Десятилетиями сами строили мир, который нас уничтожает. Интеллект, искусственный разум, виртуальность… Выстругали гроб из столетнего дуба.
— Товарищ капитан… Не все так плохо. Разрешите предположение высказать?
— Валяй, лейтенант. Теперь все можно.
— Мысль такая: если Охотники спешат овладеть вокзалами, дорогами и взлетными полосами, значит, самостоятельно пробраться в другие районы они не могут. Можем ли мы предположить, что дыра, из которой они лезут, только в нашем районе? Можем.
— Хочешь сказать, сынок, что есть у нас шанс? — В глазах Угробова надежда.
— Один шанс на тысячу. Но есть. Мы с Машкой, то есть с прапорщиком Баобабовой, попытаемся вернуться в клинику и перекрыть кран. Примерное местонахождение нам известно, если что, подключим выживший личный состав учреждения.
А прапорщик, — киваю на Марию, — обеспечит огневое прикрытие.
Угробов укладывает тяжелые руки на грудь, меряет шагами кабинет. Качает головой:
— Самим вам не справиться. И даже прапорщик не поможет. Скажите, вы хоть одного Охотника мертвым видели? То-то и оно, что не видели. Враг коварен и жесток. И его не так-то просто убить. Наше оружие им, что для слона мухобойка.
Баобабова с сомнением поглаживает кобуру.
— Думаете, ерунду порет капитан? А то, что мы уже десять атак на отделение выдержали, верите? С нашей стороны десятки убитых, а со стороны агрессора ни одного.
— Как же так? — Баобабовой, как и мне, непонятна такая расстановка сил. Вроде каждые полгода аттестацию на стрельбище проходим, пора научиться стрелять.
— А так. Не перестрелка получается, а дурдом натуральный. Мы в Охотника залп даем, а он пакеты медицинские в упаковке горстями глотает и снова как новенький. Или из пузырьков разноцветных какую-то гадость лакает и на глазах восстанавливается. Я лично, вот этими руками, — капитан показывает мне руки, которыми он “лично”, — лично одного гада в упор расстреливал. Три магазина в грудную клетку и один в голову.
— А он? — ахаем мы от такого расхода боеприпасов.
— Что он? Стоит передо мной, чавкает бинты в обертке и на глазах зарубцовывается.
— А ты? — ахает Машка.
— А я ему гранату в штаны. Осколочную.
— А он?
— В клочья. Только скалиться продолжает гаденько. Представляете, валяется кусок мяса в луже крови и над капитаном милиции шутки шутит. Пришлось ногами добивать.
Мы с Баобабовой в полном восторге. Однако не забываем напомнить, что, по словам самого Угро-бова, потерь среди противника нет. А как же тот, который без штанов?
— Спрашиваете — тело где? — Капитан моментально мрачнеет. — Скажите мне, лейтенант, вы когда-нибудь видели, как один человек на себе пять практически мертвых трупов с поля боя выносил? А я видел. Пока со своим разбирался, мои ребята из прокуратуры сумели четверых подстрелить до смертельного состояния. Так что вы думаете? Только мы первую победу отпраздновать собрались, откуда ни возьмись, Охотник выбегает. Прямо в нас, подлец, стреляет. Пятерых своих легко так на плечи взваливает и зигзагами под ураганным огнем от нас вприпрыжку сбегает. А вы меня знаете, от меня ни разу никто живым не уходил.
Мы капитана не перебиваем. Понимаем — человек выговориться должен.
— Я сам в бинокль с крыши видел, как гады убитого моего микстурой отпаивали. Ведрами заливали, но за пять минут на ноги подняли. Говорю же, нечестная война получается. В одни ворота война. Да что там… Я могу вам такое рассказать, что детские кошмары бабушкиными сказками покажутся.
Сигарета обжигает пальцы капитана, но он, кажется, не замечает, как подпаливаются ногти.
— Охотники наглеют, без прикрытия прут. Только точным и массовым огнем их останавливаем. Патронов, правда, не хватает. А, бесовская морда!
Это сигарета окончательно дотлела. Окурок зло гасится на прямоугольнике переговорного пункта.
