай тогда, раз неизвестно точно, когда мы прилетим. Мы прекрасно доберемся сами на такси.
– Да нет, я вас встречу. (А как же Метек?) Ты только сообщи мне, когда пойдете на посадку.
– Я позвоню, как только будет известно что-то новое, – пообещала Джессика, что мало вязалось с ее просьбой немедленно ложиться спать.
– Обязательно! – сказал я. – Ну, целую!
– Папа, мы из самолета видели целое звено истребителей! Три штуки, они летели рядом с нами, – крикнул в трубку Бобби.
– Завидую вам. Ну, целуй его! До связи!
– Целую, мой хороший.
Я положил телефон на тумбочку у кровати и вдруг вспомнил. Вспомнил – и сон слетел моментально. Начинался последний день моей прежней, привычной, такой, как теперь выяснялось, дорогой и остро необходимой мне жизни.
Так, наверное, смотрит на свое повседневное существование человек, которому вдруг сообщили, что у него неоперабельный рак. И, в сущности, гонец, который прибудет ко мне из Москвы утренним рейсом, вряд ли сможет что-либо изменить. Да, я соглашусь на химиотерапию, но мы все знаем, чем это закончится. От иррациональной веры в то, что жизнь чудесным образом всё уладит, которая на миг посетила меня в полудреме, не осталось и следа.
А, может, нам перебраться на Кубу? Я вспомнил горы, подходящие к самому морю между Мареа-дель-Портийо и Сантьяго, островок метрах в ста от берега, единственный домик, белеющий там сквозь крону деревьев, и звучащая в нем кубинская музыка – быстрая, веселая, но от которой вполне можно и заплакать. Вот где бы я хотел жить, если бы мне пришлось скрываться от всего мира! Разумеется, с Джессикой и Бобби. Но отношения с кубинцами уже другие. Те примут скорее американского бизнесмена, чем бывшего российского разведчика. Так что в оставшиеся мне годы будет только снег, сыплющий с неба с сентября по апрель, грязная каша под ногами с октября по март и два месяца холодного дождливого лета. И в отличие от соседа по дому, торгующего стиральным порошком оптом, я даже не смогу слетать погреться в Турцию или Египет. И всё это, разумеется, без Джессики и Бобби!
Я даже подумал, как в этой новой ситуации мне поступить с Метеком. Это ведь, в сущности, мой коллега, который в критической ситуации убрал ненужных свидетелей, не обращая внимания на пол и возраст. Как я бы сам поступил с негром-портье из «Клюни», будь у меня действительно револьвер? Я усмехнулся, вспомнив его трясущиеся руки и дрожащий голос – он, наверное, уверен, что его спасли только нагулявшиеся перед сном голландцы. Так что же мне делать с Метеком? Готов ли я на пороге перемен, сопоставимых со скоропостижной смертью, простить своего врага? Дальше я не размышлял – просто прислушался к себе. И понял, что с Метеком я всё равно должен рассчитаться – как человек, который перед переходом в мир иной стремится привести в порядок свои дела. Насилие и методичность.
У меня есть еще одна любимая цитата из Ницше. Ее я вспоминаю, когда мне совсем плохо, когда увидеть себя со стороны, стать наблюдающим, уже не помогает. Я применяю ее и в тех случаях, когда плохо друзьям, и на всех она оказывает почти чудотворное терапевтическое действие. Мысль эта открывает «Злую мудрость» и звучит так: «Смерть достаточно близка, чтобы можно было не бояться жизни».
Да, но – черт! – была еще одна проблема. У меня с собой была сумка, в которой я нес не только видеокамеру – о ней Джессика знала, хотя и не обо всех ее усовершенствованиях. Там же, в пластиковом пакете был паспорт на другое имя, кредитная карточка, а также мои накладные усы, брови и парик, который я уже успел стянуть с головы, чтобы вновь обрести облик примерного мужа и уважаемого бизнесмена Пако Аррайя. Мои самостоятельные поездки иногда вызывают у Джессики приступы болезненной подозрительности – уже не раз у меня возникала абсолютная уверенность, что она мои вещи просматривала. «Может, оставить сумку в камере хранения в аэропорту? – подумал я. – А потом скажу человеку, который примчится мне на помощь, чтобы он ее оттуда забрал. Не хотелось бы, конечно, никого напрягать. Но какие варианты?»
Варианты были. Я подошел к письменному столу и открыл большую кожаную папку с письменными принадлежностями. «Де Бюси» меня не разочаровал: помимо обычных конвертов в папке был и один большой, под формат А4, цвета манилы, в каких по почте можно послать и небольшую бандероль. Я сложил в туалетную сумочку свой парик, накладные усы, паспорт на имя Эрнесто Родригеса, под которым я зарегистрировался в «Фениксе», кредитку «Америкэн Экспресс» этого загадочного господина и контейнер. Потом сунул сумочку в конверт и, оторвав защитную полоску, запечатал его. После завтрака я оставлю конверт на ответственное хранение портье.
Хотя стоп! стоп! Эти действия были сродни фрейдовской оговорке! Бессознательное мое заюлило, но разум был на страже! Я что, больше не собирался заехать в «Феникс» и, если судьбе так будет угодно, предъявить к оплате самый большой счет за мою жизнь? Собирался. Так что предметы, которые не должны попасться на глаза Джессике, придется припрятать где-то в другом месте. И уже потом, если так было написано в книге судеб, дело будет сделано.
Я сунул конверт в сумку, рядом с видеокамерой. Хорошо, что хоть дело Штайнера для меня было закончено. После обеда я встречусь с нашим человеком из Леса… Пусть это будет Лешка Кудинов, хотя из-за Джессики мы с ним даже и выпить не сможем как следует. Так вот, я передам ему контейнер, всё объясню, и на этом операция завершится.
Но нет – было что-то еще, что я должен был сделать в связи с этим. Я напряг память: что же это было? Мысль ускользала. Я попытался прибегнуть к подсказке – часто это помогало: где я об этом подумал? В «Фениксе»? Нет. В «Клюни»? Тоже нет. Вот черт! Может быть, в суши-баре вчера вечером? Я зашипел змеей, с силой выпуская воздух сквозь зубы. Я точно знал, что это важно, но никак не мог поймать мысль за хвост. Нет, эти усилия явно превосходили мои скромные способности.
Я отказался от них и тут же вспомнил! Я проговорился Николаю, что моя семья прилетает в Париж. Теперь ради нашей безопасности, если он ведет свою игру, я должен сказать ему, что мы все летим в Италию. Хотя мне в любом случае придется до понедельника, то есть сегодня же, уехать из Франции. Но проще и ближе ехать в Бельгию. Точно: я скажу Николаю, что мы едем в Италию, а на самом деле мы на машине поедем на север. И Бобби там будет интересно: Брюссель, Гент, Брюгге, Антверпен! За три дня мы даже всё не осмотрим.
Хотя есть ли у меня теперь три дня?
Кстати – я всё-таки еще просыпался, и мое сознание подключалось секторами, как одна за другой загружаются программы при включении компьютера, – Джессика с Бобби сейчас же в Брюсселе. Зачем им лететь в Париж? Надо им срочно позвонить – пусть дожидаются меня там. Конечно, я еще не закончил дела в «Фениксе», но я придумаю, что сказать Джессике, чтобы они меня подождали в Брюсселе.
Но тут подключился еще один, надеюсь, последний сектор. И теперь, когда загрузка была закончена, в сознании, как на мониторе, высветилась самая важная информация. После обеда должен прибыть гонец из Москвы. И именно от него будет зависеть, смогу ли я еще раз повидаться со своей семьей или нет.
2
Даже последний день жизни человека состоит из вполне банальных вещей. Спускаться пешком с третьего этажа мне было лень, и я вызвал лифт. В нем, в отличие от «Клюни» или «Феникса», пахло не дезодорантом, а сопровождающей жизнь богатых особой смесью ароматов дорогих духов, мужского одеколона, трубочного табака, недавно купленных кожаных чемоданов и свежемолотого кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41