— И вот что обидно, — не успокаивается капитан, — это ведь не они с пакетами медицинскими придумали. Мы сами вложили знания в их тупые головы. И оружие в руки им сами вложили. А теперь мне эти умники с Большой Земли связистов каждые пять минут присылают, спрашивают, когда я прекращу беспредел в подотчетном мне районе?
Умники — это те, кто считает себя слишком занятым, чтобы самим разбираться с беспределом, но которые точно знают, что делать и как поступать другим. По словам Угробыча, все умники сидят в главках, министерствах, в тиши уютных кабинетов и никогда не видели, кроме как по телевизору, лицо настоящего преступника.
В кабинет без стука влетает дядя Саша. Весь такой взволнованный и возбужденный.
— Угробыч! Там наши пленного взяли. Тепленького, ведут уже.
Капитан Угробов возбуждается не хуже дяди Саши.
— Когда? Как? Всех к наградам! Тащите сюда его, лично допрошу. Старший лейтенант, прапорщик — попрошу остаться. Вам, как сотрудникам секретного отдела “Пи”, которые не сумели, а были обязаны предотвратить агрессию, необходимо присутствовать при исторической встрече.
Собственно, мы никуда и не собираемся уходить.
Через распахнутые двери из коридора слышатся крики радости, вопли ненависти и прочие матерные выражения. Понять веселье личного состава можно. Впервые в истории восьмого отделения противник, не условный, а самый настоящий, не уголовный, а виртуальный, позорно попал в плен.
Из сбивчивого рассказа дяди Саши, которого Машка приперла к стенке бронежилетом, выясняем, что первого и единственного пленного из Охотников захватили не опера, как вначале показалось, а женщины из отдела кадров и лаборатории.
Ослушавшись приказа Угробова не покидать отделение ни под каким соусом, группа в составе трех кадровичек и двух лаборанток, не имея должного опыта и соответствующего вооружения, выдвинулась огородами, то есть свалкой, к ближайшему универмагу. Захотелось женщинам в последний раз погулять по пустым залам, в последний раз насладиться мирным запахом бижутерии и галантереи. Не успела группа прочесать первый этаж, как совершенно случайно наткнулась на заблудившегося, а может, мародерничающего Охотника.
— Со спины, понимаешь, ни черта они не слышат, — тараторит дядя Саша в надежде, что Машка хоть чуть-чуть ослабит натиск. — А головой вертеть по сторонам не научены. Бабы наши не визжали, не кричали, по-тихому возмутились и сумками по голове ввели в состояние кратковременной потери памяти. Баобабова, дышать же тяжело!
— Говори, дядя Саша. Нам положено все знать, — отвечает на претензии Машка, а сама все теснее к дяде Саше прижимается. Мне только непонятно, отчего у него дыхание задерживается. Вроде Машка не сильно и жмет.
— Что говорить-то? Или сама по магазинам не ходишь. В каждой сумке килограммов пятьдесят с гаком. Любой нормальный человек с первого удара отходит. А этого, который из телевизора, пятнадцать минут мочалили. И вот что молодцы, — дядя Саша забывает, что минуту назад хрипел, и говорит вполне сносно, — бабоньки-то наши за подмогой не побежали. Не запаниковали, попав в экстремальную ситуацию. Скрутили рученьки негоднику, закинули на пододеяльник, что в бельевом отделе изъяли, и притащили голубчика прямиком в отделение.
Мария Баобабова, женщина по половому признаку и прапорщик по призванию, получив все необходимые сведения, великодушно отпускает дядю Сашу.
— Лешка, а ведь можем, когда не из-под палки, а по нужде! — весело кричит она и, подхватив меня под мышки, кружит по угробовскому кабинету. Машка так радость свою выражает. А у меня после ее эмоций сильное головокружение и тошнота.
— Ведут, ведут… — шипит на нас хозяин кабинета.
Зачем шипеть, если сам вокруг нас, как пацан, прыгаешь?
— Не зарывайся, лейтенант, — предупреждает Угробов, читая мысли подчиненных и одновременно беря себя в руки. Сразу становится строгим и суровым. Такому оперу на дороге не встречайся, даже за неправильно пробитый талончик в автобусе к ответственности привлечет.
Строевым шагом заходит дядя Саша, четко выполняет команду “На месте!” и, продолжая маршировать, торжественно докладывает: “Военнопленный Охотник доставлен!” — и ручкой так в сторону дверей, чтобы всем, в том числе и нам с Машкой, было понятно, с какой стороны прибывает ловко схваченный “язык”.
Шестеро омоновцев втаскивают стул с привязанным к нему Охотником.
— Близко не подходите, плюется сильно, — объясняет один из омоновцев. — Или вообще кляп не вынимайте.
— Разберемся, — кивает Угробов, выкладывая пистолет на колени. — Станет сильно безобразничать, угомоним. Ну что, гад, довысовывался из монитора.
Охотник мычит, пытаясь прожевать кляп, но бесполезно. Омоновцы кляп из списанных дел крутили, а всем известно, что архивные дела, да еще из мелованной бумаги, черта с два сжуешь.
— Ну и рожа, — честно признается Машка, разглядывая пленника.
Я вынужден с ней согласиться. Внешность гражданина на стуле оставляет желать лучшего. Угловатые черты, мутные глаза, намек прически на квадратном черепе. С яркостью гражданин явно переборщил. Щеки как свеклой намалеваны, а в глазах столько голубого, что тошно становится.
Пока Угробов лично мучается с кляпом — омо-новцы на славу запихали, подсчитываю количество пальцев на руках пленника. Надо же! Пять, как и положено. И что интересно. Внешность, хоть и не человеческая, но на такого в толпе даже внимания не обратишь. Нарисовано старательно и с соблюдением пропорций. Пройдешь мимо, не повернешься. А то, что угловатый и прилизанный — мало ли какие проблемы у людей с лицом?
— Сколько таких вот гостей по улицам ходит, — отзываясь на мои мысли, тихо говорит Машка. — Рассматривают нас, любопытствуют, а потом, разнюхав слабые стороны, с оружием в нашу жизнь лезут.
Раздается звук, как будто пробка из бутылки шампанского выстрелила. Это капитан кляп вытащил.
Первым делом Охотник, как и предсказывали омоновцы, плюет. И не в капитана, гаденыш, а в меня. Но промахивается. Зато капитан не дремлет. Пистолет свой ко лбу Охотника приставляет и сообщает задержанному, что если у кого еще желание появится губой дернуть, то он, капитан Угробов, полномочный представитель человечества в отдельно взятом жилищном массиве, без всякого угрызения совести разрядит по мозгам всю обойму.
Охотник, хоть и не человек, но слово капитанское понимает. Мычит, соглашаясь на условия переговоров.
— Не переговоров, мразь, а натурального допроса, — распаляется капитан, у которого на баррикадах полегла половина личного состава. — Здесь я хозяин, а ты считай себя моей собственностью. И отвечать на вопросы будешь без запинки, четко и правдиво. Иначе…
Угробов стреляет в потолок. Сыплется штукатурка. Вбегают потревоженные омоновцы. Разбираются, что к чему. Убегают. Порядок восстановлен. Капитан Угробов, чуть подергивая щекой от волнения, прячет оружие от греха подальше. Встает перед стулом в позу ожидающего клева рыбака, возлагает тяжелую руку на плечо вздрогнувшего от такой ласки Охотника.
— Мы, люди, права военнопленных знаем и соблюдаем. Так что не дрейфь. Самосуда не учиним, но и Гаагскому трибуналу не выдадим. А про Швейцарию или там Англию даже не мечтай. Только через мой труп. Адвоката тебе тоже не положено. Защиту заслужить нужно. Вот если все чистосердечно расскажешь, обещаю эту… программу по защите прав свидетелей. Будешь в какой-нибудь глухой сибирской деревеньке заключенным кино показывать на сорокаградусном морозе. Понял, карикатура?
Охотник закатывает голубые глаза в район лба и выразительно мычит. Не понять капитана Угробова невозможно.
— Вот и ладно. Лейтенант, подойди поближе. Да не бойся, гражданин больше не буйный. Переводи, что он там бубнит. А то у меня после гранаты осколочной слегка перепонки ослаблены.
Занимаю место у уха Охотника. Вблизи оно похоже на обработанную тяжелым прессом морскую ракушку.
— Имя! Быстро! — гаркает Угробов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62